Накануне 130-летия великого Мельникова, которое весь художественный мир отмечает на этой неделе, «Огонек» прогулялся по его знаменитому Дому и прислушался к его легендам.
Москва, Кривоарбатский переулок, 10,— этот адрес знают историки архитектуры во всем мире. Неожиданный среди каменных громад уютный сад, палисадник, калитка с навесом от дождя — чтобы посетителю было комфортно ждать, когда ему откроют. На фасаде Дома над огромным окном-витражом надпись: «Константин Мельников». В Советском Союзе ни один зодчий не осмелился бы отметить постройку своим именем, это выглядело вызывающе, так писали только имена вождей. Для Константина Степановича Мельникова это было отнюдь не тщеславие, а манифест, утверждение своего видения архитектуры. Запретить делать такую надпись никто не мог: Мельников был одновременно заказчиком и исполнителем. Он построил дом для себя и своей семьи, и это при том что в СССР не было частной собственности. Перед нами Дом — выдающийся во всех отношениях, полный парадоксов и до сих пор не разгаданных загадок.
Когда вы подходите к фасаду, вам кажется, что это привычная постройка, прямоугольный параллелепипед. Вы делаете шаг в сторону — и видите круглые стены. Если пройдете вглубь сада — то увидите, что Дом — это два цилиндра разной высоты, которые врезаны один в другой. Белые цилиндры с окнами-сотами. Внутри дома вас так же не будет покидать ощущение, что вы не понимаете планировки дома, расположения комнат. Даже если вы хорошо подготовились и прочитали известные труды о Доме, прежде всего монографию знатока авангарда Селима Хан-Магомедова, с первого раза вы все равно не поймете, как устроен Дом.
Елизавета Лихачева, директор Музея архитектуры, филиалом которого является Дом, любит такую игру: она задает посетителям вопросы и посетители всегда ошибаются. Два круглых отверстия в стене первого этажа все принимают за вентиляцию. А это переговорное устройство, трубы ведут на второй этаж и к калитке. Аналог домофона. Посетители уверенно отвечают, что лестница в центре дома. А она у стены. Вы входите и попадаете в холодноватую прихожую, продолжением которой и является лестница на второй этаж. Налево — столовая. Прихожую отделяет от теплой части дома «дверь Дюшана», изобретение знаменитого художника-сюрреалиста, которое вполне могло бы называться «дверь Мельникова», потому что Константин Мельников придумал такую конструкцию в том же 1927-м независимо от Дюшана. Дверь может закрываться на две стороны. Если вам надо провести посетителей прямо на второй и третий этаж, а там сердце дома с гостиной и мастерской, то закрывается вход в столовую. Если надо пройти на первый этаж, низковатый и темноватый, где жилые комнаты, ванная и кухня,— пожалуйста, дверь отсечет лестницу. В столовой стоит обычная мебель, громоздкие, в мещанском вкусе, буфеты, стол и стулья. На стульях салфеточки с вышитыми буквами К и А — это инициалы хозяев. Киот с иконами. На стенах живопись, интересная фарфоровая тарелка, подарок дулевских мастеров, для которых Мельников построил клуб. На тарелке выразительная надпись: «Рабочий класс ценит преданных ему специалистов». Все это сбивает с толку: неужели же это привычная мемориальная квартира с запахом пыли, пожелтевшими фотографиями на стенах, какими-то вещами «той эпохи»?! Нет и нет. Все вещи подлинные, и главное — пространство, с которым Мельников работал, играл, делал с ним, что хотел. Если сесть на стул в гостиной и посмотреть вглубь квартиры — интерьер перед вами откроется в обратной перспективе. Той, которую исповедовали древнерусские живописцы. Чем дальше — тем пространство шире. Это невероятные ощущения. Мельников и был повелителем пространства, он это хорошо понимал. А если повелевать пространством, можно повелевать и устройством человеческой жизни. Поэтому и надпись на фасаде крупными буквами — «Константин Мельников».
