В продолжение небольших незамысловатых историй из детства, юности и так далее.
На этот раз про первую любовь! Ну, почти… Точно уверен, что до этого было несколько десятков влюбленностей… и после этого тоже пара историй, больше похожих именно на «первую любовь», а не на вторую и на третью… Но, тем не менее, не смотря на всю несерьезность, неуклюжесть и «заранее-обреченность», этот эпизод из жизни мне всегда было смешно вспоминать.
Мне было, кажется, лет четырнадцать. Хотя я уже не уверен. Может, четырнадцать – плавно переходящие в пятнадцать. Может быть, это была весна. Скорее всего. Скорее всего, девятый класс, потому что с десятым у меня связана еще целая пачка воспоминаний, никак не сочетающихся с этим.
Кажется, там были какие-то каникулы, то есть масса свободного времени, которое мы с одним приятелем, назовем его К., тратили на приставания к девчонкам (некоторая «компашка подружек», а не просто «все девчонки на свете»). Не помню, чем же таким были примечательны именно они, но мы с К. даже записались в некий творческий кружок, в нашем запустевшем, постапокалиптическом ДК. Чтобы проводить с ними побольше времени и при любом удобном случае «приставать». Что это был за кружок? Не понимаю, чем там вообще занимались. Какой-то кружок по ничего-не-деланью. Тамошняя преподавательница то играла в мячик, то рассказывала истории, то слушала их, то куда-нибудь уходила и мы все оставались одни.
Но потом всё резко изменилось. Преподавательница была приезжая. Только-только. Домик купила где-то на окраине, и вот на новоселье приехала ее дочка. В которую я сразу же влюбился! Она была что-то с чем-то! Тогда. А сейчас, не понимаю ничего в этом. У меня захватывало дух. Хотя мы поговорили где-то часок. Я ей песенки на гитаре попел, она и ушла…
Я у ее мамы, учительницы на следующий день начал требовать телефон дочери. Дала. Звоню. Назначаю свиданье. Первое в моей жизни. Девочка соглашается. Официально спрашиваю у матери – а какие цветы любит Ваша дочь? Мать, хихикнув, пожимает плечами.
Потом, я еще у кого-то важно проконсультировался… И, в общем и целом, к грядущему свиданью подготовился основательно. Откопал откуда-то пиджак. Научился повязывать галстук. До блеска начистил ботинки. Причесался, как следует. Купил огромный букет хризантем (кажется, по той практической причине, что они долго стоят, как кто-то мне сказал).
Встреча. Автобусная остановка. Надушенный стою с букетом. Приходит она. Такое ощущение, что только что на роликах три часа каталась. Раскрасневшаяся, растрепанная. В дранных джинсах, огромных, ядовитого цвета, кроссовках… и такая: «Ты че так принарядился?»
Сразу стало неловко. Но делаем хорошую мину при плохой игре. Идем, прогуливаемся. Она что-то весело рассказывает, а я не могу убрать с лица официальную посольскую мину. Несу цвету сам. Ей, как сказала, тяжело такое нести. Да и как-то неловко.
Проходим мимо знакомых дворов, где меня издалека уже дразнят какие-то мои знакомые и разного рода друзья.
Доходим до озера и всяческих буколических-диких мест. И вдруг моя распрекрасная мадам сворачивает в совсем заболоченную сторону. Там, чтобы пройти дальше, нужно по бревнышкам скакать. А бревнышки еще покачиваются. Ну, я и свалился в грязь со всем своим пиджаком. Это тоже ее очень рассмешило.
Но ничего. Возвращались и так. Покапывало. Надо сказать, я тогда хоть был такого же роста, как сейчас, но был слишком уж худоват. А мадам моя – на полголовы выше… и кость широкая. Поэтому я казался себе маленьким по сравнению с ней.
Вот она проводила меня до дома. А не я ее почему-то. А на прощанье – так эдак, повелительно, приобняла, поцеловала эдак взасос и со всеми подробностями и пробасила: «Ну, покеда».
И ушла сама. Я тогда был одновременно и очень восхищен случившимся и обескуражен. Что-то в этом было не так. Но и подобные поцелуи – были совсем в новинку.
Однако мы встречались две недели. А параллельно мадам встречалась с моим приятелем К.. Который был более свободен в общении, умел развязно себя вести и громко хохотать. В общем, приятнее, как человек.
Узнав об этом, я покинул ее, вобрал в себя всю вселенскую тоску, проехался в одиночестве на автобусе, в другой конец города, а потом побрился в парикмахерской наголо – в другом же конце города. Мол, попрощался таким образом – с постыдным прошлом.
А потом пришел домой и написал ужасное письмо. В котором в чем-то там обличал и саму даму и ее матушку. Не помню, что было в письме. Но что-то ужасное. Ужасно-глупое и ужасно-напыщенное. И обличительное. Как потом передавал приятель К., это письмо прочла и сама мама. Но реакция у них была одинаковая – хохот до упаду. А цветы, хризантемы-то, еще к тому времени и стояли.
Написав же письмо, я принялся к своей первой «серьезной повести». Что-то про панков и вампиров. Про вампиров-панков, с которыми я внезапно стал себя ассоциировать. И про непонимающее общество. И про глупых девиц и их глупых матушек. Про жизнь и смерть и все такое.
