"Проснулся живой - вот и счастье": беда русской деревни

От Москвы — чуть больше 200 километров. Не медвежий угол.

До больницы и аптеки — 35, до почты — 12, до железнодорожной станции — 18, до ближайшего магазина — 5.

Вроде не так уж и далеко, если на машине или на мотоцикле. Хотя поздней осенью и ранней весной, когда лесные дороги превращаются в месиво, только на тракторе и проедешь. А так… на своих двоих.

У единственных жителей деревни Арсеново, Анатолия и Елены Бубновых, никакого личного транспорта нет, кроме допотопного дорожного велосипеда. Был когда-то мотоцикл «Восход», но он давно продан на запчасти. Поэтому особо никуда не выберешься.

По окрестным деревням ездит автолавка — магазин на колесах. Продавщица Надя торгует только необходимым, самый ходовой товар — это хлеб. В Арсеново автолавка заруливает редко: даже летом покупателей маловато.

Главная административная жизнь окрестных деревень сосредоточена в райцентре Ильинское-Хованское. Именно здесь находится единственная на всю округу больница. Если что-то серьезное, надо ехать в Тейково (около 50 км) или в Иваново (примерно 90 км). Ближайший роддом тоже в городе. Но «скорую», конечно, вызвать можно.

Чтобы от деревни Арсеново добраться до райцентра, надо прошагать 5 км до Хлебниц, откуда идет автобус. Ходит он два раза в неделю: в 8 утра туда, в 14.20 обратно. Опоздаешь — бери такси. Не каждому по карману.

Анатолий Бубнов — самый что ни на есть местный житель. Из тех, о ком говорят «где родился, там и пригодился». В последние годы живет в деревне, по сути, безвыездно. Несколько раз побывал в Москве и в Ярославле, зато в армии служил в Амурской области. И Алтай повидал, и Байкал. С такими же новобранцами из Ивановской области всю страну пересек на самолете. А домой после демобилизации добирался неделю. Довезли до Челябинска, а дальше как хочешь!

Его жена, Елена, городская, из Ярославля. А корни ее по отцовской линии местные, деревенские. Бабушка родом из соседней деревни, привозила внучек на лето в Арсеново. Так что с Анатолием они знакомы с детства. И даже, распутывая родственные связи, докопались-таки до какой-то точки соприкосновения. Впрочем, любого в округе поскреби — и найдешь родню.

Как только Елене исполнилось 18, они с Анатолием поженились, и она переехала в деревню. В городе молодой семье жить было негде, а в Арсенове поселились в собственном доме. Так воспитательница детского сада из Ярославля сделала выбор в пользу деревни.

— Всему приходилось учиться: стричь овец, топить печку, огород сажать, прясть шерсть, носки вязать, доить корову и коз. У меня была хорошая учительница — свекровь, — рассказывает Елена. — Мне все было интересно: и кроликов держать, и овец.

— От кроликов мы быстро отказались — едят слишком много, — подключается к разговору Анатолий. — Овец завели. Раньше это выгодно было. Сдавали в заготконтору по живому весу. Один баран стоил как месячная зарплата — 70 рублей. Шерсть сдаешь — комбикорм получишь. Как перестали принимать, мы на коз перешли.

Сейчас у них три козы. И 16 кур. Есть местные, деревенские, Бубновы называют их дикими. Закаленные суровой жизнью, привычные к холодам, вот только несутся нерегулярно. Зато у породистых кур что ни день — яйцо, но птицы нежные, к морозам непривычные.

— Спрыгнет на пол, кокнется головой и убьется, — сетует Анатолий. — Выдерживают температуру только до минус 10, если холоднее — кирдык. Приходится обогреватель подключать. Птенцов они не выводят, не садятся на яйца. Подкладываем нашим несушкам!

Держать даже такое скромное хозяйство дорого и нервно. Зерно дорожает год от года. Приходится расходовать экономно, заваривая по ковшику. Каждое лето у Анатолия головная боль — накосить травы, чтобы до весны хватило. Позапрошлый год лило как из ведра, сено вышло гнилое. А покупать — накладно, да и на качество гарантий нет. Зато сейчас коси где хочешь.

На траву, кроме Бубновых, никто не претендует. Последнюю в деревне корову держала еще бабушка Соня, мама Анатолия, но с тех пор лет двадцать прошло. А в советское время корова была в каждом доме. Косили в болоте, в лесу, дрались за каждый клочок сена.

