В эти горькие дни, когда не стало выдающегося кардиохирурга Рената Акчурина, который одаривал меня своей дружбой, я вспоминаю наши с ним долгие беседы и, конечно же, самую знаменитую операцию, проведенную Ренатом Сулеймановичем, — на открытом сердце первого Президента России Бориса Ельцина. Мне он рассказывал, что спустя много лет один из приближенных Ельцина в хорошем подпитии сказал: «Ты даже себе не представляешь, что бы с тобой было, если бы ты ошибся тогда, у операционного стола».
5 ноября 1996 года весь мир молнией облетела новость: кардиохирург Ренат Акчурин сделал операцию на сердце президенту Борису Ельцину.
Спустя какое-то время мы с фотожурналистом Александром Астафьевым приехали в кардиоцентр к Ренату Акчурину на интервью. Признаюсь, ехали с некоторой опаской. Незадолго до операции в «МК» опубликовали карикатуру Алексея Меринова с весьма ироничным текстом, в которой фигурировали Акчурин и его американский коллега Дебейки.
Каково же было наше удивление, когда в кабинете Рената Сулеймановича на стене мы увидели увеличенную картинку Меринова в застекленной рамке. Акчурин был от нее в полном восторге.
В политической палитре исторических событий выборного 1996 года страна раскололась на два непримиримых лагеря: сторонники Ельцина против избирателей Зюганова. И над схваткой — победивший в президентской гонке, смертельно уставший и тяжело больной лидер, которому как воздух была необходима тяжелейшая операция по аортокоронарному шунтированию.
Информация о грядущей неизбежной операции протекала сквозь древние кремлевские стены, словно струи воды из дырявой крыши, будоража не только внутреннюю оппозицию, но и крайне обеспокоив мировую общественность. Западные лидеры отчетливо сознавали, к чему может привести политическая нестабильность в государстве, которое в те безвозвратные, к счастью, времена нередко называли «Верхней Вольтой с ядерными ракетами».
Все понимали, какой небывалый груз ответственности ложится на плечи кардиохирурга, который рискнет вскрыть грудину первому российскому президенту. Им оказался российский профессор Ренат Акчурин.
Меня по-репортерски влекло познакомиться с человеком, в чьих руках было сердце Ельцина…
* * *
Многие гадали: почему выбор семьи Ельцина выпал именно на кардиохирурга Акчурина? Все было до банального просто, без малейшей интриги: лет за десять до возникших у Ельцина проблем с сердцем в схожей ситуации оказался глава «Газпрома» Черномырдин. Во время плавания в бассейне Виктора Степановича настиг приступ жесточайшей стенокардии — мог утонуть, еле вытащили.
Счастье Черномырдина, что по незыблемым канонам 4-го Главного управления Минздрава еще с советских времен в бассейне всегда присутствовали медсестра и инструктор-спасатель. Личный кардиолог Черномырдина сделал коронарографию и показал снимки доктору Акчурину, который посчитал, что без хирургического вмешательства не обойтись.
Глава одного из самых крупных концернов в мире Виктор Черномырдин мог позволить себе выбор — оперироваться в Германии, Америке или Швейцарии, но предпочел довериться кардиохирургу Акчурину, о чем ни разу не пожалел. Несмотря на стрессовую жизнь, ни стенокардии не наблюдалось, ни инфарктов не случилось, хотя Виктору Степановичу ничто человеческое было не чуждо.
Черномырдин, по свидетельству Акчурина, добро помнил.
«Я с ним потом увиделся при забавных обстоятельствах, — рассказывал Ренат Сулейманович, — ехал мимо «Газпрома», а Черномырдин выезжал и увидел меня за рулем: велел обогнать — мне перекрыли дорогу. Я не то чтобы испугался – скорее, удивился.
Встали поперек дороги большой «Мерседес» и джип сзади. Думаю, прямо как в боевиках. Выходит Виктор Степанович, спрашивает: «Ты чего в наших краях?» Я говорю: «Тут Пал Палыч предлагает квартиру...»
В то время нас в трехкомнатной квартире жило девять человек. И Пал Палыч Бородин (управделами президента. — Авт.) получил разрешение Бориса Николаевича поселить меня в дом «Газпрома» на улице Островитянова, такой, кстати, прозрачный, в звуковом смысле, дом. Кто-то чихнет в одном месте, слышно в другом.
