Бесконечные коридоры, лязг ключей, завывание сирены — это та атмосфера, в которой живут (иногда годами) заключенные и работают сотрудники следственных изоляторов. Одни сидят, другие охраняют, как столетия назад. И все же СИЗО изменились, и люди туда пришли новые (речь в первую очередь о тюремщиках с прогрессивными взглядами).
В Москве больше всего арестанты любят одну сотрудницу, в прошлом известного правозащитника. Много раз наблюдала удивительную сцену: какой-нибудь арестант в карцере отказывается говорить со всеми, кроме нее. И вообще, когда она заходит в форме сотрудника ФСИН в камеру, то там появляются улыбки. Невероятная картина! Как кто-то справедливо заметил, одна она сделала для поднятия престижа службы столько, сколько мало кому удавалось.
Как изменились СИЗО? Какие тайны скрывают казематы? Кто идет на работу во ФСИН и какие секреты хранят сотрудники? Об этом накануне 31 октября — Дня работников СИЗО и тюрем — наша беседа с ведущим тюремным аналитиком, членом Общественного совета ФСИН России Анной Каретниковой.
Где сидеть лучше
— Московские СИЗО сегодня — они какие? Чем живут и как?
— В Москве семь изоляторов, одна обычная больница для заключенных на базе «Матросской Тишины» и одна психиатрическая в Бутырке. Во всех сейчас около 9400 тысяч арестантов при лимите 8600. То есть примерно 800 заключенных «лишних». Когда я была членом ОНК, посещала следственные изоляторы в этом качестве восемь лет, перелимит доходил до 40% и больше.
Вообще не скажу, что многое кардинально поменялось с тех пор. Но еще в ОНК я успела удивиться и обрадоваться тому, что система, пусть и инертная, пусть со скрипом и лязгом противодействия, но готова меняться. Уже неприлично об этом говорить — столько раз повторяли это, — но кормить за решеткой за последние годы стали лучше.
Нет вала жалоб на бюро передач. В прогулочных двориках появились турники. Вот даже осужденных отряда хозобслуги московских СИЗО стали отпускать в отпуск домой: два случая — в СИЗО №3 и Бутырке. Последний, кстати, был в этом месяце: мужчина, осужденный по 222 й УК («Незаконное приобретение и хранение оружия»), 15 дней пробыл у себя дома в окружении близких. Все управление переживало: вдруг не вернутся отпускники? Вернулись! Так что эксперимент можно назвать удачным.
Я бы сказала, что московские СИЗО живут, как ни странно, надеждой. Арестанты — на справедливые судебные приговоры, на амнистию, на пересмотры дел. Сотрудники — на повышение зарплаты, на усиление социальных гарантий, на доступное жилье.
Обе категории надеются, что арестантов станет меньше, а сотрудников — больше. От этого легче станет и тем, и другим. И то, что в последние годы эта тенденция наметилась, дает веру в позитивные перемены.
— Какие изоляторы вы бы назвали лучшими, а какие худшими?
- В моем личном рейтинге это обновленное СИЗО №7 в Капотне. Сюда сейчас стараются свозить всех тех арестантов, у кого в других изоляторах возникли разные проблемы — к примеру, у кого деньги криминалитет вымогал, кто не смог там ужиться, скажем, потому что его отнесли другие заключенные к какой-то низшей категории.
А из СИЗО №7 изначально старались сделать своего рода «город-сад». Не в том смысле, что там кругом деревья и цветы, а в том, чтобы там любому арестанту независимо от его взглядов на жизнь и т.д. было максимально комфортно.
Одной из задач поставили — полностью «освободить» СИЗО от любых криминальных понятий и… мобильников — чтобы туда нельзя было пронести, купить и т.д. Но вот этому как раз любые заключенные сопротивляются. И мы периодически разбираемся с тем, что вот кто-то решил «вскрыться», чтобы уехать из этого СИЗО в другое, где он сможет «раздобыть» телефон.
