Главные российские музеи приходят в себя после карантина. Государственной Третьяковской галерее пришлось не только менять принципы работы и расширять присутствие в сети, в частности с помощью съемок видео с участием Сергея Шнурова, но и бороться с последствиями ремонтов. 26 августа в здании Новой Третьяковки на Крымском Валу произошли масштабные протечки. Их последствия ликвидируются до сих пор — многие пострадавшие залы остаются закрытыми. Обо всем этом “Ъ” рассказала генеральный директор Третьяковской галереи Зельфира Трегулова.
— Каковы, по сегодняшней оценке, потери в результате того, что случилось 26 августа?
— Потерь ни в нашей коллекции, ни среди чужих произведений, которые были на выставках «Ненавсегда…» и «Шедевры из Казани», нет. Тут, что называется, можно только перекреститься. Только четыре работы из нашей основной экспозиции некоторое время находились в реставрационных мастерских — это «Осень» Натальи Гончаровой и три вещи из коллекции отдела новейших течений, произведения Эдуарда Гороховского, Дмитрия Врубеля и Владислава Мамышева-Монро. На них из-за влажности было небольшое коробление холста. Но теперь все четыре в нормальном состоянии, реставрационный совет подтвердил это буквально вчера.
— Как это возможно? На видео, попавших в сеть, видны прямо-таки потоки воды.
— Поймите, мы ничего не скрываем, скрывать тут что-либо просто бессмысленно. Мне в моей практике приходилось видеть самые разные повреждения произведений искусства — при транспортировке, например, или при экспонировании, ведь бывают разные несчастные случаи. Так вот, о таких случаях нужно говорить сразу, потому что скрыть это невозможно, особенно если это касается чужих экспонатов. В нашем случае — да, на записях видно, как течет вода, но, если вы обратили внимание, она текла не по стенам, а с плафонов посреди залов. А произведения все-таки висят на стенах. Кроме того, это был рабочий день, на Крымском Валу были и хранители, и реставраторы, и рабочие, и все они достаточно быстро начали снимать вещи и немедленно перемещать их в запасники или в безопасные залы, где не наблюдалось никаких признаков протечек. Это было сделано, к счастью, очень оперативно.
— И все же что именно стало основной причиной случившегося?
— Во-первых, надо помнить, что здание очень изношено и находится в плохом состоянии. Именно поэтому, как только я пришла на должность директора Третьяковской галереи, был поставлен вопрос о необходимости капитальной реконструкции здания. Протечки были еще при прежних директорах, были и при моей предшественнице Ирине Владимировне Лебедевой, которая и подняла вопрос о капитальном ремонте кровли и получила на это финансирование в Министерстве культуры.
— Который сделали уже при вас.
— Скажем так, его начали делать. Сейчас я объясню, как это происходило. Уже при мне проходил конкурс на выполнение этих работ, который, как всегда, выиграли в соответствии с законом 44-ФЗ не лучшие специалисты в этой области, а те, кто предложил меньшие расценки. С ними мы разорвали отношения после того, как они не закрыли кран на крыше и устроили потоп в 60-м зале — слава богу, он в этот момент пустовал. Надо сказать, что они еще очень жестко производили снос световых фонарей: все здание буквально ходило ходуном. Потом был проведен второй конкурс, а затем — третий, их выигрывали разные компании. В итоге мы сделали ремонт кровли в 60-м зале, в залах с 1-го по 14-й и в зале 38. В залах с 15-го по 37-й ремонт еще не проводился.
При этом ремонт на крыше системы ливневых стоков не входил в техническое задание ни первого конкурса, ни второго, ни третьего. И именно ливневка в результате пострадала. Ей сорок лет, ее последний раз ремонтировали в советские годы. И можно предположить, что агрессивные ремонтные работы на кровле — с использованием отбойных молотков и так далее — привели к тому, что разошлись швы соединений труб.
— Вы будете теперь судиться с подрядчиками?
— Сейчас я не могу ничего об этом сказать. Работает наша комиссия, работает комиссия Министерства культуры, и многое будет зависеть от результатов этих работ.
— Сколько продлится закрытие основной экспозиции и выставок, которые были в пострадавших залах?
— Думаю, что в разных залах по-разному, от недели до нескольких недель, может быть, и месяцев, но спешка сейчас непозволительна. Во-первых, мы постоянно мониторим климатическую ситуацию в залах — понятно, что такие мощные протечки чреваты нехорошими последствиями, возникновением грибка, плесени и так далее. Нужно убедиться, что этого не случится. Во-вторых, нужно отремонтировать ту самую ливневку. У нас нет подразделений, которые могли бы производить такие работы. Но Алексей Алексеевич Добашин, член нашего попечительского совета и глава концерна «Крост», буквально с первых минут пошел нам навстречу и прислал очень большую бригаду, которая немедленно занялась восстановительными работами, причем на безвозмездной основе. Он мне пообещал, что все будет сделано с применением самых надежных и самых лучших материалов из тех, что сейчас доступны. В целом же то, что случилось, еще раз доказывает, что нам ни в коем случае нельзя откладывать капитальную реконструкцию здания вместе со всеми его системами.