Но тем не менее. И Виктор Степанович спросил: «Какую квартиру тебе дает Паша?» — «Я не знаю». — «Ну ладно, я позвоню, узнаю». И уехал.
Вечером он мне звонит и говорит: «Паша тебе дает трехкомнатную квартиру. А я выгоняю одного негодяя, который у нас в совете директоров не справился. Его четырехкомнатную тебе отдаем, а ты у Паши не бери ничего». Вот такая была забота. Я получил эту квартиру и был счастлив».
Я был уверен: кардиохирургом он, в принципе, родился. Но Ренат Сулейманович поведал, что огромный пласт жизни занимала реплантация пальцев и кистей, даже докторскую написал по теме «Пересадка пальцев стопы на беспалую кисть».
Рассказал, как однажды оперировал почти сутки, – я не удержался и воскликнул:
— Невероятно!
Акчурин пояснил:
— Это был солдатик Абдулла Ишаев, который непонятно как заснул на железнодорожных путях и лежал так, что у него две кисти оказались на рельсах. И грузовой вагон, который они разгружали, переехал ему обе кисти. Его привезли к нам, в 51-ю московскую больницу. И я ровно 22 часа пришивал ему обе кисти!
— Все время на ногах были? — спросил я.
— Нет, сидел, — ответил он. — Больной лежит на операционном столе, идет наркоз. Ты сидишь и шьешь.
Я стал расспрашивать:
— Что стало с тем солдатом?
— Выписался, приехал к нам через несколько месяцев с хорошей функцией обеих рук, — рассказывал Ренат Сулейманович. — Думаю, даже машину мог водить. Он был учетчиком на хлопке, умел считать на счетах обеими руками, без инвалидности. Министр обороны Язов в знак поощрения подарил нам огромный цветной телевизор «Рубин», первый в нашей жизни. Привезли в отделение, и мы его поставили для больных...
Первая супруга Евгения Ивановича Чазова была главным анестезиологом-реаниматологом страны, — вспоминал Ренат Сулейманович. — Высмотрела меня как-то и сказала Чазову: «Вот хороший парень, умеет всё пришивать, твои коронарные сосуды в сравнении с тем, что он делает, — пустяк». Евгений Иванович меня трижды приглашал на собеседование, он был руководителем «кремлевки» — сулил стажировку в Америке: «Вернетесь готовым кардиохирургом». В конце концов я сказал: «Ну давайте, где там ваши американцы?..»
Язык я знал, еще в школе участвовал в разных олимпиадах, слушал «Голос Америки», Би-би-си. И в 1985 году полетел на три месяца в США к Майклу Дебейки, который с Чазовым дружил.
В аэропорту встретил черный человек в белом костюме, в белых перчатках, с надписью на табличке: «Профессор Ренат Акчурин».
И проводил к длинному лимузину, на которых сейчас ездят свадьбы, — в то время я их только в кино видел. Он попытался отобрать у меня багаж, а я подумал: как же я отдам чемодан? Значит, я буду эксплуатировать пролетарский труд простого шофера — такая советская психология. И попер чемодан сам.
— Выглядело, наверное, комично, — сочувственно перебил я Рената Сулеймановича.
— Не то слово, — отозвался Акчурин. — Дальше было смешнее: доехали до отеля «Шератон», меня поселили в огромных апартаментах, вторая дверь вела в соседний номер. Но я даже этого не знал, подумал: всё, ночью, Акчурин, тебя будут соблазнять и обязательно какую-нибудь шпионку подложат. Стал проверять, нет ли каких-нибудь «жучков». Представляете, встав на карачки, осматривал весь номер — конечно, ничего не нашел.
На следующее утро поехал к Дебейки, его знала вся Америка. Он был еще главным военным хирургом США. Его надпись была на всех сигаретных пачках: «Предупреждение главного хирурга Дебейки: «Курение может вас убить!»
Мы выпили кофе, доброжелательно поговорили, и он начал брать меня в операционную. Причем всех предупредил: «У меня в гостях русский профессор, вы его, пожалуйста, не обижайте!» Спустя много лет, когда возникла ситуация с Ельциным, я подумал: как можно оперировать первого Президента России без участия международных светил? Ну, я и высказал свое пожелание: поскольку фракция сердца низкая, надо иметь хотя бы вспомогательный левый желудочек, и предложил пригласить Майкла Дебейки с его помощником Джорджем Нуном и специалистом по патологии кровообращения Дэвидом Яуном.
