Преодолеть, превозмочь и... простить!

Ликин! Не обижайся на то, что я прошу выслать мне де­нег. Но это выяснилось дней 10 назад и мне обязательно они нужны.

Только бери эти деньги именно со сберкнижки, а не из зарплаты своей.

У меня в комнате тепло, топят девушки хорошо, даже слишком душно бывает. Морозы здесь стоят очень крепкие, - весь фев­раль м-ц.

С питанием и здесь ухудшилось, все подорожало и, чтоб быть не голодным надо тратить в столовой 25-30 рубл. в день.

Я думаю, Лидуська, что тебе лучше было бы перейти рабо­тать к Ткачу. Именно теперь надо это сделать, не откладывая. Никаких преимуществ эта работа уже не дает тебе и нечего за нее держаться.

Как та комната, что ездила с Розой смотреть? Удастся ли обменять?

Плохо у меня со стиркой белья - нет мыла и очень дорого стоит сама стирка. Одел последнюю пару чистого белья, но скоро получка и надо будет отдать в стирку.

Конечно, я с собой привезу продукты, когда поеду домой, об этом не беспокойся.

Пиши мне чаще, Ликин!

Каждое письмо твое радует меня несказанно. И пусть Мароник тоже пишет мне.

Крепко, крепко обнимаю и целую тебя и сына,

твой Сема.

Привет маме, Самуилу, всем нашим родным.

 

3/1У-1947 г.

Дорогая Лика! Горячо поздравляю тебя с твоим и Марика днем рождения. Желаю Вам много, много счастья и радости, дол­гих лет хорошей жизни.

С моим выездом получилось так: еще 10/Ш я подал заявление т.Перельману. Он наложил резолюцию, разрешающую мне выезд в Москву на 10 дней. с 1/1У. Но за это время приехал новый Нач. Лагеря Егоров. Он тоже обещал пустить меня. 27/Ш он поехал в Горький, сказав, что вернется 31/Ш и пустит меня с 1/1У. Вер­нулся он только сегодня вечером, но, как я ни говорил с ним, он ни под каким видом, не разрешает мне сейчас выезда. Обе­щал, при т.Перельмане, пустить меня к 1/У.

Вот почему я не смог приехать и даже предупредить тебя заранее об этом. До последнего дня, даже до сегодняшнего я все еще надеялся, что поеду и буду в Москве хотя бы к 5/1У, к дню твоего рождения.

Купил я 5 кг. очень хорошей свинины, по 65 рубл.,а теперь придется сало перетопить, а мясо съесть, так как испортится.

Здесь уже настали совсем теплые дни, снег бурно тает, и в сарайчике мясо уже держать нельзя.

Здесь был Майор т.Бармин, и я с ним говорил о том, что­бы он вовсе отпустил меня. Он обещал это сделать к 20/1У, ска­зал, что постарается к этому времени подобрать работника вмес­то меня.

Я думаю, к 20/1У съездить на I день в Горький и окончательно оформить свое увольнение. Если Бармин не выполнит своего сло­ва, то, надеюсь, что с помощью В. я буду освобожден от работы.

Я тебе долго не писал, Лидука, заставил тебя беспокоить­ся, да и сам был не спокоен. Все думаю о будущем, о перспекти­вах дальнейшей моей и нашей жизни.

Вот я уволюсь с этой работы. Формально, как-будто, смогу приехать в Москву, устраиваться в Москве. Но я никак не могу отделаться от чувства боязни, опасения.

В Москве я, очевидно, не смогу, так как слишком малое время прошло еще со дня моего выезда из Канска.

Это будет постоянное волнение, я никогда не буду спокоен.

Значит, опять надо устраиваться где-то, вдали от семьи, возможно в Горьком.

А как же ты с Мариком?

Мне здесь очень тяжело одному. Работы очень много, нервной, напряженной работы. Бытовые условия стали совсем плохи. Карточки я сдаю в столовую, их хватает только на один обед. А ужин и завтрак я покупаю по коммерческим ценам. Чтоб чуть-чуть быть сытым я трачу в день 30 рублей. С 25/Ш я не имел ни копейки денег и еле дотянул до 2/17 - дня получки. Ем не вовремя, часто остаюсь без питания, когда опаздываю в столовую, задерживаюсь на работе.

Да, помимо всего прочего, одному, вообще, тошно, так тоск­ливо, Лидука...