— Осведомлены ли о происшествии ваши зарубежные партнеры по будущим выставочным проектам? Государственные музейные собрания Дрездена, например?
— Конечно. Точно так же, как мы в свое время уведомили Музей Эдварда Мунка о краже Куинджи,— тоже ведь было в своем роде стихийное бедствие. И все необходимые меры безопасности были приняты, выставка прошла с большим успехом. Мы все понимаем, что и дрезденские музеи тоже в свое время были в состоянии шока после «кражи века» из «Зеленых сводов», и все на это откликнулись с большим сочувствием, понимая, что организацией безопасности после этого будут заниматься чрезвычайно строго.
— До протечки долгие месяцы музей был закрыт по пандемическим соображениям. Как Третьяковская галерея пережила новые обстоятельства? Что пришлось делать в пожарном порядке?
— В чем-то нам помог опыт зарубежных коллег, там ведь музеи стали закрываться раньше. Мы с тревогой следили за тем, что происходит в Италии, так как у нас много совместных проектов, и запланированные на этот год пришлось перенести. Мы понимали, что музеи будут закрыты и что это надолго. Важно было психологически это принять — приостановить все, что делалось, планировалось. В прошлом году у нас было огромное количество посетителей — почти 3 млн, огромный рост доходов: 42% бюджета музей зарабатывал сам, и мы вкладывали эти средства в дальнейшее развитие. Важно было понять, что повлиять на ситуацию невозможно, и принимать очень взвешенные решения.
Из первоочередных мер — нам пришлось оперативно перейти на систему электронного документооборота, и теперь в ней делается все — от начисления зарплат до подписаний договоров с музеями. Потребовалось срочно переводить большинство сотрудников — в музее работают полторы тысячи человек — на удаленную работу, то есть оформить кучу документов, кого-то отправить в вынужденный простой. Ну и третье, что мы делали в абсолютно пожарном порядке, работая без выходных,— это съемки огромного количества материалов для онлайн-программ Третьяковской галереи. Еще до пандемии мы хотели совершить прорыв в этом направлении, так что были к этому готовы, и спасибо партнерам, предложившим сотрудничество в этом направлении, прежде всего — Сбербанку с его идеей снять фильм о Третьяковке с участием приглашенной звезды. Мы договорились с Сергеем Шнуровым.
— У этого видео сейчас на YouTube более 900 тыс. просмотров — невероятное количество для музея, но многих удивил ваш выбор Шнурова в качестве собеседника. Почему он?
— Я давно с ним знакома, мы общались несколько раз и даже уже сотрудничали. Вспомните потрясающий клип о «Черном квадрате» Малевича с его участием. Он длится минуту, но отражает суть того, что такое «Черный квадрат». Лицо Шнурова, когда он выныривает из картины и отряхивает с волос черные капли,— это преображенное лицо человека, побывавшего «по ту сторону зеркала». Чтобы так сыграть, нужно очень хорошо понимать, что такое «Черный квадрат». Да, после этого видео коллеги спрашивали, консультировалась ли я с музейным сообществом, прежде чем приглашать Шнура, ведь он использует в своих песнях нецензурную лексику. Одному из них я задала встречный вопрос: «У тебя сколько высших образований?» — «Одно».— «И у меня одно. А у него — два с половиной, и половина — это реставратор живописи».
— И как он вел себя за кадром?
— Съемки шли интенсивно — 28 и 29 марта, а 30-го все уже закрылось на карантин: мы вскочили в последний вагон уходящего поезда. Выбор картин был мой. В перерывах между съемками эпизодов мы говорили со Шнуровым о Лотмане, Аверинцеве, книгах Бахтина о Рабле и поэтике Достоевского. Назовите другую медийную звезду, которая читала эти книги! Разговаривая о портрете Достоевского, который я соотносила с картиной Крамского «Христос в пустыне», мы вышли на тему Бахтина, и было понятно, что он читал эту книгу.
— Что теперь будет ввиду эпидемиологической неопределенности и последствий протечек с уже запланированными выставками? Что-то отменяется или просто переносится на неопределенный срок? Не разбежались ли во время карантина спонсоры?
— Да, неопределенность сохраняется. В Австралии, например, музеи открылись, а через двадцать дней закрылись, то же и в Сингапуре — там через две недели. Принципиально у нас ничего не отменилось — ни по планированию, ни по спонсорской поддержке наших проектов. 17 июня должна была открыться выставка современного индийского искусства, но еще в марте, когда экспонаты уже паковались — их же везти морем пятьдесят дней,— индийская сторона предложила ее перенести. Теперь мы ее собираемся открыть в апреле следующего года и, соответственно, переносим запланированную на то время другую выставку современного искусства.
С октября на вторую половину декабря пришлось перенести выставку Роберта Фалька: для нее огромное количество работ нужно свозить из российских музеев, мы не сможем это осуществить быстрее из-за различных ограничений.
