Замечательный артист из того золотого состава Таганки. Воланд, Клавдий… Актер, режиссер, писатель. Он теперь переживает какую-то свою вторую, а может, третью молодость — так насыщен творчеством. Играет, ставит… Его так много? Ничуть, ведь идет он только своим путем. Наоборот, как любому интеллигенту, ему хочется быть меньше, незаметнее. Но разве можно не заметить Вениамина Смехова? Никак нельзя, тем более сейчас, в день его 75-летия. Вот вам разговор о времени, о Высоцком, о друзьях… И чуть-чуть о себе.
— Говорят, 5 лет назад, к 70-летию, вам присвоили звание народного артиста РФ, а вы отказались. Это правда?
— Все проще. Эта информация — журналистский поиск сюжетоносности и обычное прохиндейство Интернета. Попадет в его сети какая-то случайная, неточная, ошибочная информация, а дальше живет и размножается в виртуальном мире. В Сети такого много — например, давно уже пишется, что я преподаю в университетах Соединенных Штатов или что в юности, в 1960-х, я готовил котлеты на мясокомбинате «Останкино». Последнее кто-то вычитал из моей повести «В один прекрасный день» и вот «идентифицировал». Я выступал как-то на Первом канале в передаче «С добрым утром!», и мне говорят: «А какие вы делали котлеты?» Я говорю: «Это интернетные котлеты». Так вот и про звание: никто мне ничего не присваивал. К 70-летию я получил замечательно длинные телеграммы — от Калягина, от канала «Культура» и от двух руководителей страны — и, кроме того, вопрос: не народный ли я артист? Я сказал, что нет (если не считать народом моих зрителей), и на этом дело закончилось.
Впервые о званиях заговорили в нашей таганковской молодости. Трижды собирались присвоить — Золотухину, Демидовой, Славиной, Высоцкому, Шаповалову, мне — и трижды отказывались. Любимов и Таганка были неугодны властям. А потом Виталий Шаповалов за гениального Васкова в «А зори здесь тихие…» получил, за ним — еще некоторые. Потом Любимов оказался в эмиграции, в изгнании, и мне уже предлагали под другим соусом — можно сказать, антилюбимовским. Это была трагическая история, и очень политическая в том числе. Мне говорили: мы вам — звание, а вы — нам… Я отказался: сказал, что не нуждаюсь ни в каких званиях. Потом в один из дней мне позвонили из Министерства культуры, сообщили: мы привезем бумагу, заполните заявление, что вы хотите получить звание, и мы должны вам его присвоить. Я им сказал: если должны — присваивайте. А потом, в годы перестройки, я порадовался словам самого народного артиста — Михаила Ульянова, что нужно уважение к именам, а не к громким советским прилагательным. А дальше жизнь сама привела к тезису товарища Экклезиаста: «Доброе имя дороже звонкой масти». И мне радостно видеть людей, которые хорошо отзываются обо мне как об актере. Вот и все.
— Про доброе имя мне бы хотелось чуть-чуть поподробнее. Я вас вижу как человека сверхнасыщенного культурным слоем. Вы состоите из Эрдмана, из Любимова, из Высоцкого, из Брехта, из Вознесенского, из бесчисленных стихов… Но что это для вас — убежище или вы хотите так спасти себя, свою греховность, свое человеческое несовершенство?
— Можно сказать, что я, как многие другие, «эмигрировал» в культуру. Для меня естественно заниматься тем, что мне интересно, тем, что входит, как у Станиславского, в «малый круг внимания». А в «большой круг внимания» я безрадостно внедрялся в 1960–1980-х. Мне кажется, что сегодня я серьезно защищен предыдущей безнадежностью. Много пришлось увидеть «злого недобра» и в собственный адрес, и в адрес мастеров отечественной культуры. И сверху, и от ваших коллег…
Я родом из ПОЭТИЧЕСКОГО театра, ибо таким был в лучшие годы Театр на Таганке, но Любимова вынуждали политизироваться, обороняя честь своего детища. Сегодня это время называется Золотой век Таганки. Наверное, поэзия сейчас для меня самое важное. Когда отец вернулся с фронта, он, большой ученый, прививал мне, мальчишке, любовь к русской поэзии. Он и умирал, читая наизусть Александра Сергеевича… Поэзия — бронезащита культуры, а культура — это и есть Россия. Стихи и песни во время войны были спасительны и необходимы всем — в тылу и на фронте. Поэзия и есть театр России, который не кончается.
Для меня органично и достаточно то, как я живу. Мой любимый артист Олег Табаков говорит, что у него с детства комплекс полноценности, и улыбается. Мне это нравится. Мы родились с ним в нескольких днях и в пяти годах друг от друга. Но он великан нашего искусства и великий пример солнечного противостояния серости и зависти. Моими учителями в жизни являются Петр Фоменко и Слава Полунин, люди, которые не мешают злу или недоброжелательству существовать за их счет.
