«Мы не справились с ипотекой и потеряли квартиру». «У меня никогда не будет ребенка». «Мою болезнь нельзя излечить»… Признать горькую правду многим невыносимо трудно. Ведь это значило бы отказаться от того, что нам дорого, покориться судьбе, так? Оказывается, все наоборот.
С веским «нельзя» мы сталкиваемся еще в детстве, когда осознаем, что не всегда можем получить желаемое, повлиять на другого человека, изменить ситуацию. Взрослея, постепенно расстаемся с фантазией о собственном всемогуществе, но не до конца.
Эта иллюзия позволяет нам ощущать хотя бы относительный контроль над своей жизнью, чувствовать себя компетентными и эффективными. И потому встреча с жестокой действительностью выбивает из колеи.
Черные дыры
Смерть дорогого человека, измена, болезнь, стихийное бедствие или финансовый крах… Встречаясь с бедой, мы остро переживаем бессилие, страх, боль, чувство вины, и мы не готовы мириться со случившимся. Кто-то бессознательно пытается отрицать происходящее, кто-то в порыве ненависти начинает бесплодную борьбу с мельницами, а кто-то замирает и перестает что-либо чувствовать. Увы, ни одна из этих реакций не способна решить проблему.
«То, что мы вытеснили, превращается в энергетически заряженные черные дыры в реальности, и их энергетика постоянно держит нас в напряжении, — объясняет экзистенциальный психотерапевт Светлана Кривцова. — Чувства боли и ненависти не дают нам жить свободно. Они блокируют, отрезают целую часть жизни, не позволяя думать и говорить на определенные темы. Все силы тратятся на то, чтобы обходить эту дыру стороной. Выход может быть только один — усилием воли повернуть себя в ту сторону и посмотреть: что это? Как устроено то, чего мы так боимся? Может, не так оно и страшно?»
Работа печали
Мы часто слышим: «Если я это приму, то я сдался». Но принятие — вовсе не синоним согласия или одобрения.
«Принять» — значит приблизить к себе, впустить невыносимое в свою жизнь и позволить ему быть, — замечает Светлана Кривцова. — Прежде всего необходимо просто сказать себе: да, это так. «У меня никогда не будет своего ребенка», — может сказать в какой-то момент женщина или мужчина. И это признание запустит в них мощный процесс печали, оплакивания той драгоценности, которая уходит из жизни».
Эмоционально проживая утрату — горюя по мечте, которая не исполнится, сожалея о замыслах, которые не сбылись, мы даем себе тепло, заботу, и в этом близком контакте с собой находим ресурсы выдерживать боль.
«А затем постепенно начинаем осознавать: то, что я люблю, может быть прожито, но в другой форме, — продолжает психотерапевт. — И теперь перед нами встает другая задача: отделить те данности, которые нельзя изменить, от той ценности, которую никто у нас отнять не может».
Если я не могу быть матерью/отцом, означает ли это, что я никогда не проживу материнское или отцовское начало в себе? Вовсе нет. Я могу усыновить ребенка, стать няней, воспитателем, тетей или дядей своим племянникам.
«Принимая утрату, я не отказываюсь искать то, что мне нужно, — напоминает Светлана Кривцова. — Я перенаправляю поиски в другую сторону. Так что принятие — отнюдь не смирение. Можно сказать, что это высшая форма сопротивления судьбе».
Никогда или иначе
«Из-за пандемии мне пришлось переехать к пожилой маме, чтобы ухаживать за ней, — рассказывает 45-летняя Татьяна. — И между нами тут же заискрило, как в юности: раздражение, ссоры. Мне всегда не хватало ее поддержки, но во мне тлела детская надежда: настанет день, и все изменится. А сейчас я поняла: нет, не изменится, мама никогда меня не полюбит». Правда разгадана, но жить с этим открытием непросто.
«Здесь требуется та же, очень большая, работа по отделению неосуществимого от возможного, — подтверждает Светлана Кривцова. — Маму изменить не получится, она такая, какая есть, и не может дать то, что мне нужно (тепло, внимание).
Но именно благодаря моей матери (парадокс!) я начинаю понимать, что же мне было нужно от нее, — скажем, такие близкие отношения, в которых есть не только сотрудничество, но и сочувствие, понимание, возможность побыть слабой. То, что должна была дать мама, я начинаю искать в партнере или друге. Я получаю нечто ценное — ясность в отношении того, что мне на самом деле надо».
Когда мы понимаем, куда направить внимание, наше бытие расширяется. Мы продолжаем чувствовать боль и грусть. Но начинаем по-другому к ним относиться, позволяем им быть и учимся жить с ними.
Опираясь на это принятие, на знания о том, как устроена жизнь, на все, что предсказуемо — хотя бы смена времен года, — мы постепенно обретаем внутреннее равновесие перед лицом случившегося: «Я могу быть рядом с этим, оно меня не уничтожает. Я опять доверяю миру, не впадаю в уныние, не ищу виноватых, не кляну Бога, судьбу за то, что они меня обокрали. Я пережил эту беду. И теперь могу двигаться дальше».
Алла Ануфриева