Второе место в моем рейтинге делят СИЗО №5 «Водник» и женское СИЗО №6. Ну а потом уже идут остальные.
Лучшими в целом я назвала бы самые маленькие СИЗО. Изолятор с лимитом наполнения 500–600 человек сохраняет обратную связь, позволяет руководству знать проблемы и спецконтингента — так принято называть арестантов, и личсостава — так называют сотрудников, вовремя вычленять и решать первоочередные из них. При лимите наполнения более 800 человек утрачиваются связи, наступает энтропия, система сбоит, грозя выйти из-под контроля. Разумеется, многое зависит от руководства, его опыта и профессионализма, но общие закономерности именно таковы.
— Про побеги из московских СИЗО мы в последнее время почему-то не слышали. Их скрывают? Или, как выразился один уголовник, современный зэк обмельчал?
— Скрыть в современном информационном пространстве почти ничего невозможно. Сбежать из СИЗО сложно, а станет еще сложней. К силе и спецподготовке охраны добавляются всё новые и новые технические новшества, средства слежения, предупреждения, опознания, различающие как отпечатки пальцев рук, так и особенности строения зрачка глаза. Но главное здесь, конечно, люди — их выучка, внимание, профессионализм и самоотдача.
— Расскажите про ту жизнь СИЗО, о которой не знают обыватели. Знаю, что вы изучили подземелья московских изоляторов. Что и кто там?
— Подземельями московских СИЗО мы пользуемся в качестве переходов от корпуса к корпусу. Действительно, старые корпуса «Матроски», например, соединены разветвленной сетью подземных переходов. Призраков там мы не встречали, а вот в водную преграду в сезон дождей утыкаться приходилось. Кроме того, с непривычки там запросто можно заблудиться: подобно лабиринтам, коридоры разбегаются в разные стороны. По коридорам старых корпусов «Матроски», кстати, рассказывают, прохаживался Лаврентий Берия...
Из других обнаруженных старых артефактов постоянный интерес вызывает Бутырская башня — та самая, в которой время от времени обнаруживаются арестанты. Камеры в ней интересной, полукруглой, конфигурации, а путь на второй этаж проходит по старинной винтовой лестнице.
Есть и старые, неиспользуемые карцеры, навевающие пугающие мысли. Эти карцеры, как ни странно, находятся совсем рядом с приемной начальника учреждения. Незаметная такая серая дверь открывается, а там... крошечные помещения с темными окошками, низкими потолками. В общем, такое разве что в старых фильмах увидишь. Сейчас туда никого не помещают. Карцеры заброшены. Хотя на стенах висят правила внутреннего распорядка.
В Бутырке когда-то расстреливали — исполняли смертные приговоры вплоть до отмены смертной казни, это известный факт. Но мы никогда не пытались найти помещения, где это происходило. Хочется верить, что эти времена к нам уже никогда не вернутся.
Как выжить в СИЗО
- Какие правила нужно знать, чтобы выжить в современном СИЗО?
- Что-то в духе «не верь, не бойся, не проси». Это классика, от нее никуда не деться. Примеряю на себя и не знаю: справилась бы, если б была арестанткой? Сейчас я живу и действую в полном несоответствии: и верю, и боюсь, и прошу.
Кому тяжелее всего приходится за решеткой? Кто болеет, кто не умеет выстраивать отношения, кто считает себя несправедливо арестованным, кто молодой и кто пожилой, кто не привык к сидячему образу жизни, кто нуждается в особой пище. По факту получается, что всем.
И ведь правила всех касаются, а в них есть много такого, что уже несовременно или просто тяжело. Как это вообще возможно — раз в неделю душ принимать? К этому можно привыкнуть, но разве это нормально?
— Понятие «обиженный» кануло в Лету?
- К сожалению, нет. «Обиженный», «опущенный», «отделенный» — вот это все осталось пока как элемент тюремной субкультуры, как элемент давления, а пора бы действительно уже от этого избавляться.