Я много езжу. Я вижу людей в зале, и мне не надо отвечать на вопрос: мешает ли вам окружающий кошмар, бедствия, ожидание новой войны?.. Я вижу хороших людей, которые синхронно со мной любят русский язык. Моя родина, как и ваша, — русский язык.
Актерство у меня началось, когда я поверил в себя благодаря Любимову и Фоменко, в 1964–1965 годах, на Таганке. (Для тех, кто не знает, объясню, что Петр Наумович Фоменко был режиссером в Театре драмы и комедии — как называлась раньше Таганка, до Любимова.) Это был театр, где одним из главных намерений было развивать, беречь изделия русского языка и любоваться ими. Именно в театре у Любимова — в Золотой век Таганки — и в лучшем театре страны — мастерской Петра Фоменко — слово звучало и звучит стопроцентно. Оно не замусорено, его не пробалтывают, как в других театрах, а поэтому оно действует.
— Вы сказали, что терпели от власти, от моих коллег-журналистов. А от народа? Неужели вы такой друг народа? Слушайте, всегда такие неимоверно культурные люди, как вы, вызывали у множества простых людей подозрение: ты чего, интеллигент, в очках и шляпе?
— Мне везет на друзей, везет на зрителей, и если случаются встречи, которые не вписываются в общий ряд, то ситуация меняется, когда даже какой-нибудь дурной, предпоследний человек вдруг узнает во мне Атоса из «Трех мушкетеров». И почему-то этот фильм одинаково действует и на премудрых людей, и на охранников. Человек с экрана или из телевизора, т.е. то, что сегодня называется «медийная персона», особенно в возрасте, пока что вызывает в нашей стране некоторое почтение. Так получилось, что я все-таки не киношный, а театральный человек, но снимался и снимаюсь, особенно в последнее время, много.
Люблю наречие «интересно». Зачем же мне, занятому и увлеченному своим делом человеку, да еще в надежной, добротворной корпорации — с женой Галей и с коллегой-дочерью Аликой, — заниматься чужими делами и встречаться с несимпатичными людьми? Поэтому ужасные типы, о которых вы меня спрашиваете, не входят в «малый круг моего внимания».
— Нет, не ужасные, это нормальные люди, обычные люди, это большинство.
— Большинство — это для статистиков. А в жизни — каждый человек выбирает свое «большинство», т.е., как у Булгакова: «каждому будет дано по его вере». Я спросил у племянника: «Какой ты смотришь канал?» — «Дядя Веня, а зачем? — ответил он. — Там же всегда врут». Это тоже — глас народа. Новое поколение, на которое моя главная надежда, спокойно обходится без этого ящика, манипулирующего сознанием необразованного человека. То, что делает наше телевидение с населением, можно назвать словами Пазолини: «Культурный геноцид». Я много езжу по стране, больше, чем вы, Саша. Люди в Москве не представляют Россию, а в поселках за 100 километров от Москвы — страшный ужас. Но и это — не Россия. И не умеют испытывать страха и стыда те, кто в ответе за этот ужас. А когда в городах, где бываю, я вижу на улицах и в залах множество людей, которым трудно, но интересно живется... Мне радостно, что я занят чем-то полезным. Я скажу, что даже очень полезным.
■ ■ ■
— Только что было 35 лет со дня смерти Высоцкого. Очень многие думают, что в тот самый Золотой век Таганки был Высоцкий и все остальные. Несмотря на то что все остальные — прекраснейшие, даже великие актеры. Вы по этому поводу никогда не страдали комплексом Сальери?
— Нет. Замечательный артист, мой друг Валера Золотухин однажды утомился от какого-то глупого разговора и отшутился, чтобы от него отстали: «Да-да, всё правда, как вы и думаете, я завидовал». И тут же из этого сделали фигуру речи: Золотухин завидовал Высоцкому. Конечно, чем человек более открыт публике, тем больше он представляет собой мишень для недобрых глаз и для злодейств, слухов. Таганка развивалась естественно. Высоцкий, Любимов, Золотухин, Давид Боровский и все мы были современниками; сегодняшние люди, т.е. потомки, многие вещи видят по-другому, портрет прошлого искажается: детали стираются, мелочи укрупняются. И кроме того, люди, которые вырывают Высоцкого из контекста времени и места, невнимательны к истине. Сейчас показали замечательный фильм: эстонцы снимали Володю Высоцкого в 1973 году, по-моему. Сегодня интересно слушать, как он дивно рассказывает о наших спектаклях. Он там постоянно говорит «мы, мы, мы», а не «я, я, я», как многим слышится сегодня. Ну как после этого можно говорить, что Высоцкий был выделен каким-то курсивом? Для Володи — поэта и человека, который на наших глазах писал потрясающие стихи, — было важно мнение тех, кто рядом и кто любит и понимает поэзию. В том числе и мою скромную персону задело его внимание. Мы все были вместе, это была компания, команда.