Я ни с кем не встречаюсь, прихожу домой, все один да один. Изорвал костюм военный, надо было заштопать, хорошо здесь одна девушка, Лиля Шарабанова, я с ней подружился, один раз починила мне костюм, подкладку на пальто, сейчас вот еще на­до, а неудобно ее просить об этом.

Надо принимать какие-то решения нам с тобою.

Меня мучает совесть, что не могу жить с Вами, с тобой, воспитывать и обеспечивать сына. Формально числюсь мужем и от­цом, только связываю тебя по рукам и ногам, а толку что от меня?

Из Москвы ты не хочешь выезжать, в глушь забираться. Марика нельзя отрывать от учебы по музыке. Чувствую, что ты не хочешь даже отпустить его на лето ко мне, писала уже, что и Нина Николаевна советует устраиваться на подмосковной даче, чтоб не прерывать музыки.

А мне как быть? Как быть нам с тобой? Опять врозь?

Если бы это продолжалось 1/2 года - год, а то ведь, бог знает, когда я смогу переехать в Москву?

Я буду вечной обузой для тебя, для сына, для всей семьи. Я так больше не могу, мысль об этом, такое состояние вечно гнетет меня, доводит до отчаяния.

Мне кажется, что тебе с сыном лучше будет без меня, ес­ли я освобожу тебя от себя!

Может быть, ты сумеешь устроить счастливую жизнь для се­бя с сыном.

Надо решать, Лика, надо решать. Или мы должны быть вмес­те, ты должна быть со мною, там, где буду я, или... надо рас­ходиться, дать тебе возможность устраивать жизнь свою и сына.

Мою больную психику уже не переломишь, не излечишь.

Я не могу больше быть один, у меня не хватит на это сил. И тебе тяжело, я знаю.

Было бы хорошо, если бы ты сумела приехать ко мне хотя бы на несколько дней.

Здесь все обсудим и решим окончательно.

Возьми отпуск на несколько дней и приезжай.

Я буду тебя ждать с нетерпением.

Я здоров, правда - проболел несколько дней на ногах грип­пом, похудел немного. Ну, да это ничего...

Не обижайся на меня, Лидука, прости меня! Целую тебя крепко и сына нашего.

Твой Сема. Привет маме и всем родным.

Если к тебе зайдет т.Перельман, попроси Володю помочь ему с билетом.

Еще раз целую, твой Сема.

I 1/2 тысячи я получил и израсходовал на то, что писал уже тебе раньше.

 

Я.  Они встретились в Александровском саду. У Ракушки – место свидания влюбленных, во все времена, включая тоталитарные.

МАМА. Сядем здесь.

Садятся на лавочку.

Я.   Ну и место выбрали!.. под стеной Кремля.

ОТЕЦ. Здесь красиво (озирается). Никто нам не помешает.

Я.  Меня при этом разговоре нет. (Скрываюсь за ракушкой. Выглядываю). Но я все слышу. Как бы. (скрываюсь полностью).

МАМА. Ну. (Пауза) Что ты хотел мне сказать?

ОТЕЦ. Я хотел…  хотел тебе сказать, что по-прежнему люблю тебя.

МАМА. Не верю я.

ОТЕЦ. Ликин!..

МАМА. Что «Ликин-Ликин»?!. Ты изменил мне. Предал меня и Марика.

ОТЕЦ. Перестань. Были такие обстоятельства…

МАМА. Да не хочу я слышать ни о каких обстоятельствах. Ты поступил грязно. После всего. Ты как последний подонок…

ОТЕЦ. Перестань меня оскорблять.

МАМА. Я называю вещи своими именами.

ОТЕЦ. Я не вещь.

МАМА. И я не вещь. У меня есть гордость. Ты, наверное, забыл, что это такое. Да ты вообще все забыл. Ты…ты…

ОТЕЦ. Ничего я не забыл.

МАМА. Докажи.

ОТЕЦ. Что доказать?.. Что все эти годы я любил тебя и только тебя?.. И сейчас люблю.

МАМА. Это слова. А на деле ты не можешь это доказать. Всю жизнь я от тебя слышу только одни слова, слова, слова… Правильно мама моя говорит: что ты его слушаешь, он же сплошное ля-ля-бу-бу. У него язык подвешен, он же из-за своего языка на Камчатке погорел, - молчал бы в тряпочку и вы бы жили всю жизнь спокойно.

ОТЕЦ. Вот я сейчас и буду молчать. Обещаю молчать… в эту… тряпочку. А Александре Даниловне передай…

МАМА. Да ничего я ей не буду передавать.