Послушаешь Анатолия — опасности подстерегают на каждом шагу. В дачный сезон коз на вольный выгул не выведешь. Проморгаешь — они то в чей-то огород заберутся и грядки затопчут, то чужие яблони объедят. Вот и приходится пасти животных, гулять с ними, как с собаками, или из окна присматривать.

И за курами только глаз да глаз нужен. Лиса их неустанно караулит, так и ходит вокруг дома, ждет, пока хохлатки выйдут гулять, схватит — и бежать в лес. Прошлым летом Бубновы трех молодых петухов лишились — двух лиса съела, одного ястреб унес.

■ ■ ■

В дореволюционные времена здесь кипела жизнь. Читаю историческую справку: «Арсеново, деревня казенная Хлебницкого прихода, при прудах и колодцах, в 48 верстах от города; в ней 24 двора, 88 ревизских душ и 54 надела».

Исход из деревни начался, как только крестьянам стали выдавать паспорта. Анатолий свой первый паспорт получил только в 25 лет! Но массовое опустошение пришло в начале 90-х, когда закрылись фермы, совхозы и работы не стало вовсе.

Елена, к примеру, работала в лесничестве. Сажала семена елки и сосны. Когда молоденькие деревца проклевывались, пропалывала вокруг траву. Восемь лет отработала, пока не закрылось лесничество. Практически одновременно и Анатолий потерял работу, его профессия лесника больше не требовалась. Пришлось обоим как безработным встать на учет на бирже труда.

Сбережения ухнули, как у всей страны. Все, что откладывали из месяца в месяц на безбедную старость, превратилось в прах. А накопили прилично — машину могли купить запросто! Понадеялись на государство…

— Пять лет на бирже стояли, около 4 тысяч рублей в месяц платили, — рассказывают супруги. — Год платят, а потом — перерыв. Сказали: «Где-нибудь поработайте и опять приходите!» А куда устроишься, если никакой работы нет?

Как выживали? Летом — дачники, а так родители Анатолия помогали, пенсией делились.

— Картошку тогда продавали, — вспоминает Анатолий. — Был картофелетерочный завод. И дачники брали старую картошку с удовольствием. Жили еще за счет ягод и грибов. Я возил в Юрьев-Польский на продажу. Оставлял велосипед у знакомых в Лучках и садился на автобус. Автобусы тогда 4 раза в неделю ходили! Сейчас, может, какая-то маршрутка осталась. Возить-то некого. Как будто вымерли все.

Раньше он в сезон ходил на охоту. И уток стрелял, и кабанов, если везло. А потом забросил это занятие — путевка не по карману стала. На охоту теперь приезжают богатые люди.

Рыбалки тоже больше нет. Было время, когда в каждом деревенском пруду рыба водилась.

— Карасей неводом тащили, рыбы было море, мешками брали, — мечтательно говорит Анатолий. — В каждом болоте была рыба, в каждом пруду. Одни ротаны остались…

Сейчас Бубновы живут на пенсию Анатолия. Из его ровесников (ему 62) мало кто дожил до этого счастья.

Сначала платили 6,5 тысячи, сейчас вместе с областной добавкой до прожиточного минимума получается 10 тысяч без десяти рублей. Весной Елена начнет получать пенсию — 8 тысяч. Тогда и заживут! А пока получается очень скромно.

Овощи все свои, кроме капусты. Мясо пока свое — в начале зимы двух козлов зарезали. Вода из колодца бесплатная, но есть расходы, от которых никуда не деться.

Каждый год они покупают две машины березовых дров, всего на 16 тысяч. На готовку уходит два баллона газа. Курам нужно зерно, недавно 7 тысяч отдали. «Вроде мешок называется, а всего там 25 килограммов, — вздыхает Елена. — Куры-то съедят сколько ни дай, но мы экономим.

Самый большой удар по пенсии — расходы на электроэнергию. В холодное время года до двух тысяч в месяц нагорает. Сами-то расходуют электричество скромно, каждый киловатт берегут, лишнюю лампочку в избе не зажигают, но курам без обогревателя не выжить. Зимы здесь холодные, термометр показывает градусов на 10 ниже, чем в Москве.

— Одежды вообще не покупаем, это исключено, — рассказывает Анатолий. — Я, как на пенсию вышел, только камуфляжные штаны купил за 450 рублей. Не ездили никуда ни разу.

