"Мне надо записать стенд-ап, мне нужно интервью,— говорит девушка в закрытую дверь.— Я не могу уехать без картинки".
Люди, которые слушают ее через дверь, не понимают, что такое стенд-ап и интервью. Они таких слов не слышали прежде. Они дико устали и хотят побыть в одиночестве.
Сначала они принимали всех. Потом устали. Но журналисты все прибывают и прибывают. Резня в поселке Октябрьский Богородицкого района Тульской области состоялась вечером 7 апреля, в субботу. 8-го, ближе к вечеру, о ней сообщили российские СМИ. 9-го, в понедельник, редакции СМИ стали составлять планы на неделю и решили отправить своих корреспондентов на место происшествия. 10-го в поселок отправился член Общественной палаты адвокат Анатолий Кучерена в компании с главой следственного управлении СКР по Тульской области Татьяной Сергеевой, а к ним присоединился пул журналистов с телевидения и из центральных газет. Этим повезло больше всех: в присутствии адвоката Кучерены им разрешили снимать в доме, задавать вопросы членам семьи, а затем повезли на встречу с истребителем грабителей Гегамом Саркисяном, который лежит в больнице Богородицка. В соседнем здании морга лежат убитые им бандиты.
Но те, кто не попал вместе с Кучереной в дом потерпевших, все равно не теряли надежды добыть свой эксклюзив. Весь прошлый вторник у дома Саркисянов стояли машины московских корреспондентов, ворота дома и ближайшие переулки околачивали топтуны с телекамерами и фотоаппаратами. Все надеялись, что хозяева дома допустят их в святая святых — в комнаты, где проходило избиение домочадцев и последующая резня. Чтобы показать зрителям: вот здесь приставляли пистолет к виску младенца, вот здесь избивали хозяина дома, вот здесь он схватил нож и убил первого грабителя, а вот здесь порешил остальных...
Но в дом не пускали дежурившие там полицейские (семье Саркисянов выделили охрану), и журналистам приходилось изобретать. Для фотокорреспондентов и телеоператоров важно не пропустить "режим", то есть съемку в момент захода солнца. На короткий момент, около сорока минут, небо окрашивается в перламутровый цвет. Это добавляет драматизма. Можно снимать все, что угодно, и это будет драматично.
"Ребята, включите дальний свет",— говорит мой коллега-фотокорреспондент водителю машины телевизионщиков. Потом командует мне: "Встань ближе к стене... повернись боком... растопырь руки... сделай тень пострашнее!"
На улице холодно и сыро. Кричат прилетевшие с юга грачи. Поужинать можно только в райцентре Богородицке, в ресторане "Садко" (если кто не в курсе, все рестораны во всех российских райцентрах называются почему-то "Садко"). Езды всего три километра. В ресторане царит Советский Союз, из динамиков раздаются шлягеры 70-х, столы тщательно накрыты так, словно сейчас здесь рассядется все Политбюро ЦК КПСС. Но на весь огромный зал заняты всего два столика, и за ними только московские журналисты. На последней странице меню надпись: "Уважаемые посетители! Вы имеете право бить посуду и портить имущество, но не бесплатно". Далее следует прейскурант битья посуды и порчи имущества. Официантка не может дать сдачи с пяти тысяч.
Московские журналисты ужинают, но внимательно следят друг за другом. Это лишь короткая передышка. Если кто-то куда-то ломанется, соседи упадут "на хвоста" — значит, появился эксклюзив, значит, есть чем поживиться. Шакалья работа.
Это не оттого, что мы, журналисты, такие циничные. Просто в таких случаях грязная работа выпадает на следователей и на журналистов. Только журналисту, в отличие от следователя, нужно внести еще и человечинку, эмоции, живые подробности. Но главное — это эксклюзив. Начальству не понравится, если в репортаже будут те же слова и факты, что и у конкурентов. Поэтому все охотятся за эксклюзивом, но при этом действия конкурентов на удивление стереотипны: нужна картинка израненного героя на больничной койке, картинка на месте происшествия (желательно с пятнами крови — жаль, что кровь давно замыли), нужно орудие убийства (ах да, его ж изъяли как вещдок), нужны избитые и перепуганные домочадцы. Кроме того, надо обойти всех соседей, опросить всех друзей и недругов, собак, телят...
Мы задаем одни и те же вопросы, мы утопаем в банальностях: "Было сообщение, что вас могут переселить в другое место, более безопасное". "Мы не собираемся никуда уезжать, у нас же хозяйство",— опускает нас в реальный мир Марина, дочь Гегама Саркисяна. У них несколько свиней, три коровы, куда тут уедешь.
— Марина, а вы не боитесь, что подельники грабителей попытаются вам отомстить?..
— Боюсь,— отвечает она.— И буду теперь бояться всю жизнь. Я больше никогда не смогу жить как прежде.