ОТЕЦ. Что я ее уважаю. Что я бесконечно благодарен ей за то, что она сделала для Марика… За то, что…

МАМА. Это мы уже слышали.

ОТЕЦ. Ликин, послушай…

МАМА. Да ничего я не хочу слушать.

ОТЕЦ. Зачем же ты пришла на этот разговор?

МАМА. Вот и я думаю, зачем.

ОТЕЦ. Я так понимаю, мы хотим выяснить наши отношения.

МАМА. А чего их выяснять?.. ты бросил нас. Меня и Марика. Ну, посмотри мне в глаза, Сема, и признай, что ты нас бросил.

ОТЕЦ. Признаю.

МАМА. Воо-ооот!

ОТЕЦ. Тебе от этого легче?

МАМА. Да какой «легче»?!. Я места себе не нахожу. Я ждала тебя 10 лет, Сема. Я надеялась, что ты вернешься и мы… ты, я и Марик…

ОТЕЦ (угодливо). И Александра Даниловна!

МАМА. Да. И моя мама. Мы – будем вместе.

ОТЕЦ. Что этому мешает?

МАМА. Как что?.. У тебя эта девка. У тебя семья. Другая семья.

ОТЕЦ. Нет у меня никакой другой семьи.

МАМА. Что же у тебя?

ОТЕЦ. Это так.

МАМА. Как?

ОТЕЦ. Очень просто. Так сложились обстоятельства. Я был один. Но я не мог быть один.

МАМА. Почему не мог?.. Я же могла.

ОТЕЦ. Ты другое дело. Ты забываешь, что ты была здесь, а я там. А там – это не здесь.

МАМА. Да, конечно, тебе было страшно тяжело, я представляю. Но и у меня тут не сахар. На моих руках наш с тобой сын и раненая мать… с открытой раной на ноге… Это ты забываешь.

ОТЕЦ. Дай сказать.

МАМА. Марик поступил в Гнесинскую школу, бабушка на хромой ноге по три раза в неделю водит его пешком на Собачью площадку, он там занимается с лучшими преподавателями, ты знаешь, например, что ему сказала Елена Фабиановна?

ОТЕЦ. Какая Елена Фабиановна?

МАМА. Елена Фабиановна Гнесина.

ОТЕЦ. Сама Гнесина?

МАМА. Она сказала Марику: «Покажи, детка, лапку». Он показал. Она тогда сказала: «Лапка хорошая. Без перепонок. Пальцы длинные. На сольфеджио».

ОТЕЦ. Это что значит?

МАМА. А то, что его направили на проверку слуха. Не всех детей туда направляли. Он там, на сольфеджио, пел.

ОТЕЦ. Что он пел?

МАМА (не без ехидства). Не «Песню о Сталине»!..

              Он пел «Раскинулось море широко».

               Его поставили на табурет в огромном таком зале, в доме… старинном таком… на Собачьей площадке… и тут выяснилось, что у твоего сына абсолютный слух. Что он весь в тебя. И его взяли тут же в класс фортепьяно.  И он там учится. Бабушка водит. Без перепонок – значит, хорошая растяжка. Он будет пианистом.

 

Пауза.

 

ОТЕЦ. Вот что . Ликин, послушай меня теперь. Не перебивай. Я без ста городов. Ты понимаешь, что это такое?

МАМА. Нет, не понимаю.

ОТЕЦ. Мне запрещено жить в Москве, Ленинграде, Киеве и в других девяносто семи городах по списку. Иначе – снова захомутают и опять будут кранты по полной. Единственный выход сохранить нашу семью – вам приехать ко мне…

МАМА. Куда?

ОТЕЦ. Станция Решоты Тульская область. Лесопильный завод. Я там работаю в плановом отделе.

МАМА. Опять в плановом?.. Ты всегда в плановом.

ОТЕЦ. Ты меня слышала?.. Ликин, это единственный вариант. Другого у нас нет.

 

Пауза.

 

МАМА. То есть… ты предлагаешь… бросить Москву… комнату в коммуналке…

ОТЕЦ. В Решётах у нас будет тоже коммуналка, но не в подвале, как в Москве… Жилищные условия – нормальные – печка, колодец, уборная, правда, во дворе, но – привыкнете.

МАМА. Ты хочешь, чтобы я вот так поднялась с больной мамой и Мариком и переехала к тебе… в эту глушь… ты это предлагаешь?

ОТЕЦ. Да. Я это предлагаю.

МАМА. Это невозможно.

ОТЕЦ. Но почему?

МАМА. Я же тебе, кажется, все объяснила. У Марика Гнесинка.