Счастье наше и счастье Володино, что черноземная почва театра в частности и искусства в общем была «в масть» ему как человеку необыкновенно одаренному! Если бы он не от поклонников, а от товарищей слышал, что он самый великий актер и великий поэт, он не выдержал бы и одного дня — по своему характеру. Я недавно читал правдивые хорошие вещи о Володе — о его доброте и о том, как ему важны были вокруг люди. Это было время равенства, время солистов в одном ансамбле. Конечно, выделялись Губенко, Славина, Высоцкий, Золотухин, Хмельницкий, Филатов, Шаповалов, Демидова, Полицеймако… В любимовском хоре работали солисты — это было особенностью нашего театра. У каждого своя судьба, и каждый — недоиграл. Володя недоиграл комических ролей, зато он никогда не ожидал, что сыграет Гамлета, или Лопахина, или Свидригайлова. Он терпеть не мог завистников из своего круга актеров, которые могли язвить: «Володька, ты что это со мной не поздоровался — считаешь себя великим актером?!» Его легко можно было ранить глупостью, рассердить фамильярностью и невежеством. При мне в Вильнюсе он своей реакцией испугал здоровенных мужиков, которые позволили себе с ним фамильярничать. В конце 1970-х ситуация начала меняться, он стал тяготиться театром, ему хотелось сидеть дома и писать стихи. В музее, в котором замечательно трудится команда Никиты Высоцкого, воспроизведен кабинет Володи — пишущего поэта. Как это интересно! А все остальное — неинтересно.
— Как-то я разговаривал с одним юмористом, хорошим человеком и большим мастером. Правда, то, что он делает последние 20 лет на эстраде, не вызывает уважения. Так вот, он говорил о Жванецком: зато я его образованней… В вашем театре тогда были люди, которые так же могли сказать о Высоцком?
— Володя был необыкновенно внимателен и любознателен. Вы могли ему что-то рассказать, чего он не знал, а через три дня он это же перерасскажет, но так, что вы своего рассказа не узнаете. В моей жизни я слышал трех гениальных рассказчиков: это Визбор, Высоцкий и Ваня Дыховичный. Это были рассказчики на уровне искусства. Вот у Володи был этот дар: чужую историю увидеть своими глазами. Если он знакомился с летчиком или с врачом, то проявлял просто цепкость гениального человека. Володе был интересен предмет жизни. Знаете фразу Марселя Пруста: «Жизнь — это усилие во времени»? Этого усилия во времени хватило Пушкину на то, что за неполные 37 лет он прожил несколько жизней, о которых до сегодняшнего дня открываются новые и новые подробности. Высоцкий, по причине бед и небрежности к человеку в нашей стране, понадобился людям больше, чем Пушкин. «Какое время на дворе, таков мессия», — сказал Андрей Вознесенский. Мне в радость, что Высоцкий и Гагарин считаются лидерами нации.
В день Володиных похорон 28 июля 1980 года мы были потрясены лицами «солистов» в нескончаемом потоке людей — от «Зарядья» до Таганки… Человеческие потоки текли в течение многих часов мимо нас. Этот страшный день с 30-градусной жарой и с людьми, которые сидели на крышах высоких домов, мне не забыть никогда… До сих пор никто не может объяснить: это феномен чего — феномен народа, феномен Высоцкого? А Белла Ахмадулина, человек необычайной чувствительности к людям, сказала в ту ночь: «Спасибо тебе, Володенька: ты показал нам сегодня, что население может быть народом».
— Недавно были напечатаны воспоминания Аркадия Высоцкого, сына Владимира Семеновича, о тех последних днях… Высоцкий был у мамы, Нины Максимовны, и мама звонила вам и Валерию Золотухину, ждала помощи, но никто не приехал. Это было или нет?
— Я был дружен с Ниной Максимовной, она бы не скрыла от меня такого упрека. Думаю, что это аберрация памяти у Аркаши. Как вы можете себе такое представить: вам звонит мать друга, пусть даже менее известного и важного, чем Высоцкий, говорит, что ему очень плохо, и просит вас приехать, а вы отказываете. Дикость и бред!
Наверное, я должен вернуться к тому, о чем уже сказал: мы живем в такое время, когда прошлое переписывается. Иногда говорят «непредсказуемое будущее», а у нас в России — непредсказуемое прошлое. Иногда мне кажется, что это не люди эмигрируют в другую страну или в культуру, а просто нас покинула страна и навсегда уехала в эмиграцию.
А что касается разных «новых песен о прошлом», то мне кажется, что будут вечно звучать слова любви, восторга, благодарности, и при этом вечно будет жить по отношению к великим «злое недобро» сплетен — и про Пушкина, и про Маяковского, и про Есенина, и про Высоцкого… Бог всем судья.
В свой день рождения Вениамин Смехов решил сделать нам всем подарок. 10 августа совершенно бесплатно можно будет скачать в Интернете аудиоверсию его повести «В один прекрасный день», впервые напечатанной в журнале «Юность» в 1976 году под названием «Служенье муз не терпит суеты».