Это три человека, которые понимали, что такое искусственный насос сердца. Ельцин, узнав об этом, сказал, что нужно и от его друга, канцлера Германии Коля, тоже кого-то позвать, — пригласили двух хирургов из Ганноверской клиники. Один из них, кстати, воевал против нас в Великую Отечественную.
Я позвонил Дебейки: «Нужен левый желудочек. Можете помочь быстро его приобрести?» Майкл ответил моментально: «Я его вам подарю».
Мы с профессором Михаилом Лепилиным и управделами президента Павлом Бородиным сразу полетели в Хьюстон. Поговорили с Дебейки, рассказали о больном. Он говорит: «Завтра утром покажу вам эту машину, мы ее заказали, новенькую».
Наутро приходим — смешная история. Заходит секретарь и говорит: «К вам приехал доктор Батиста из Бразилии». Ну, Дебейки машет: давай, зови его. Этот Батиста придумал операцию, в которой он вырезал часть желудочка, сшивал, делал его маленьким, и якобы больному от этого становилось лучше. Я еще тогда высказывал сомнение в эффективности таких операций. И предположил, что смертность от них должна быть достаточно высокой, что потом и подтвердилось: до 30%. Экспериментировал на людях...
И вот заходит этот Батиста — красавец, волосы смоль, мачо такой, ну как Брэд Питт, — и говорит: «Майкл, я заехал лекцию почитать. Потом буду занят целый месяц. Мне позвонил Ельцин и попросил, чтобы я его оперировал. Так что, наверное, полечу в Москву».
Дебейки его послушал, поулыбался и говорит: «Кстати, познакомься, это помощник Ельцина Павел Бородин, а это профессора Акчурин и Лепилин, они будут оперировать русского президента».
Тот побелел, встал и ушел, не простившись. И Дебейки философски сказал: «Вот бывают же такие люди...»
— С чего началась история с Ельциным?
— Мне позвонил его лечащий врач, — припомнил Ренат Сулейманович. — Сказал, что привезет документы; он у нас из профессиональных соображений работал в реанимации, дежурил по ночам, чтобы научиться выхаживать сердечных больных. Мы и не подозревали — зачем? Для нас он был просто Владик.
— Неужели не предполагали, чей он лечащий врач? — удивился я.
— Никаких мыслей на этот счет не возникало, — объяснил Акчурин. — Только потом выяснилось, что Владик — главный врач в команде Ельцина. Вот он показал документы и спросил: «Что бы ты сделал?» Я ответил: «Готовил бы человека к операции».
— Но вы поняли, что речь идет о Ельцине? — старался я расставить точки над «i».
— Владлен пояснил, чьи документы, — уточнил Ренат Сулейманович. — Через некоторое время — консилиум. Против операции выступили практически все академики. Я сказал: вообще-то сначала надо было выслушать меня, поскольку я коронарный хирург. И считаю, что обрекать больного на шестой инфаркт, на смерть нельзя, надо готовить к операции. Но даже в моей команде было полное разночтение. Я оказался, пожалуй, единственным, кто считал, что без операции не обойтись.
Когда Борис Николаевич в первых числах сентября 1996 года заявил по телевидению, что будет оперироваться в кардиоцентре, то мою фамилию не назвал. Он просто сказал: «Я буду оперироваться в кардиоцентре».
— Как вы отреагировали? — спросил я.
— Сидел дома, пил чай и чуть не упал со стула, — ответил Акчурин. — Стало понятно, что Ельцин сделал выбор, хотя до этого времени мы не виделись.
— Вы как-то обсуждали ситуацию с женой? — полюбопытствовал я.
— Наташа сидела со мной за столом у телевизора, — пояснил Акчурин. — Она на меня посмотрела, я говорю: «Первый раз слышу, посмотрим...» Буквально через неделю Борис Николаевич приехал в «кремлевку», где мы все собрались.
* * *
— После коронарографии, — рассказывал Акчурин, — я с Ельциным остался на ночь на всякий случай, потому что прокол на бедре, мало ли что. Переночевал на диванчике у дежурных врачей, утром слышу какой-то шум. Зовут, говорят, там назревает буча: «Борис Николаевич собрался лететь на охоту». Повязку сняли, посмотрели — ничего не кровит, все хорошо. Я говорю: «Ну и пусть едет...» — «Да вы что, Наина Иосифовна требует, чтобы он никуда не летел». Был большой конфликт, в котором победил Борис Николаевич; сел в вертолет и улетел охотиться. Подстрелил двух или трех уток и был счастлив.