ОТЕЦ. Да! Да! Да! У Марика длинные пальцы. У него перепонки! У Александры Даниловны – больная нога! У тебя к моим родителям свои счеты!.. Лида, ты соображаешь, что ты говоришь?!. Что на весах?..

                  Я вернулся оттуда, откуда не возвращаются! Все эти годы я жил одной мечтой – быть с вами и только с вами!.. И вот, когда это может стать реальностью…

МАМА. Ты изменяешь мне.. ты втаптываешь в грязь все то, что между нами было.

ОТЕЦ. Прости меня, если можешь.

МАМА (после паузы, в слезах). Не могу.

ОТЕЦ. Тогда по-другому… Скажи, ты все еще любишь меня?

 

Пауза.

 

МАМА. Да.

ОТЕЦ. Тогда почему невозможно то, что я предложил?

МАМА (в слезах). Не знаю. Невозможно, потому что невозможно.

ОТЕЦ (тихо). Будь я проклят, но ты не права.

МАМА. Не надо было изменять мне.

ОТЕЦ. Опять ты о том же. Я же сказал: прости. В жизни бывает все, Ликин.

МАМА. Не могу простить.

ОТЕЦ. Еще раз подумай, что ты говоришь.

МАМА. Ты же меня знаешь. Если я говорю, значит, я подумала.

ОТЕЦ. И что будет7

МАМА. У тебя есть сын.

ОТЕЦ. А ты?

МАМА. Меня для тебя нет.

ОТЕЦ. Значит все?

 

Пауза.

 

МАМА. Значит, все.

 

Я выхожу из-за Ракушки и

стою между мамой и папой. Я смотрю

на свою руку, на свои растопыренные пальцы. Мы молчим – все трое. Потом затемнение.

Они разошлись.

А через четыре месяца отца «захомутали» по-новой.

9/УI-47 г.

Сегодня день твоего рождения.

В течение многих лет мы отмечали этот день в своей семье, как день желаний и надежд на хорошее будущее.

Теперь тоже хочу тебя поздравить и пожелать здоровья и счастья в жизни.

Твое молчание в течение целого месяца после отъезда - я расцениваю, как окончательный разрыв со мной. Говорить о чувстве или каком либо внимании ко мне, как к близкой и до­рогой - не приходится. Ты это уже давно утратил,

Я не хочу тебя упрекать в том, что ты не интересуешься ни здоровьем, ни успехами в учебе сына, ни его летним отды­хом и проч.

Долг вежливости также не напомнил тебе поинтересоваться здоровьем моей матери, которая при тебе так тяжело была больна.

Поэтому и требовать элементарного внимания к семье - нельзя.

Ясно. Мы тебе - чужие.

Мои стремления к созданию нашей семьи в течение всех этих лет - не встретили требуемой поддержки. Некоторое сглажи­вание обиды, нанесенной тобой, незаслуженные оскорбления не получили должной твоей оценки.

Все это только от того, что ты стал другим, а может быть, ты и не был таким, каким я тебя всегда представляла.

Я тоже не та.

Пишу тебе теперь, не желая получить ответа. Говорить боль­ше не о чем.

Единственное, в чем я хочу тебя заверить это то, что пока я жива - Марик будет окружен повседневной заботой и любовью матери.

От тебя требую оформления развода и возможность матери­ального обязательства перед сыном.

 

Буреполом, 4/УIII-1947 г.

 

Здравствуй, дорогая Лика! Прошел уже опять почти месяц, как я уехал из Москвы, а вот только сейчас собрался написать тебе. Вернее, собирался я уже много раз, начинал, но... не мог писать...

Не потому, что не хотел. Наоборот, каждый день я муча­юсь тем, что нужно и должен написать тебе, а духу не хватает. Я так провинился перед тобой и перед Мариком!.. Не может быть мне прощенья, но я прошу его у тебя: прости, прости меня, дорогая Лидука!

Ради всего нашего прошлого, - вспомни, ведь мы с тобой жили дружно и хорошо, так любили друг друга и, несмотря на все постигшие несчастья, так надеялись на хорошее будущее и не оставляли друг друга.

Я много  тебе наговорил неправильного, неверного, обид­ного. А еще больше натворил нехорошего. Мне больно говорить об этом. Все кончено с тем, что здесь случилось у меня. Прости, Лидука, прости меня! Я тебе, нанес большую рану, огром­ную боль, но всей своей последующей жизнью я постараюсь испра­вить, я буду лелеять тебя, мою единственно любимую, мою доро­гую!