У них даже собака во дворе шокирована — она скулит и вяло потявкивает на гостей либо просто отмалчивается. Дети вздрагивают от каждого шороха, от звонка телефона. Старшая дочка ездит в школу в сопровождении полицейского.
Левая рука Марины вся синяя. Этой рукой она разбила окно и пыталась через него убежать. Пока грабители пытались ее удержать, отец, воспользовавшись моментом, схватил нож и зарезал нападавших.
Мераб, один из родственнков Гегама Саркисяна (в поселке проживает три семьи армян), на вопрос, что будет, если приедут мстители со стороны грабителей, отвечает: "Как приедут, так и отъедут. Если один троих зарезал, то мы с остальными разберемся".
Так же отвечают и русские жители поселка.
"Побольше бы нам таких мужиков"
Гегам Саркисян приехал в поселок Октябрьский 20 лет назад, вслед за своим родственником Мерабом, который женился на русской. До этого они жили в Грузии.
В поселке явно ничего не слышали про ДПНИ и про националистов. К местным армянам здесь относятся хорошо. Вопреки теориям о пристрастности русских нет никакой ревности к армянам. Их здесь уважают за трудолюбие и приветливое поведение.
"Он когда сюда приехал, то был без кола без двора,— рассказывает Марья Федоровна, пожилая женщина.— Сначала купил дом, потом привел его в порядок, потом завел скотину, мы стали покупать у него молоко".
— Давно он здесь поселился? — спрашиваю.
— Да нет, недавно, лет двадцать назад,— отвечает Марья Федоровна.
— Он зажиточный?
— Да ну что вы, наоборот, хороший, честный человек,— отвечает она.
Несколько лет назад Гегам Саркисян взял в аренду магазин. Обычное сельпо. Сначала арендовал там угол. Потом занял всю площадь. К обычному продуктовому ассортименту добавил хозтовары. Но только по пути к его магазину я миновал два других магазина — уже многовато для небольшого поселка с населением примерно 300-500 человек. По словам членов семьи, магазин дает выручку порядка 3 тыс. руб. в день.
"Меня зовут Зарубина Валентина Егоровна, я продавщица,— говорит приветливая женщина за прилавком.— Работаю здесь полгода. Ничего плохого о Саркисяне не могу сказать, очень душевный человек. Всегда бабушкам-пенсионеркам дает продукты в долг. Мы обслуживаем тех, кто живет поблизости. Остальные, если в их ближайших магазинах чего-то нет, идут к нам. Если у нас чего-то нет, идут в другие магазины. Нормальные отношения".
Здесь же, в магазине, двое мужчин горячо поддерживают Саркисяна. "Правильно поступил,— говорит Андрей.— А ты что, не вступился бы за свою семью?"
Такие же слова я слышал в больнице, где лежит Саркисян. В соседней палате лежат трое мужчин, к которым седьмого числа подселили Саркисяна (потом его перевели в отдельную палату). Они высказались единодушно: "Побольше бы нам таких мужиков, может, и жизнь бы наладилась".
Старые добрые менты
Поселок Октябрьский был построен в 1948 году для разработки шахт. Их закрыли лет двадцать назад. С тех пор здесь нет никакой работы. Местные жители работают в Богородицке, благо что туда можно пешком дойти. В райцентре до недавнего времени работало несколько оборонных заводов. Один из посетителей магазина, Павел, учился специально, чтобы поступить на работу на один из этих заводов. Но завод закрыли. Товарищ Павла, Андрей, ездил на заработки в Москву, на стройки. Заработал инвалидность. Сегодня они живут в поселке, развалившемся посреди поля, окруженном старыми терриконами. Работы нет, дом культуры сгорел, участковый милиционер окучивает три населенных пункта подряд. Тоска и разруха.
Райцентр тоже не вселяет оптимизма. Богородицк — город с историей, ему больше двухсот лет. Здесь есть парк с прогулочными дорожками, историческая усадьба. Но дороги являют собой рай для джипера-экстремальщика, любителя гонок на выживание. Они словно поражены противопехотными минами, а то и фугасами. Водители легковушек занимаются фигурным вождением, владельцы джипов высокомерно лезут напролом. Тоска и разруха.
Однако главное богатство здесь — люди. Они любезны и доброжелательны. Всегда подскажут дорогу, да и просто готовы поболтать с приезжими. Это касается даже полицейских. Они совершенно не похожи на ментов в больших городах — высокомерных, наглухо задрапированных. Они готовы к общению и сотрудничеству. Они больше похожи на местного почтальона, продавца в сельпо, директора ДК — душевные и простые. Старые добрые менты.
— Извините, я бы и рад, но не могу ничего комментировать,— говорит представитель местного следственного комитета.— Вот сейчас приедет наша начальница, и вы все услышите.
Журналистам в диковинку слышать извинения от правоохранителей. Представители местного УВД тоже ведут себя крайне учтиво. Первым делом они просят журналистов не устраивать толкучки по пути в больничную палату, где под охраной полицейских лежит Гегам Саркисян: "Чтобы нам не пришлось вас отсекать".