Мы сдвинули выставку «Мечты о свободе. Романтизм в России и Германии» — ее мы готовим в партнерстве с Государственными музеями Дрездена. Она должна была открыться 20 октября, теперь планируем ее открыть 9 декабря. Для нас это очень важная выставка, там, кстати, будут и работы современных художников. Романтизм — это эпоха становления европейского индивидуализма, субъективного авторского взгляда и подчеркнутой креативности, мы до сих пор — уже в XXI веке — живем наследием этих идей. Признаюсь, что лично мне эта тема очень близка, по ней я писала диссертацию, которая в связи с рождением дочерей тогда осталась незавершенной.
— Это будет художественная или историко-художественная выставка? Как она будет строиться?
— Хронологически она будет начинаться с периода наполеоновских завоеваний и освобождения Европы, помимо художественных произведений у нас будут и ценнейшие исторические артефакты. Выстроена она по нескольким важнейшим темам, объединяющим русское и немецкое искусство. Среди главных авторов с каждой стороны выделено по четыре художника, и они будут представлены лучшими произведениями. Так, например, работы Каспара Давида Фридриха мы берем из музейных собраний Москвы и Петербурга и из музеев Германии. Проект в основном финансируется немецкой стороной. Архитектором экспозиции выступит Даниэль Либескинд — и это первый случай, когда над выставкой в России работает великий архитектор. В июне следующего года эта выставка откроется в Дрездене: мы даем туда принципиально важные вещи из нашей постоянной экспозиции — например, «Портрет Ростопчиной» Кипренского, «Портрет Кукольника» Брюллова, «Аполлон, Гиацинт и Кипарис» Александра Иванова, «На жатве. Лето» Венецианова. Это уникальный шанс показать русское искусство на родине романтизма — не как провинциальную европейскую школу, а как искусство, которое особенно точно выражает дух эпохи романтизма и отличается невероятным художественным качеством,— это отмечают все наши немецкие коллеги.
— Еще год назад вы анонсировали большой международный проект, выставку современного искусства «Diversity United» — «Многообразие / Единство» с участием художников из России и стран Европы. Что с ней? Не пришлось ли менять концепцию в связи с закрытием из-за пандемии границ — какое уж тут единство?
— Мы ее планируем открыть 14 ноября. Концептуально проект не изменился: он основан на работах, которые создаются специально к выставке или в силу тех или иных причин ранее не выставлявшихся, как, например, потрясающая инсталляция Ансельма Кифера, на мой взгляд, лучшая или одна из лучших его работ. Проект поменялся вот в каком смысле: художники остались те же, но некоторые из них предложили заменить свои работы и показать то, что они создали в период пандемии. Поэтому какие-то акценты будут смещены. Я счастлива, что нам удалось уговорить литовских художниц, получивших «Золотого льва» на последней Венецианской биеннале, сделать перформанс — он состоится в экспозиционных залах в день открытия выставки. После Москвы выставка будет показана в Берлине и Париже.
— Третьяковская галерея попала в список системообразующих предприятий в сфере культуры, которым во время пандемии была оказана финансовая поддержка. Какие с ее помощью восполнены потери?
— Выделенные правительством средства — это порядка 3,8 млрд рублей — предназначались на то, чтобы все федеральные учреждения культуры смогли покрыть разницу между государственной составляющей зарплаты и той суммой, которая платится сотрудникам. У нас в музее государственная составляющая ранее была всего 30% от зарплаты. И для нас теперешняя помощь очень существенна, потому что 70% от зарплаты — это очень большие деньги. И эту разницу правительство компенсировало в течение трех месяцев, пока музей был закрыт. Деньги были выделены только на зарплаты, и только на это мы их могли потратить.
— Но ведь и сейчас, когда музей открылся, потери доходов — от продаж билетов, экскурсий, товаров в музейных магазинах — остаются весьма существенными, так как посетителей стало намного меньше. Как вы планируете это восполнять?
— Да, потери существенные. Например, оборот в наших музейных магазинах в прошлом году составил около 150 млн рублей. Сейчас мы получаем намного меньше доходов, чем составляют наши расходы по зарплате. И наступит момент, когда мы не сможем с этим жить. Цифры посещаемости упали в разы. Такого, как раньше — 600 тыс. посетителей на выставке Репина,— уже не будет. Даже если бы были желающие, по санитарным нормам мы не можем принять такое количество людей. Разбив посещение по сеансам и сократив количество билетов на каждый сеанс, чтобы соответствовать нормам, рекомендуемым Министерством культуры РФ и Роспотребнадзором, мы видим, что примерно 25–30% билетов остаются непроданными. Правда, в этом году мы и не планировали таких выставок, как в прошлом, когда одновременно шли Репин и Мунк, бившие рекорды посещаемости и, соответственно, доходов.
— Есть ли в сложившейся ситуации идеи зарабатывать как-то иначе, чем это было до пандемии?
Сейчас мы разрабатываем одну очень серьезную онлайн-программу, которая может быть монетизирована, это заложено в ее концепции. Причем программа рассчитана как на российскую, так и на международную аудиторию — она будет двуязычной. Мы объявим о ней в начале октября. Возможно, мы будем как-то монетизировать и другие онлайн-продукты. Но пока главное в нынешней ситуации — не поддаваться панике.
Игорь Гребельников
