35 лет назад не стало Владимира Высоцкого. И это только кажется, что после смерти с Высоцким "все понятно". На самом деле борьба за него, за трактовки, за смыслы не прекращалась все эти годы: все хотят его присвоить и никому это не удается. Это и есть посмертная победа поэта — быть ничьим
Андрей Архангельский
В начале 2000-х, когда еще не придумали петь его песни хором по телевизору, вышли два или три диска. С помощью технологий под старые записи был подложен современный звук, таким образом перезаписали пять или шесть десятков песен, иногда редких. Они до сих пор гуляют в интернете с пометкой "новый звук". Было это чудовищно — какой-то синтезатор, три аккорда; и сам Высоцкий, так сказать, не поражал разнообразием музыкальной палитры, а тут его попросту "раздели", выставили голым на морозе. За исключением каких-то отдельных песен (например, "Две судьбы") в целом это был ужас. Но и в этом тоже был знак.
Сопротивление присвоению
Это была, во-первых, попытка приспособить Высоцкого под кабак, под музыку в такси, под радио, которое крутит шансон, потому что авторы русского шансона считают его своим предтечей. Другая проблема была техническая — в оригинальной записи он был непригоден для трансляции в массовом эфире, изменились требования к качеству. А так это было решение проблемы (а заодно и уравнять его с современными шансонье). Закончилось это бесславно: чаще он звучать не стал — слишком выбивался из общей канвы, даже с "новым звуком" — это было что-то "не то"; а если и звучит сегодня на том же радио, то чаще всего в знаменитой инструментальной обработке оркестра Гараняна 1970-х годов.
Затем были эстрадные концерты к круглым датам, где его песни исполняли разные актеры и певцы. Чуть раньше — в конце 1990-х — его перепели рокеры, и это тоже ничего не убавило и не прибавило. Разве вот у Сукачева хорошо получилась "Банька по-белому". Кинчев записал песню "Я дышал синевой", записи которой в исполнении Высоцкого не существует. Ну и еще Лепс исполнил "Парус", кстати, весьма впечатляюще. Однако в целом ни поп, ни рок-музыке Высоцкого присвоить не удалось, в развлекательную культуру он в результате не встроился.
Государство тоже пыталось его на каком-то этапе присвоить, но потом само же отказалось от этой идеи. Идея возникла в 2013 году — в год 75-летия — переименовать Ленинский проспект в проспект Высоцкого, и тогда это не казалось фантастикой. В результате сегодня московские власти все никак не решатся назвать его именем какую-то крохотную, нежилую, искусственно собранную из двух Таганских переулков улицу в Москве, рядом с театром. Видимо, вопрос этот до конца не решен, и это вопрос политический, как мы понимаем.
И в этом тоже есть что-то символичное — что не рискнули переименовать проспект и тянут даже с улицей. Что-то все-таки и тут помешало его признать окончательно "своим".
Вообще в этой борьбе — за то, кому Высоцкий ближе,— есть что-то мистическое. С кем еще такое возможно, когда на ультраконсервативной радиостанции звучат в день рождения его спортивные, военные, альпинистские песни и ведущий говорит: "Видите, он искреннее любил советскую власть". И в это же время на другой, либеральной, радиостанции звучат другие его песни — про парус, про флажки и про волков,— и выходит так, что не любил он власти — ни он ее, ни она его. Его песни крутят перед митингами оппозиции, ими иллюстрируют документальные кадры с Болотной площади.
Но результат этой 35-летней борьбы "за Высоцкого" вышел поразительным: несмотря на попытки его присвоить разными группами и стратами, он остается ничьим и, видимо, именно благодаря этому он остается общим. Вот какая диалектика. Высоцкий всегда будет шире любой идеологии.