Еще удивляет глазной контакт с местными полицейскими. Нет ничего привычно бычьего в глазах. Обычный человеческий взгляд. Высокий полицейский чин в Богородицке с удовольствием и со здоровой иронией принялся обсуждать с нами ситуацию: "Первый раз вижу такой кипеж. Надо же, аж из Общественной палаты едет человек". И по-доброму улыбнулся. Когда его спросили, насколько способен повлиять на ситуацию приезд адвоката Анатолия Кучерены, офицер сказал: "Ну давайте по-честному — кто такой Кучерена? Ну в данном деле... Да никто. Ноль".
Гораздо более важной фигурой в этом деле выглядела скромно державшаяся женщина в очках — Татьяна Андреевна Сергеева, глава следственного управления СКР по Тульской области. Она похожа на добрую директоршу школы. Все понимающую, знающую жизнь и тонкие мотивы грешных человеков. По-доброму улыбаясь через стекла очков, она объясняет: "Нам нужно допросить четвертого налетчика, чтобы понять корни, из которых выросла эта история". Она знает из своего опыта, что ничто просто так не происходит. К сожалению, говорит она, пока мы не можем сказать, что следствие вышло на след преступника и что дело может быть раскрыто в кратчайшие сроки. Однако ее доброжелательная, всезнающая уверенность и улыбчивость вселяют ощущение, что четвертому преступнику недолго мотаться на свободе. И мало ему не покажется.
Это уже вызов всем общественным устоям
В этой истории еще много неясного. Гегам Саркисян, которого СМИ сгоряча окрестили бизнесменом и предпринимателем, на самом деле лишь едва болтается на уровне лидеров среди нищих. У Саркисяна помимо поросят и коров есть еще "уазик-буханка", а во дворе стоит белая "Ауди-четверка", которая не ездит (купил сыну Самвелу, который ныне живет в Грузии).
Не очень понятно, как так повезло семье Саркисян, что на них положили глаз грабители. Дом их внешне нисколько не впечатляет. По словам односельчан, машина Mazda 3 появилась в поселке в восемь вечера 7 апреля. Около 21.00 налетчики ворвались в дом и принялись избивать всех подряд. Саркисян, по его признанию, был испуган и готов отдать все деньги и ценности. Но преступников добыча не удовлетворила, и лишь когда Саркисян услышал фразу по-грузински, что "женщин пора кончать", он взялся за нож.
Либо это привет из прошлого (хотя Гегам утверждает, что никогда не видел этих людей прежде), и нападение было спланировано старыми знакомыми, либо просто залетные наркоманы произвольно выбрали его дом ради мелкой сиюминутной добычи. Хотя было бы логичнее выбрать приличный дом в Подмосковье. Но вероятнее всего, что нападение могло быть связано с тем самым сыном Самвелом, имевшим уже две судимости и нередко влипавшим в плохие истории.
Сейчас по факту убийства трех человек возбуждено уголовное дело. Как пояснила Татьяна Сергеева, дело возбуждено не "в отношении", а "по факту", то есть это пока не значит, что Саркисяна будят судить. Однако, как признал Анатолий Кучерена, дела о превышении необходимой самообороны в нашей судебной практике часто заканчиваются не в пользу тех, кто превысил.
Тут проблема в чем? Трудно определить достаточность противодействия. Воткнули вы нож в бандита — честь вам и хвала. Но если вы еще погнались за ним и добили — это уже превышение. Но такие условия явно писали ботаники, никогда не бывавшие в переделках. Допустим, пустился грабитель наутек. Но никто же не знает, куда он побежал. Может, за подмогой или за карабином в машину. А человек, подвергшийся нападению, в принципе не очень четко соображает, для него важно устранить опасность. Добить гадину.
В нашей стране сопротивление нападению выглядит особенно подозрительно. Успешное сопротивление ставит под вопрос функции государства. И под "превышением самообороны" можно понимать такую коллизию: этак если каждый начнет сам себя защищать, зачем тогда вся государственная машина? Нет, милок, иди в отделение, пиши заявление по форме и жди ответа. Не примут — обращайся в более высокие инстанции. Либо найди неформальные подходы. А такая самодеятельность, чтобы взял и сам всех зарезал,— это уже вызов всем общественным устоям.
Тут еще важно вспомнить фетиш госчиновников — неотвратимость наказания. Помнится, в армии, где свои порядки, с нарушителями проводились следственные действия силами военных дознавателей, но по возможности дела закрывались. Потому что все знали: если материалы из военной прокуратуры пойдут в округ, то машина запустится и уже не остановится, зажует. И фарш будет невозможно провернуть назад: приговоры выносятся вслепую.
Мераб, родственник Гегама Саркисяна, поворачивается ко мне: "А что делать, если власть не может защитить людей? Сегодня он им деньги отдаст — завтра они по другим домам пойдут. Что, так и жить в страхе?
Владимир Гендлин
© «Деньги»
