Проза пассажиров, проезжающих мимо

Первый книжный рейтинг 2009 года составил «Библио-Глобус» по итогам предпраздничных продаж. 1-е, 2-е, 4-е места — Стефани Майер с тремя романами про вампиров. (Чья бишь формула? «Книга месяца — такая, которая живет месяц»? И кто нынче — хоть под прицелом — перескажет роман Дианы Сеттерфилд «Тринадцатая сказка», что возглавлял рейтинги год назад?)

За вампирами — Дж. Ролинг с обрезками «Гарри Поттера» и Акунин с «Квестом». Далее на подвижной лестнице Ламарка: «Намедни» Л. Парфенова, кроткий блог Гришковца, новый продукт от Юрия Полякова, «Библиотекарь» Елизарова (все-таки «Букер» повышает продажи!), «Гимнастика для сосудов», «Книга № 1. Про счастье. Практическое руководство по обретению счастья», практическое руководство по обретению национальной гордости великороссов от парламентария Мединского. На почетном 20-м месте — новый том ПСС А.П. Чехова.

Списки вполне ожидаемые. Томограмма сознания Москвы — за ними. А что происходило в 2008-м с прозой в «толстых» журналах — с их неспешным благородством и тиражами, упавшими в сорок раз?

Шла невидимая война неизвестно кого с кем, с огромными потерями…. Исторический мор прорежал поколение за поколением, беспощадно вычесывая гребенкой всех не способных к большим переменам. Почти никто к ним не был готов, как и к децимации за отказ изменяться. За вычетом стана обреченных, стариков, какой-то шанс представлялся почти каждому, но в подавляющем большинстве случаев люди оказывались не способны… опознать его. Его и невозможно опознать, будучи не твердыми ни в чем.

Это — повесть Игоря Клеха «Хроники 1999-го года» («Вестник Европы» № 22) — и боюсь, что редкая птица долетает до почтенного издания. Клех точно обозначил жанр: хроника, подневная фиксация жизни в последефолтной Москве. Длинные мартирологи добрых знакомых — без бизнеса и криминала. Сухое, примороженное «переходной эпохой» сознание. Бесстрастный финал — сентябрь, взрывы домов.

Это бесстрастие (типичный послешоковый синдром) — стойкая черта журнальной прозы. Но самой темы шока «новых времен» проза-2008 избегает. «Время, в котором стоим» чаще прорывается в деталях с наваристым нуаром. Так, в рассказе Анатолия Наймана из цикла «Связь вещей» («Октябрь» № 2) бесстрастно изложена история: автор рецензирует рукопись романа о Пушкине: растлителе мальчиков, девочек и михайловской фауны, злоречивом лжеце, подражателе Парни. (Прием сочинительницы романа понятен современникам: дама надеялась сорвать банк.)

«Я позвонил издателю, сказал, что произведение как произведение и может иметь успех, поскольку отвечает нуждам времени. Поскольку если Пушкин — Пушкин, то все, что сейчас предлагается — и принимается — как талантливое, значительное, яркое и образцовое, каких бы областей не только художественных, но и самых реальных это ни касалось, автоматически превращается в штукатурку. Если же он таков, как в книге, то… можно не нервничать…»

…Далее идет хеппи-энд: за моральный релятивизм пушкинистки и рецензента планета вскоре расплатилась природными катаклизмами. Но и это фиксируется бесстрастно.

Личный экстремальный опыт — круче внутреннего рецензирования романов о Пушкине-скотоложце — «новое время» дало многим. Но в журналах 2008-го таких хроник почти нет. Заметное исключение — повесть Аркадия Бабченко «Дизелятник» («Новый мир» № 7).

1996 год ставит российского человека на грань — в Моздоке и на московской «губе», в электричках, где пенсионерки торгуют шоколадками в попытках помочь семье, в изничтоженном КБ, где проектировали «Буран», ныне аттракцион в ЦПКиО. Грань выписана жестко, зорко, подробно — с запахами, с грязью, со струпьями краски на казенной стене. С цитологией и физиологией РФ-1996. С кулачной реакцией примороженных людей друг на друга: «Это не лежало в области морали. Просто там так было принято. Там так разговаривали».

Второй «текст-свидетельство» года написан не так четко и яростно. И формально не относится к прозе: «Знамя» ныне мудро дополняет более почтенные жанры рубрикой «Свидетельства». В № 6 — записки Марины Ворониной, журналистки из Нижегородской области, о нелегальной иммиграции в Чехию.

Ситуация, прости господи, ныне штатная. С ходу вспомню целый клубок эпосов. Самый яркий змеился по маршруту Винница — Лиссабон — Канны, но напоминал пражский «азил», описанный в «Знамени». Однако не помню ни одного текста об этом опыте, кроме острых «скицц» Марины Ворониной.

Записки Ворониной, повесть Бабченко и московскую хронику Клеха объединяет одно чувство. Защитного крыла над героем нет. Ни держава, ни людской круг, ни хоть устоявшийся кодекс человечности ему не опора. Он сам. Он один. Летит по русским горкам времен: не верит, не боится, не просит.