Очень редко, примерно раз в два-три месяца, Елена с оказией выбирается в магазин за продуктами.

— Покупаю жестко по списку, — говорит она. — В сторону одежды даже не смотрю. Фрукты — мимо. Конфеты не покупаю. Рыбу практически не беру, иногда минтай. Из мяса — только курятину. Изредка позволяем себе вареную колбасу, но не то чтобы просто есть, а в салатик порезать. Также рыбные консервы: или в суп или опять салатом. Банкой ведь не наедимся. Из обязательных покупок — хлеб, масло, мука, сахар, печенье, а больше смотрю по скидкам. Бывает, пенсии не хватает.

Жить нынче и в деревне получается дорого. Зато проводить в последний путь намного дешевле, чем в городе.

— Раньше принято было гроб заранее делать, — погружается в воспоминания Анатолий. — Чуть ли не в каждом доме гроб на чердаке припасали. Где покупать, случись что? Мы же не в городе живем! Лет за пять до смерти моя мать просто сказала: «Сделайте мне гроб!» Качественный, не осиновый. Доски заранее припасали, чтобы просохли.

— Сейчас гробы покупают, — говорит Елена. — За землю на кладбище у нас платить не надо. Копать — как договоришься. И деревенских, которые в городе умерли, сюда везут в последний путь. И москвичи здесь своих, бывает, хоронят. Дороже всего обходятся поминки.

■ ■ ■

Уклад жизни последних жителей деревни простой и устоявшийся. Ложатся рано, в полдесятого вечера. Анатолий просыпается в 5–6 утра. Первым делом затапливает печку, точнее, подтопок, чтобы поддержать температуру в избе. Печка несколько лет назад обвалилась. Думали сначала печника звать, но подсчитали расходы — прослезились. А потом привыкли обходиться подтопком.

Пока топится изба, Анатолий идет на двор — так называется примыкающее к жилому дому помещение для домашнего скота и сельского инвентаря. Двор накренился, того и гляди рухнет. На ремонт денег нет.

— Печку затопить, козам воды набрать, посыпку замочить, корм заварить, — перечисляет он свои обязанности. — Все равно весь день уходит. Из-за животных мы полностью привязаны к дому — ни уйти, ни уехать.

Работа по дому справедливо распределена на двоих. На Елене готовка, уборка, дойка, а летом — огород. Есть и уйма общих дел. Супруги во всем помогают друг другу. Иначе невозможно.

За долгий период безлюдья они привыкли к тому, что в деревне, кроме них, нет ни души. К ним только почтальон раз в месяц заходит — пенсию приносит. Самое плохое время — осень, когда снега нет и не видишь следов: кто прошел и куда.

Когда вместе с первой травкой появляются первые дачники, Бубновы начинают привыкать к людям.

— После многомесячной тишины дома оживают, — говорит Елена. — К нам вся деревня идет по любым вопросам. Только и кричат: «Толя!» А потом опять тишина.

…Бывшие поля зарастают березками и сосенками. А леса редеют, тут и там лысеют безжалостными вырубками. Ландшафт изменился до неузнаваемости, даже местные жители могут заблудиться.

В деревню, где, кроме Бубновых, никто не живет, зимой чистят лесную дорогу. Когда не останется последних жителей, исчезнет еще одна точка на карте российской жизни. Арсеново превратится в мираж, оживающий только в дачный сезон. Деревню внесут в список «населенных пунктов без населения». Есть такое бессмысленное понятие.

Удивительно, что километры безлюдья не где-нибудь в Магаданской области, а в Центральной России. Население более половины сел Ивановской области — 10 человек и меньше.

В основном здесь доживают старики за 80. В ближайшем селе Хлебницы магазин, клуб и библиотека. Кто мог — уехал.

— Все мои ровесники выбрались в город, — подтверждает Анатолий. — Я один остался. Тяжело жить в деревне, а в городе не смогу. Двух месяцев мне хватило, чтобы понять — не мое это. Я не люблю, когда кто-то у меня на потолке будет жить и за стеной. А в деревне — свобода. Вышел — и сразу воля. Дадут мне бесплатно квартиру в Москва-Сити, я там с ума сойду через месяц и домой поеду.

— У нас каждый день счастье, — улыбается Елена. — Проснулся живой — вот и счастье.

Елена Светлова

Источник