Мирная этика
Была такая популярная публицистическая игра в перестройку, в 1990-е, в 2000-е даже — "что бы Высоцкий сказал, сделал или спел сейчас". Это очень соблазнительно — размышлять на эту тему, но любая такая попытка является недопустимой спекуляцией, как сказал бы философ. Все его взгляды, позиции невозможно рассматривать вне системы ценностей 1960-1980-х, то есть вне советской системы, потому что он не пережил ее, а значит, не мог знать ничего принципиально другого. То есть все, что он думал, сказал или сделал, заканчивается 25 июля 1980 года, с тех пор думаем о нем только мы. Поэтому и рассматривать его можно только в рамках системы ценностей того времени. Но свод песен — около 600 — дает нам достаточно материала для выводов и размышлений о его идеях и принципах, и временная дистанция этому только помогает.
В этом смысле интересен, как ни странно, фильм "Высоцкий. Спасибо что живой" (2011) — его и ругали, и хвалили, но сейчас заметно, сколько было в самом этом замысле не любви даже, а общественной тоски по нему. Вспомним хотя бы историю с компьютерным мертвенным лицом Высоцкого. В этом была такая наивная, утопическая мечта — оживить Высоцкого с помощью технологий, вернуть хотя бы на час, на два экранного времени в наш мир. Да и фильм-то о чем? Если упростить — о том, как вся страна помогает переправить "Володе" наркотики, чтобы "спасти". На самом деле она не спасает его, а губит тем самым. Но тут страна поступает так, как жена алкоголика, которая сама наливает ему стакан утром, и попробуйте ее убедить в чем-то, у нее своя логика, она "знает, как ему лучше". Во всем этом есть еще одно неосознанное желание — чтобы Володя "вернулся", чтобы спросить его, что он думает-то про сейчас, и вообще: "Что делать-то, Володя? Ответь мужикам" — и вот во всем этом есть тоска по отцу, по авторитету, по тому, кто знает, "как надо". Мы по-прежнему ждем от него ответа — как жить.
Почему нам все время нужен поводырь?.. Почему в этой роли выступают писатели или артисты? И почему Высоцкий? Объясняется это просто: в России нет инстинктивной привычки к различению добра и зла. Так случилось, что вопрос о том, что считать добром, а что злом, долгое время решало государство, а не сам человек. Поэтому у человека и нет привычки отличать одно от другого самостоятельно. Инстинкта нет — ничто, так сказать, ему внутри не подсказывает. Нет интуиции, и нет привычки. А точка зрения государства на "хорошее" и "плохое" часто кардинально меняется, и в результате вместо решения вопроса о добре и зле человек решает, какая официальная версия добра или зла, из какого исторического периода ему ближе. То есть на самом деле человек попросту уходит от решения важнейшего человеческого вопроса.
Также выяснилось, что страна, так долго воевавшая, в решении главных вопросов опирается на военную этику, а мирная не так укоренена в сознании. Как воевать, все более или менее знают, и как умирать; а вот "как жить?", как договариваться друг с другом, как идти на компромиссы, как сотрудничать и вообще: ради чего жить? Этот вопрос до сих пор не прояснен. Поразительны тут военные песни Высоцкого, которые, как он сам много раз говорил, "не о войне". И это правда. Он помещал героев своих песен в антураж войны потому, что это доходчивее, понятнее, но на самом-то деле герои военных песен решают проблемы отнюдь не военного характера, а мирного, универсального, морально-этического.
Песни Высоцкого — это вариант мирной этики, мирного существования. Он, сам того не осознавая, словно ветхозаветный Моисей, предложил стране свод законов, правил на все случаи жизни. Он, этот свод, написан довольно простым языком, в рифму, и примеры там довольно простые, часто скабрезные, иногда шутливые, иногда нелепые, но, в общем-то, любому они понятны, как и общий посыл. Быть приличным человеком.
Этот свод правил уникален тем, что он еще и вне государства. Не то чтобы анти, но вне. Вне государства. Поэтому "Володя" так любИм — люди чувствуют, что тут что-то еще более универсальное, вневременное: совесть, честь, мужество, самостояние; не подличать, не завидовать, помогать, прощать (помните песню про "МАЗ" — она же про прощение, а не про производственный подвиг). Или вот мирный труд Высоцкий воспел, именно радость мирного труда — вспомним "Гимн шахтеров" — только без этой лживой восторженности: "И в шахте не до праздничных процессий..."
