В Мультимедиа Арт Музее (МАММ) проходит выставка Оскара Рабина «Hommage», вернисаж которой был приурочен к сороковому дню после смерти художника. Она в основном состоит из произведений живописи и графики, предоставленных российскими коллекционерами, и, судя по экспозиции, их «рабинские» собрания совокупно превосходят музейные. Рассказывает Игорь Гребельников.
В некрологах, помимо заслуг, жизненного и творческого героизма 90-летнего Оскара Рабина, говорилось и о его счастливой судьбе. Судьбе наполовину латыша, наполовину еврея, рано осиротевшего, но выжившего в мясорубке войны и сталинского режима; художника-самоучки, ставшего одной из ключевых фигур «лианозовской группы», а позже и признанным авторитетом всего неофициального искусства; организатора разгромленной властями «бульдозерной выставки» 1974 года, перебравшегося в 1977 году на Запад и уже там лишенного советского гражданства — но продолжавшего писать, не изменяя ни манере, ни прославившим его «барачным» сюжетам, много выставляться вплоть до своего последнего дня.
Счастливой в общем-то можно назвать и судьбу картин Оскара Рабина — как при его жизни, так и, судя по первой посмертной выставке в МАММ, после нее. Экспозиция в основном собрана из частных коллекций — Иветы и Тамаза Манашеровых, Игоря Цуканова, Александра Кроника — и полноценно представляет все этапы творчества, включая ранние акварели конца 50-х годов, еще далекие от его главной темы — философского бытописания барачной, окраинной жизни. Тут в деталях можно проследить развитие сюжетов и манеры письма, которым художник оставался верен, даже переселившись в 1978 году во Францию,— по ним безошибочно опознаются картины Рабина. Экспозиция выстроена не хронологически и не по темам, а довольно тонко, будто по принципу мерцания, преломления тех или иных сюжетов в разные периоды творчества. Тут есть два варианта его знаменитой «Помойки №8», оба 1958 года: на яркой, даже карикатурной акварели перед мусоркой собака вылизывает банку селедки, на заднем плане — целуется парочка. Тогда как живописное полотно — уже не сценка, а безлюдный вид в темно-серых тонах с валяющейся на переднем плане пустой бутылкой водки «Столичная» и белым треугольником облака. В свое время эта картина стала частью заголовка обличительной статьи в «Московском комсомольце» — «Жрецы "Помойки №8"», там и про «настоящее физическое отвращение», и про «духовную убогость» автора, но в чем обличители были правы, так в том, что благодаря Рабину вдруг была «обожествлена» та жизнь, которую в упор не видело советское искусство.
Одиночные, покосившиеся, искривленные серые бараки со светящимися окошками на картинах Рабина довольно скоро прирастут деталями, как внешними, так и внутренними — фонарными столбами, лампадами, свечами, натюрмортами с водкой, селедкой, консервами, куполами храмов, дымящими трубами, указателями типа «Улица имени Пресвят. Богородицы» или «2-й тупик имени И. И. Христа», газетами «Правда» и «Неправда», рублевыми монетами, букетами, скрипками, новостройками и даже Notre Dame de Lianozovo. В этом внимании к предметам советского быта, безошибочно связывающим сюжеты картин с определенным временем или с воспоминаниями о нем, конечно же, угадывается поп-артистская оптика: одна из картин 1964 года, где на фоне серого пейзажа из новостроек на белом условном кресте «распяты» бутыль «Московской» и селедка, названа автором «Русский поп-арт №3». Однако у Рабина вся эта вязкая предметность — не столько признание повседневности (пусть и вовсе неприглядной) в художественных правах, сколько часть сложной символической системы с ее идеальным и реальным, высоким и низким, духовным и бытовым.
Надо сказать, что его картины производили впечатление не только в своем кругу, но и на зарубежных коллекционеров. Первая персональная выставка Рабина состоялась в Лондоне в 1965 году в крупнейшей галерее Grosvenor House, а до этого его работы были на групповой выставке советского неофициального искусства тоже в Лондоне. О перипетиях приобретений его картин западными коллекционерами рассказывает, ссылаясь на открытые источники, Алек Эпштейн в своей книге «Художник Оскар Рабин. Запечатленная судьба». Оказывается, многое происходило как при посредстве западных разведчиков, так и советских компетентных органов, которые пытались улучшить политический имидж тогдашнего главы КГБ Юрия Андропова. Как бы там ни было, благодаря этому картины нашли новых зрителей, попали в ряд американских музеев, а также на вторичный арт-рынок.
Позже среди покупательниц его работ была и Дина Верни, и они пополнили коллекцию открытого ею Музея Майоля. Эпштейн пишет и о явных подделках, то и дело всплывающих на рынке: так, например, по аукционам и частным коллекциям кочует картина Рабина «Пейзаж с коровой», якобы участвовавшая в «бульдозерной выставке», хотя она же, но с названием «Деревня», считалась погибшей под бульдозерами.
Нынешняя выставка в МАММ готовилась довольно поспешно, обошлась без каталога и, увы, без подробных экспликаций, которые могли бы указывать на происхождение картин в той или иной частной коллекции. Пожилой Оскар Рабин, похоже, не очень заботился о достоверности работ, обращавшихся на арт-рынке: их очень и очень много, сообщается, что только до эмиграции им было создано порядка семисот произведений. В Париже художника заботило совсем другое: «Я привык рисовать не просто то, что я вижу, но все-таки чтобы был какой то подтекст, второй, третий… Та же селедка — это не просто селедка, а самая популярная закуска к водке, с которой всегда вся жизнь народная происходила: и радость, и горе, и смерть, и жизнь... А тут это оказалось просто рыбой, и не самой популярной».
Игорь Гребельников