XXI век, а люди при наличии свободных кроватей вынуждены спать на полу, не иметь права взять пищу со стола — полное безобразие. Пора бы уже искоренять субкультурные веяния, но не скажу, что всегда это правильно делать силой. Здесь нужно побеждать и мудростью, и хитростью.
— Тюремные тату делают сегодня?
— Да, набивают, и большинство из них — малолетки. Вот там это процветает по-прежнему. Но таких вот «говорящих», осмысленных татуировок, где человеческое тело — просто-таки холст тюремного художника, становится меньше. Больше тату приходит с воли, художественных, сделанных в салонах, не субкультурных, — это новое веяние. Иногда они причудливо переплетаются с тюремными: традиционные купола, кандалы — и все это в обрамлении модных абстрактных узоров… Думаю, не всякий знаток разберется.
Помнится, несколько лет назад на меня большое впечатление произвел один арестант. Запомнился в первую очередь своей фамилией — Чехов. Во вторую — татуировкой на все лицо: раскинувший крылья фашистский орел, знак отрицалова.
Ну а в третью — он убил своего сокамерника в подмосковном СИЗО. Тот с ним в камере жил некоторое время, касался его вещей, а потом выяснилось, что категория сокамерника сомнительна: то ли «обиженный» как раз, то ли близко к тому. Чехов его и убил — по версии следствия, разумеется.
Будучи переведен после этого на одиночное содержание в СИЗО Москвы, он очень скучал и жаловался мне на нарушение прав человека: ну не хочется одному сидеть! Просил поместить его к другим арестантам. Честно говоря, я тогда не защитила это его нарушенное право… и не очень об этом сожалею. Со сложными людьми порой приходится работать.
«У нас не Голливуд»
— Кто те люди, которые сегодня работают в СИЗО?
— Да самые обычные — изначально они ничем не отличаются от тех, кто водит автобус, продает продукты в магазине, преподает в школе или служит в полиции. И среди них есть смелые или робкие, ответственные или не очень, трудолюбивые или лодыри, мудрые или поверхностные, добрые или жестокие.
А работать в СИЗО тяжело. Здесь кругом человеческая боль, а она порождает и резкость, и порой оскорбления, и депрессию, и тоску… Первоначальное желание помочь сменяется со временем рутиной, обыденностью, притуплением эмпатии, стремлением отгородиться стеной безразличия, равнодушия. Тут и возникает так называемая профессиональная деформация, «выгорание», и важно принять для себя правильное решение — противостоять ей и остаться работать здесь или вовремя заметить такие признаки и уйти. Не поддаться соблазну легкой наживы, не переступить черту, не ожесточиться.
А это сложно: ведь и зарплата сотрудников оставляет желать лучшего, и социальные гарантии зачастую прописаны лишь на бумаге, и профессия далеко не самая престижная в современном обществе. И работы — море.
— Тут вас могут обвинить в том, что слишком уж сочувствуете сотрудникам. А ведь они сами выбрали себе эту профессию.
- Да, сами, никто их не заставлял. Но, может быть, хотя бы сегодня попробуем понять и их? Охранники, режимники, воспитатели, оперативники, тыловики, медики, психологи, да даже бухгалтеры и сотрудники спецчасти — в основном все они в погонах, все они должны выполнять приказы, даже если в чем-то с ними не согласны.
Отработав сутки, они могут, повинуясь приказу, выехать с заболевшим арестантом во временный караул в гражданскую больницу, могут заменить заболевшего сослуживца. А дома их ждут жены, мужья, дети. И кто-то мечтает о карьере, а кто-то — лишь дослужить до ранней пенсии и забыть эту веху своей профессиональной судьбы как страшный сон, уйти в новую жизнь, где не будет бесконечных коридоров с рядами камерных дверей, лязга ключей и засовов, завывания сигнализации, утренних побудок со всякими вводными, бесконечных проверок…
А кто-то так привык, что не сможет без этого, кто ценит свою роль в этом странном и непростом мире, кто хочет и учится быть ценным и незаменимым, кто чувствует себя здесь на своем месте.