— Ельцин в тот раз адъютанта отправил за Конституцией и вслух прочитал статью, что каждый гражданин Российской Федерации имеет право на отдых и на труд, — вспомнил я разговоры ближайшего ельцинского окружения в 1990-х.
— Почти анекдотичная история, — кивнул Ренат Сулейманович. — Только случилась она после операции, когда мы его не пускали куда-то на охоту. Ельцин спросил: «У вас есть ко мне вопросы?»
Все врачи, каждый по своей области, ответили: «Нет, все хорошо».
Борис Николаевич взял Конституцию и сказал: «Тогда я как гражданин России имею право на отдых». Повернулся — и улетел на охоту в Завидово, где и простыл.
— Ренат Сулейманович, неловко говорить, — замялся я, но Акчурин энергичным жестом попросил продолжить. — Почему-то считают, что вы оперировали Ельцина вместе с Дебейки...
— Майкл — мировое светило, горжусь, что он был моим другом. Но оперировал я со своей командой врачей, иностранные специалисты находились в специальном зале, наблюдали трансляцию. В середине операции у меня появилась возможность выйти к ним в зал — раздались аплодисменты...
— Как я понимаю, шунтирование проходило с остановкой сердца? — блеснул я медицинскими познаниями.
— К счастью, проблем не возникло, — ответил Акчурин. — Я, кстати, это понял, когда вскрыл грудину.
— Но есть «умные» приборы... или вы на них не рассчитываете?.. — удивился я.
— Только когда вижу сердце своими глазами, реально представляю, как пойдет операция, — объяснил академик. — Случается, план меняется, как на шахматной доске... С Ельциным неожиданностей не возникло, — констатировал Акчурин.
Беседа наша было привычно непринужденной, я напомнил Акчурину старый анекдот: «Олигарх, у которого доктор извлек кость из горла, спрашивает своего спасителя: сколько вам дать денег? Врач отвечает: «Я буду доволен, если вы дадите половину того, что хотели заплатить, когда кость была у вас в горле».
Акчурин посмеялся, и я спросил:
— Как складывались отношения с Ельциным, когда его выписали?
— Ну, шутки в сторону, ни о каких деньгах речь, разумеется, не шла, — сказал Ренат Сулейманович, — и дружеских посиделок не возникало, у президента был свой круг. Пару раз Ельцин встречался со мной в кардиоцентре. Мне звонили и говорили: «Борис Николаевич едет к вам». Это организовывал его главный кардиолог. Я думаю: ну, едет, спущусь, поздороваюсь. Идет Борис Николаевич: «Ой, как хорошо, что я вас увидел! Жалко, вы не приходите». Но это же протокол. Надо — приду. Я пытаюсь выкрутиться из этой ситуации, говорю: «Борис Николаевич, да я вам уже не нужен, я хирург, я свое дело сделал». Он так, не понимая, и уходил.
— Накануне операции как вы с Ельциным общались? — открутил я пленку назад.
— Договорились, что вечером встретимся, чтобы оценить операционный день. У меня было время, я поехал к себе, в Крылатское, — вспомнил Акчурин.
— Вас охраняли? Вы же, наверное, в те дни были главным человеком в России? — мысленно я представил кортеж с мигалками, автоматчиков в бронежилетах.
— Я был совершенно свободен, как птица, — разочаровал мое воображение академик. — Сел в машину, приехал в парикмахерскую: я люблю коротко стричься. Вернулся в кардиоцентр. Консилиум в сборе, я прихожу последним. Все видят: я почти лысый.
Ельцин оторопел: «Ой, чего это вы?» — «Готовлюсь, Борис Николаевич...» Все заржали — так в тюрьму готовятся, когда лысая башка.
Он тоже заулыбался и говорит: «Ну, все будет нормально, не волнуйтесь».
— Вы мне как-то обронили, когда перед операцией зашли в палату, Ельцин спросил: «Вы уже с ножом?» — напомнил я.
— Нет, он «с ножом» не говорил — «со скальпелем», может быть...
* * *
А если бы тогда у операционного стола и вправду что-то пошло не так? Но история, простите за банальность, не знает сослагательных наклонений. Ясно одно: в лихолетье 90-х кардиохирург Ренат Акчурин держал в руках не только сердце президента — судьбу страны…
Пётр Спектор