Благодаря помощи Владимира Чаплина, специалиста по вентиляции и отоплению, крестьянский сын Костя Мельников получил образование — вначале художника, затем архитектора. При этом прекрасно знал технические дисциплины, фактически был инженером-изобретателем. Но художника в нем было больше, он всегда настаивал, что архитектура — это искусство. Константин Степанович рано женился на красавице Анне Яблоковой, ее отец торговал на Охотном Ряду. Мельников был прекрасным семьянином, обожал супругу, детей — старшую Людмилу и младшего Виктора. Женившись, Мельников стал мечтать о своем доме, рисовал, вынашивал планы. Когда специалисты изучают проектные эскизы, то всегда могут проследить, каким путем зодчий пришел к своему решению. С Мельниковым этого не получается. Единственное — цилиндры до того уже появлялись в нереализованном проекте клуба. Характерная особенность — у Мельникова никогда не было своих приемов, находок и решений, которые он повторял бы в разных проектах. Он считал, что это смерть архитектора — повторять самого себя. Может быть, поэтому он и не оставил школы, учеников-последователей?
Когда Мельников решается поставить вопрос о строительстве частного дома-мастерской для себя, он уже знаменитый архитектор.
Он внимательно изучал, под каким углом посетитель будет смотреть на Ленина, как будет отражаться свет. Ориентировался на «Сказку о мертвой царевне…» с ее хрустальным гробом. На всю жизнь потом этот заказ станет охранной грамотой для Мельникова, его не выселят из Дома, будут пытаться, но не отнимут у него Дом. Через год после саркофага он выигрывает конкурс и создает павильон СССР на Международной выставке современных и декоративных искусств в Париже. СССР пригласили к участию поздно, времени не было. Место для павильона было не лучшее — на трамвайных путях, но Мельников сделал быстро, дешево, гениально. Он сам руководил строительством. У других стран были пафосные дворцы, советский же павильон стал новым словом в зодчестве, архитектурой будущего, манифестом нового молодого государства. Дерево и стекло, отсутствие дорогих материалов. Вместительность, хотя площадь была небольшая. После таких триумфальных проектов Мельникову выделяют участок в Кривоарбатском переулке для строительства Дома. Некоторое время колебались — хотели на этом месте строить детский сад или клуб. Но будто бы выступил рабочий и предложил отдать участок молодому зодчему. Впрочем, документов таких нет. Есть автобиографические записи архитектора, сделанные в 1960-х, а сам Мельников любил мифологизировать свою жизнь.
Мельников берет ссуду, которую отдаст через 17 лет после окончания строительства. Но все равно он вынужден жестко экономить. Дом показателен в этом плане. Кирпичи дороги — их привозят на песчаной подушке, берегут как зеницу ока. С кирпичами Мельников сэкономил, их потребовалось почти вполовину меньше. Фокус в том, что цилиндры выложены не сплошной кладкой, а сеткой с шестиугольными отверстиями. Эти шестиугольники предполагалось полностью заложить, но потом план меняется. Часть оставили в виде окон, часть заложили смесью песка, глины и мусора. Песок— это песчинки, между которыми есть воздух, и поскольку песка в смеси много, то хорошо держится тепло. Очень интересно решены межэтажные перекрытия — это доски, врезанные друг в друга под прямым углом, они образуют ячейки. Мельников в некоторых местах укрепил конструкцию трамвайными рельсами. Когда в 1941 году в театр Вахтангова, что поблизости, попала бомба, стекла в Доме повылетали, а он сам только подпрыгнул и встал на место. Гениальная легкая конструкция. Внутренние перегородки можно было двигать, да и вообще все можно было менять внутри. Когда сын Виктор женился, Константин Степанович выделил в Доме для молодой семьи квартиру с отдельным входом. У детей было по комнате-кабинету, куда в послеобеденное время заглядывало солнце. Как это все можно было просчитать? Мельников не был конструктивистом. Конструктивисты считали, что главное в архитектуре — функция. Мельников настаивал на красоте. Елизавета Лихачева выдвигает неожиданное утверждение: «Мельников — это архитектор барокко. Потому что барокко — это не про богатство красок, а про пространство. Вы ходите по Павловскому парку Камерона и идете туда, куда указывает вам архитектор. И останавливаетесь там, где он укажет. При этом вам в голову не приходит, что вас ведут. Это и есть театральность барокко». Что ж, в Доме достаточно театрального. После темного первого этажа, как будто перегруженного мебелью, с его уютной полукруглой кухней и шикарной ванной на лапах, вы поднимаетесь наверх, на второй этаж. Тут вам в глаза бьет дневной свет — это огромная гостиная с окном-витражом во всю стену. Кстати, окно открывается, это трудно представить. На полу большой сиренево-розовый ковер, привезенный из Парижа в 1925 году. Во Франции Мельников смог попутешествовать, он увидел готические соборы, которые произвели на него впечатление. И кирпичная сетка с окнами, забитыми песком и глиной, оттуда, из Европы. Она подобна фахверкам, каркасным конструкциям средневековых домов. В гостиной есть печка а-ля Малевич, супрематическая, построенная Мельниковым во время войны, когда обогреть Дом иначе было невозможно. Света от окна-витража достаточно. Но одно ромбическое окно тут есть. Если сесть на диван, то оно будет напротив. Когда-то в это окно была видна церковь Николы в Плотниках. Павел Кузнецов, директор Дома-музея Константина и Виктора Мельниковых, рассказывает: «Реставраторы во время исследования дома год назад обнаружили, что рама этого окна первоначально была коричневой. Как рама картины. Мельников смотрел и видел церковь, вернее, картину с церковью. В этом был весь Мельников. Это окно в мир». Вообще, Дом стоял так, что из него было видно три храма — это Спас на Песках, колокольня Ивана Великого и снесенный позже храм Николая Чудотворца в Плотниках. И это было важно для хозяина. Сейчас, когда вокруг Дома выросли современные громады, не видно ничего.
На втором этаже находится самое загадочное — спальня. Сейчас она выглядит не так, как в 1930-х. Первоначально стены, потолок и пол были золотыми. Золото отражало солнце, приумножало количество света. Внутри были не кровати, а подиумы. Не мебель, которую можно двигать, но возвышения для сна. Посередине кровать родителей, по бокам, образуя букву Т,— кровати детей, отгороженные от родительской ширмами. Это было похоже на золотую капсулу, космический корабль. Ни острых углов. Ни лишних деталей. Павел Кузнецов объясняет, это философия хозяина: «Спальня — это лаборатория сна, это не привычная спальня, которую вы не будете показывать никому, потому что это приватное место. А Мельников эту лабораторию показывал гостям, это видно по гостевой книге. Мельников был федоровианец, последователь идей философа Федорова. А это русский космизм, место человека в космосе, идеи бессмертия. Днем мы работаем и стареем, ночью омолаживаемся. И потом, ведь сон занимает треть жизни».
Рассказывает Павел Кузнецов и о недавних исследованиях. Раз пол был золотым, то, по идее, какие-то остатки краски должны были сохраниться между досками. Но их нет. Возникает вопрос: пол был чем-то покрыт, но чем? Судя по картинам Константина и его сына Виктора, который тоже выбрал профессию художника, кровати-подиумы и пол как будто покрывает что-то. Кузнецов предполагает — эта гипотеза родилась во время карантина,— что это мог быть линолеум, по крайней мере, о нем Мельников упоминает в своих дневниках 1930-х годов. Это не тот дешевый материал, который знаем мы, а дорогая отделка на основе окисленного льняного масла с наполнителем. Такой линолеум лежит на полу в вилле Тугендхат, построенной великим модернистом Мисом ван дер Роэ в Брно. Но пигментов в то время немного. Как же придали линолеуму в Доме Мельникова золотой цвет? Да и с окраской стен тоже загадка. Это большой проект, который ведут сейчас наши специалисты совместно с голландскими. Третий этаж-мастерская с маленьким балконом в интерьере, на котором любил работать сам Константин Мельников. Тут же выход на террасу. Терраса образовалась на крыше цилиндра, который оказался ниже. Но Мельников собирался достроить дом, сделать на третьем этаже пентхаус с двумя детскими комнатами. Почему он этого не сделал, можно только догадываться.