— И вы?
— Да, я, наверное, к последним отношусь.
— Есть среди сотрудников СИЗО выдающиеся личности?
- Да тот сотрудник, кто умеет сочетать приверженность закону, справедливости и человечности — сам по себе уже личность выдающаяся. Такого уважают и коллеги, и арестанты.
Любить и уметь делать свое дело, каким бы оно ни было, — без озлобленности, без панибратства и подобострастия, с достоинством, — само по себе неимоверно круто. Не скрывать свое имя, не бояться отстаивать свое мнение, заступаться за слабых, делать что должно. Выводить арестантов на прогулки, печь хлеб, стоять на вышке, раздавать посылки, помогать оформить доверенности и вступить в брак, лечить больных…
Да, не самая престижная профессия, так исторически сложилось, но лишь от нас зависит повышение ее престижа. Если водитель трамвая напился и подрался — никто и не вспомнит о том, что он водит трамвай, не обругает огульно в СМИ всех вагоновожатых. А вот если некрасиво повеселится на отдыхе сотрудник ФСИН — картина будет принципиально другой: всех разберут по косточкам. Если же сотрудник совершит подвиг — всех не похвалят, скажут: ну надо же, хоть один нормальный среди них нашелся, подвиг совершил… Такая заведомо негативная презумпция в обществе. Вот это — неприятно и тяжело.
Про выдающихся — вспомнила пример. Один сотрудник службы режима писал картины маслом. Он показал мне — действительно хорошие картины. Больше, сказал, не пишу. Это объяснимо: в комнате коммуналки, где ютится он с женой и двумя детьми, мольберт бы уместился, наверное, но вот постоянный запах краски… В общем, не пишет он больше картин. Короче, людей выдающихся у нас немного — тут все же не Голливуд.
— В СИЗО службу помимо людей несут собаки и... кошки. Заключенным наконец разрешат держать их в камерах? В одной из тюрем в Индиане есть целая программа по исправлению арестантов с помощью кошек. Результаты просто поразительны!
— Увы, пока на такие эксперименты наши СИЗО не идут, а законом не разрешается содержать домашних животных в камерах. Но тем не менее в СИЗО живут кошки, потому что там встречаются крысы.
— Да-да, один арестант рассказывал, как его укусила черная крыса и как он ее поймал ведром…
И в этом нет ничего удивительного — в Европе те же проблемы. Где есть продуктовые склады, туда будут стремиться и крысы. Главное — не давать им проникать в корпуса и камеры, где они могут представлять угрозу для арестантов и сотрудников.
А цель такая у крыс есть: несмотря на все усилия по дератизации, грызуны используют строительные и канализационные коммуникации, чтоб подняться из подвалов в жилые зоны, учатся избегать ловушек и привыкают к разным видам отравы. Как ни странно, лучшим средством от крыс по-прежнему остаются… обычные кошки. Поэтому их так много в СИЗО. Часть из них — настоящие крысоловы, но и просто сам кошачий запах удерживает крыс от экспансии, предупреждая: место занято их извечным врагом — более сильным и дружественным человеку хищником.
У нас есть примечательные экземпляры. Вот, скажем, кот Сурик свое имя получил, потому что ведет себя как сурикат: встает на задние лапы и головой крутит, высматривая крыс. В «Матросской Тишине» есть кот по кличке Тубик — там есть корпус для болевших туберкулезом, кошка Бээска, что означает, что она с большого спецблока БС…
Можно сказать, что кошки, как и собаки, несут службу в следственных изоляторах. Много котиков, как выяснилось, и сотрудники, и освободившиеся заключенные разбирают по домам. Но им всем на смену всегда приходят новые.
Ева Меркачёва