И уж не удивляется ничему. Так… фиксирует. Примороженным сознанием.

Кажется, то же чувство родило другой «типовой жанр»-2008: стилисты составляют гербарий «цветов зла». Кислотных, пластиковых, выложенных стразами на ногтях, засушенных в криминальной хронике 1920-х.

Юрий Буйда опубликовал щеголеватый роман «Третье сердце» («Знамя» № 10) о парижских серийных убийцах 1920-х — русском эмигранте и увечной девочке-служанке. Но фантасмагория переходов метро эпохи Великой депрессии, сны загнанного героя с выкриками нищих и блеском реклам кажутся написанными с натуры, московскими. (Собственно, эти сны — подготовка героя к убийствам: надо что-то делать… найти не выход, так выплеск.)

Анатолий Королев печатает роман «Сгинь, коса!» («Знамя» № 5) — остросюжетный (насколько позволяют приличия большой прозы) роман-комикс. В нем — мультяшный ужас гламурной Москвы с блеском кабриолетов, розовыми мобильниками для сиамских котов, с тенями вавилонских птицеголовых жрецов в парижском музее Гревен. За Вавилонской башней аксессуаров — попытка одомашнить (но и приватизировать) низкие жанры высоких рейтингов, подлить гофмановского яду в российский «Вог» третьей гильдии. А также — продлить эффекты Пелевина и Бегбедера.

К этой же линии примыкает роман Алексея Евдокимова «Ноль-ноль» из остросюжетной менеджерской жизни («Октябрь» № 2).

Между «реальностью как гранью выживания» и «реальностью как салонным перформансом» в прозе-2008 нет середины. Сердцевины. Читатель дал бы дорого за записки укорененного в новом времени человека. За текст, в котором Россия-2008 после всех ее тектонических сдвигов стала наконец естественной средой обитания. За записки счастливого человека и трактат о точках его опоры.

Но таких текстов, кажется, пока нет.

Литературные журналы 2008 года искали новые пути в новую реальность: нет спору. Приглашали авторов из круга «Театра.doc», славного рейдами в современность («Новый мир» № 10 — пьеса Елены Исаевой «Я боюсь любви. Диалоги.doc»). Публиковали с этой же целью племя младое. В «Новом мире» № 10 текстом «Бренд. Поп-арт роман» дебютирует 25-летний Олег Сивун. Под честными бледно-голубыми сединами классической обложки пузырится кока-кола, дребезжит Nokia, чизбургер по-детски заедают Orbit%u2019ом. Эпиграф — из Уорхолла: «Недавно одна компания заинтересовалась приобретением моей ауры». Мои произведения им были не нужны. Они только говорили: «Нам нужна ваша аура». Я так и не понял, чего они хотели. Но они были готовы заплатить большие деньги«.

Далее Печорин от консьюмеризма честно пугает старших современников: «У меня, наверно, даже нет ценностей. Мои ценности и пристрастия зависят от моего настроения и от того, что я только что смотрел по телевизору… Я как-то смотрел фильм про Джексона Поллока, и в тот момент я любил Поллока больше, чем Andy Warhol%u2019а. Медиа очень на меня влияют». Cписок божков в пантеоне и тезисов в катехизисе трогательно предсказуем. Хоть заключай пари сам с собой, читая: будет ли глава «I-pod»? «IKEA»? «Putin»? (эта остроумно представлена онегинскими отточиями). Будет ли чего-нибудь про тотальное изобилие как тотальный дефицит? Прочтут ли нам этот садистский стишок: «Сегодня можно зачеркнуть вопросы типа «кто виноват?» и «что делать?», современный вопрос только один — «СКОЛЬКО?». И все на месте, голубчики!

Дорога от Бодрийяра к Бегбедеру давно проложена и истоптана. Но мы еще обновляемся: радикально, как Царь в «Коньке-Горбунке».

И в сознании читателя «Бренд» составляет пару с романом Всеволода Бенигсена «ГенАцид» («Знамя» № 7, затем — шорт-лист «Букера»). Тут — сознание петербургского юноши-2008 сведено к корзине заказов интернет-магазина. Там, у Бенигсена — многострадальная и звероватая деревня обречена новым нацпроектом на заучивание русской классики. Народ даже начнет проникаться данной обязаловкой — но кончится, как и положено, погромом, поджогом, убийством гастарбайтера и библиотекаря.

А почему? Ответа нет. Колея страшной сказки «про Русь как чудь и мерю» тоже протоптана. И не требует усилий осмысления.

Тут «человек-2008» обобщен до матрешки — там до Кена, бойфренда Барби. Сознание живет трюизмами, мифологемами, условными знаками (ведь «пожар» и «погром» у нас — такие же знаки, как Google и Сваровски). Вопрос «почему происходит происходящее?» выпал из обихода. Или литератор-2008 (в отличие от литератора прежних времен) не чувствует себя настолько важным персонажем реальности, чтоб задаваться им и искать на него ответ? Хотя весь гипертекст русских «толстых журналов» — в идеале — и продиктован этим вопросом.