Денег не стало, Мельников перешел в разряд опальных. Окончилось золотое десятилетие, с 1922 по 1932 год, когда он строил свои потрясающие клубы и гаражи. Начали давить формалистов, к которым причислили Мельникова. Последний проект гаража, в котором он участвовал, 1936 года. Он очень надеялся, что в 1937-м будет проектировать наш Павильон для Всемирной выставки в Париже. Но конкурс выиграл Борис Иофан, павильон которого Мельников считал постаментом для скульптуры «Рабочий и колхозница». Наступила другая эпоха. Монументального, основательного сталинского ампира. С его дорогими материалами. Мраморами, декором. Не участвовал Мельников и в выставке, развернутой в павильоне. Его просто вычеркнули из профессии. Постарались быстро забыть о нем. Семья буквально голодала. Но перестраиваться и подстраиваться он не хотел. Можно ли сказать, что он сломался? Возможно, просто свернулся как улитка, отгородившись от мира. В средневековых крепостях всегда была отдельно стоящая башня — донжон, это было последнее прибежище оборонявшихся. В ней пряталась семья сеньора, когда враги уже ворвались внутрь крепости. Мельников тоже скрылся в своей башне-донжоне, которую идейные архитекторы и советские чиновники называли консервной банкой. После смерти Сталина реабилитируют всех, кроме Мельникова. Теперь уже Хрущев его помянет недобрым словом. Друзья-живописцы попытаются сделать все, чтобы Мельников прошел в действительные члены Академии художеств СССР, иначе в академики. У Константина Степановича была бы в таком случае персональная пенсия. Но глава Академии Александр Герасимов, прославившийся унылой картиной «Ленин-трибун», был против. А в 1961-м Дом захотят отнять, снести, чтобы на этом месте построить многоквартирное здание. На хозяина Дома подают в суд, но Мельников сам обратится с письмом в ЦК КПСС и начнет его привычно словами: «Я, Константин Мельников, архитектор, автор первого саркофага вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина…». Дом не тронули. Константин Степанович проживет в нем до смерти в 1974 году. После 1965 года он будет признан, к нему начнут ходить гости, советские и западные, от великого фотографа Картье-Брессона до нашего Василия Шукшина, который задумает о Мельникове фильм, но так и не снимет.
Обычно, когда начинается реставрация, то первым встает вопрос, в стиле какой эпохи должен предстать объект. Я задала такой вопрос Павлу Кузнецову, предполагая, что это будет эпоха 1930-х, до того времени, когда Виктор Мельников женился и в Доме-трансформере стало две квартиры. Нет, эта эпоха не будет воссоздана, не вернется золотая лаборатория сна, а мастерская на третьем этаже останется мастерской Мельникова-младшего. Когда Виктор стал взрослым, отец уступил ему студию, а сам со своим кульманом переместился в гостиную. Дом будет таким, как при последнем владельце Викторе Мельникове. Потому что Дом — не только история одного гениального проекта и его воплощения, но и история семьи, которой зодчий так дорожил. В золотой спальне после войны появился туалетный столик Анны Гавриловны, в ящичках до сих пор коробки дорогих духов «Красная Москва» с трогательными, даже какими-то слишком сладкими надписями архитектора. Он дарил своей дражайшей супруге подарки в памятные для семьи дни. На первом этаже в гардеробной одежда хозяев — смокинг архитектора, в котором он щеголял в Париже. Его цилиндр. Модные платья Анны, например туника, предназначенная для того, чтобы танцевать в ней джаз, светлый плащ-мантель. Как выглядели комнаты маленьких Людмилы и Виктора, никто не запомнил, интерьер в них условный. Нынче Дом — это музей Константина и Виктора Мельниковых. Художник Виктор Мельников умер в 2006 году, завещав Дом государству. Сразу возникла проблема собственности, скандальные истории, главными героинями которых были немолодые уже внучки великого зодчего. Только сейчас, после карантина, ситуация разрешилась. Каждой внучке достается право на одну восьмую дома «без выдела в натуре», то есть в квадратных метрах. Государство выкупает эти доли. Впереди — дальнейшие исследования и неспешная реставрация. Все идет к тому, чтобы Дом стал памятником ЮНЕСКО.
Зинаида Курбатова