О свободе как таковой он не размышляет — это и понятно. Советский человек, он не знал, не мыслил "свободы вообще". Он понимал — очень по-русски — свободу лишь как возможность "своего пути" — уйти из толпы, убежать в лес, в степь, в море. У Высокого постоянно этот момент — вырваться из чужой колеи, не бежать со всеми, сбросить седока, вырваться за флажки. Это не русский бунт, однако это русский, не побоимся этого слова, индивидуализм.
Для чего "вырваться" — этого Высоцкий не говорит. Вырваться для него и есть ценность сама по себе, дальше он в своих размышлениях не идет. Но и этого достаточно.
Негативный ответ
Самая важная, наиболее разработанная этическая категория у Высоцкого — это выбор. Высоцкий появился во времена, когда уже "не расстреливали". Это был важный поворотный момент для страны. Конечно, система оставалась та же, советская, и безальтернативность была ее важнейшей категорией, родовой чертой, но все-таки кое-какой выбор у человека 1960-х появился. А именно — выбор чего-то не совершать. От чего-то отказаться. Не состоять. Не вставать. Не участвовать. Выбор с приставкой не. Это то малое, что появилась у советского человека 1960-х. Это называется негативная этика: она не знает, что хорошо, но, по крайней мере, она знает, что плохо, чего делать нельзя. Высоцкий не говорит чаще всего, как жить, как поступать. Но он всегда знает, как нельзя. Он всегда перечисляет варианты, примеры, которые не приемлет. Вот так нельзя, говорит он. Вот так нельзя. Это, в общем, вписывается в набор вечных интеллигентских ценностей: если ничего не можешь сделать, хотя бы не будь первым учеником, хотя бы не усердствуй, промолчи, а лучше просто уйди. Не участвовать в подлости, остаться честным перед самим собой — жизнь не столбовая дорога, порой все, что может сделать человек,— это чего-то не делать; но и этого бывает достаточно. На совершенно немыслимый пьедестал поднялась за эти годы песня "Тот, который не стрелял". Вот ведь что говорит Высоцкий: что не деяние в иных случаях тоже означает деяние, причем именно морального свойства. Если не можешь улучшить мир, то хотя бы не делай подлостей, не порть себя. Вот это цепкое держание за "себя" — борьба за сохранение себя, оно сегодня опять стало ценностью.
Что с песнями
Сегодня его песни все-таки звучат по-другому. Это и есть самое интересное — они, получается, живут своей жизнью, развиваются, попадая в новый контекст. Звучат иначе? Интересно в этой связи вообще проанализировать, какие песни остались на слуху, а какие вышли из обихода. Интересно еще, что какие-то песни вошли в народный обиход, их цитируют по делу и без дела, но, как бы это сказать, смысла этих песен до сих пор не понимают. Есть две такие загадочные, на мой взгляд, песни. Вот "Жираф". Самая, может быть, разудалая и веселая песня. И все вокруг 35 лет повторяют: "Жираф большой, ему видней", хотя это совершенно бессмысленная фраза, если вне контекста. Ведь главный антигерой там попугай. А он-то о чем? О чем мораль? Но вот послушайте ее еще раз, попробуйте ответить: вот о чем это? Что нужно в иных случаях следовать глупой норме, не пытаться быть оригинальным? Что анонимы из ветвей хуже любых дураков или злодеев? Может быть, советский человек хорошо, нутром понимал, о чем это (поскольку наблюдал условно этих официальных "попугаев"), а мы уже не понимаем?.. Такая аберрация?
Или вот "Сентиментальный боксер". О чем, опять же? Насмешка над советским энтузиазмом, который устал от самого себя?.. Над всякого рода передовиками и активистами? Или просто парадокс, шутка?..
...Ничего с ним до конца непонятно. Продолжается это выяснение, не все решено. И как-то даже это хорошо.
Андрей Архангельский
Подробнее: http://www.kommersant.ru/doc/2772293