В дебютной повести «Розовые дома» Евгении Добровой («Новый мир» № 3) реальность менее условна. Потому что более интересна автору. Вот блицпортрет коллеги по коммерческой фирме: «Владлена Узьминична у нас живая легенда. Ей восемьдесят четыре года. В прошлом математик … Узьминична прекрасно адаптирована к современной жизни. Она не боится компьютеров, электронных платежей, яндекс-денег… у нее даже есть свой блог… на сайте LiveJournal под псевдонимом Blondy_Vladdy, — я один раз подглядела.

Я понимаю Владлену Узьминичну: ей очень хочется жить«.

Анекдотец? Думаю, нет: здесь пойманы тонкие вещи. Хоть и на бегу.

Девичья повесть (словно написанная дочкой какой-нибудь давней героини Дины Рубиной) выигрывает на фоне «прозы года»: ее секонд-хенды, гаст-арбайтеры и офис-менеджеры и хотя бы писаны с натуры.

И самое странное: кажется, это единственный в журналах-2008 текст, написанный счастливым человеком.

Но ежели прозаику не интересны новации? Есть прошлое. И вечный внутренний опыт. И он не зависит от того, какие письмена пылают ночью над площадью Белорусского вокзала: «Газета — не только коллективный пропагандист…» — или наоборот: «ИГ ФАРБЕНИНДУСТРИ. Лаки и краски».

Есть и тексты о метаистории. Самый яркий — роман Бахыта Кенжеева «Обрезание пасынков» («Новый мир» № 6). Хотя сюжет 1937 года, в котором на «спецдаче» в Переделкине три ручных писателя пишут «внутреннюю рецензию» на стихи Мандельштама, ошеломил бы в 1988 году. Но прошло двадцать лет, а ответ на вопрос «почему происходило происходившее?» глубже не стал. Хоть изложен лучшей прозой, чем громокипучие эпосы перестройки.

В романе Бахыта Кенжеева не раз помянута и играет символическую роль «дача патриарха». Но которого же? Патриаршество в послепетровской России существовало в 1917—1925 годах, прервалось со смертью святителя Тихона. Следующим на патриаший престол взошел в 1943 году митрополит Сергий (при благосклонном попустительстве тов. Сталина). А переделкинская усадьба бояр Колычевых передана патриархии после войны.

И прежде этот анахронизм поймал бы кто-нибудь еще при редподготовке.

Но эпоха примороженного сознания видывала и не такое.

Достойно написан роман Андрея Волоса «Победитель». Фрагмент опубликован в «Октябре» № 4. Сюжет отрывка: Туркестан, конец 1920-х гг., Россия и ее Восток, красноармейские части тов. Примакова, их рейд в Афганистан.

Полностью книга вышла в конце декабря — и стоит отдельного разговора.

Проза вневременная? Да. Конечно. В «Октябре» № 8—9 вышел роман Андрея Битова (в соавторстве с никому не известным, кроме Битова, британцем Э. Тайрд-Боффиным) «Преподаватель симметрии». Отточенный эпиграф «Мы живем в такое время, когда пишутся самые парадоксальные сочинения, но не тогда, когда они имеют успех» (Вольтер о Лоренсе Стерне) предваряет россыпь кристаллов — отточенных максим Битова, приполярных русских фантасмагорий образца 1900-х, мучительные, как мычание, истории уездных Невтонов-самоучек, библиографию Э. Тайрд-Боффина, написавшего по роману в каждом из английских грамматических времен… Среди лучшей прозы 2008-го был «пасхальный рассказ» Майи Кучерской «Кукуша» («Знамя» № 10), повести Олеси Николаевой «Корфу» («Знамя» № 6) и «Тутти» («Новый мир» № 7), рассказ поэта Марии Галиной «В плавнях» («Новый мир» № 10) и ее роман «Малая Глуша» («Новый мир» № 12) — две части эпоса о российском притоке Леты, протекающем через приазовскую степь. О том, как пересекали эту Реку в 1918 году и какие хрущобные кварталы выстроены над ней ныне.

Журнальный процесс всегда затевается и течет ради нескольких текстов. Ради медленного отбора новых имен. А прочее — фон.

…Но фоновая проза-2008 — материя удивительная. В ней не изменилось ничего: стоит длинное, глухое, среднерусское, позднесоветское время. Не весна и не осень. Не перестройка, не шокотерапия, не стабильность с люрексом гламура…

Не изменилось ничего: в городе и в деревне донашивают старые пейзажи и интерьеры, сюжеты и лица 1960—1980-х. И образ «железной дороги» (возвращенный в обиход Быковым, поддержанный с фланга журналом «Саквояж») обретает еще один смысл. По частотности — преобладает проза пассажиров. Куда бы ни летел наш паровоз, кто бы ему нынче ни начертал магистраль по линейке, игнорируя буераки, — никаких рельсовых гражданских войн нет. Основная часть журнального населения чувствует себя пассажирами. И коротает длинное дорожное время, в-котором-от-нас-ничего-не-зависит, за байками и «случаями из жизни».

Тем не менее ехать надобно. Этот маршрут снимать с дистанции нельзя.

Елена Дьякова