В том, что ты позвала меня в день моего отъезда, в том как ты со мной говорила, в том, что ты передала со мной деньги для мамы, что разрешила, наконец, поцеловать твою руку на прощанье, и, уйдя от меня, несколько раз обернулась и посмотрела на меня, - во всем этом я увидел для себя луч на­дежды, надежды на прощение, на возможность восстановления на­шей семьи.

И сейчас, как все эти дни и ночи, твой образ не уходит от меня. Я люблю тебя, Лика, люблю еще крепче, чем прежде! Больше, чем когда-либо, я оценил тебя, мою Лидуську, все твое благородство, твою чистоту, все величие твоей чистой, прямоли­нейной, неподкупной натуры.

Нет, Линин, пусть я совершил непростительную ошибку, гнусную и подлую ошибку, но ты должна простить меня...

Я себе не представляю, чтоб мы Сема и Лида, смогли ра­зойтись, стать чужими друг другу, оставить нашего сына без отца... Это такой ужас, такой кошмар! Нет, это абсолютно не­возможно, моя Лидука, моя маленькая женушка, любимая моя, единственная!

Мы столько перенесли с тобой, мы заслужили хорошей, счастливой жизни. А я испортил, испакостил все, наплевал в твою и в свою душу...

Но ты прости, прости меня, Лика!

Ты должна найти в себе силы, чтобы простить меня. Я ве­рю в тебя, Лидука, ты сумеешь все преодолеть, превозмочь и... простить!

Все то, что произошло у меня, нужно забыть, вычеркнуть из памяти, выжечь, чтоб больше никогда не вспоминать.

Ты всегда требуешь от меня, чтоб я забыл, не вспоминал о пережитом мною. Я же прошу тебя забыть, не вспоминать о случившемся…

Так нужно для всей нашей жизни, для нашего сына!

Мы с тобой провели вместе всю нашу молодость, наши луч­шие годы, мы посвящали друг другу самые тяжелые годы, и любовь наша, привязанность и верность нашей любви и дружбе поддержи­вали нас в самых трудных испытаниях.

Но не для того же мы преодолели все, чтобы, встретившись живыми, уцелевшими, разойтись!.. Как все это абсурдно и бес­смысленно получилось, Лидука!

Я   знаю, что тебе, моя любимая, очень больно и тяжело, но я не могу удержаться от того, чтоб не сказать, что мне трудно жить, очень трудно и некому сказать об этом. Вот я пишу тебе, мне с каждым словом легче становится, камень от­валивается от сердца, но я чувствую такую неуверенность в том, что ты станешь все это читать, что ты захочешь меня слушать, отвечать мне...

Боже, боже, что я наделал,  глупый, больной человек!

Лидуська, милая, любимая!

Если б я смог открыть тебе мою душу, разрезать и подать тебе свое сердце, если б ты смогла прощупать мои мысли, осязать руками все мои переживания, - ты бы увидела и узнала настоящего твоего Семку, искреннего и честного. Я поступил подло, Лидука, но я не подлец! Я сделал нечестно, но я все же остался честным  человеком, Лика! Я мучаюсь страш­но всем содеянным, - прости меня, Лика!

Не наказывай меня слишком сурово, смягчи свое сердце, не гони меня от себя и от сына! Как никогда, я почувствовал и понял, как Вы нужны мне оба, как я истосковался по Вас, мо­им родным, любимым!..

Я был у Марика, какой замечательный у нас сын, Лидуся! Я много говорил с ним, он многое рассказал мне, он так лю­бит тебя, Ликин! Мы должны воспитывать его вместе с тобою, Лика!

И мама меня так хорошо, тепло встретила. Я виноват и перед ней, нашей матерью!

Мы с тобой уже взрослые, большие люди, поймем друг дру­га!

Я надеюсь в скором времени выбраться отсюда. Я уже на­писал все, что нужно, ожидаю возвращения В. из отпуска.

До ноября все же придется, очевидно, здесь доработать, так как нужно выполнить годовой план к Празднику.

Я очень много работаю, с утра, с 7-ми часов, до поздней

ночи.

План июня я выполнил на 103,7%, а июля - на 104,2%. Весь отдаюсь работе.

Как твои дела? На какой ты работе? Когда возьмешь отпуск? Я получу отпуск, если раньше не освобожусь отсюда, с І0/ХІ. Если ты сочтешь возможным, то и ты подожди до этого времени.

Очень прошу тебя ответить.

Целую.Твой Сема.