На самом деле к Александру Гордону у меня было всего три вопроса: 1) Не притворяется ли он Дон Кихотом в своей программе, где поднимается буря только лишь в стакане воды? 2) Зачем он написал письмо против Ходорковского? и 3) Что он думает по поводу известного радиоскандала между его бывшей супругой и Ксюшей Собчак? Последнее — просто из чистого любопытства. Все остальное неважно, неинтересно, ну хотя бы потому, что совсем не светский Гордон человек.
Из трех вопросов, однако, родилась беседа, из беседы — интервью. Давайте почитаем его и, может быть,
— Саша, вы на самом деле себя считаете Дон Кихотом или прикидываетесь?
— И так, и так. Близкие люди давно отмечают у меня шизофреническую раздвоенность, которая, как мне кажется, самым ярким образом будет выражена последней передачей этого цикла, если она наступит. В ней на поединок я вызову самого себя. Вообще, всякое телевизионное дело придумано.
— К тому же вы еще и актер по первой специальности.
— Как известно, актер — это не профессия, это диагноз.
— Так и чувствуется, что порой ваша программа — буря в стакане воды. Вы не воюете не только с ветряными мельницами, но и вообще не воюете. Вы же тихий и спокойный.
— Мало ли, какой я человек. Я же не собой торгую.
— А разве любой телеведущий не торгует собой? Не говоря уж про артистов.
— Я поэтому и ушел из артистов, чтобы до этого дела не опускаться. Все-таки я стараюсь двойственность соблюдать: я и автор, и исполнитель. Поэтому, если я кому чего и должен как исполнитель, то только автору. А автор, как известно, никому ничего не должен. Так что я ловко устроился: сам у себя начальство.
— Это, конечно, неплохо, хотя опять же немного граничит с определенным диагнозом. Ведь так крыша может и съехать.
— Особенно когда я вспоминаю студенческие годы. У меня был приятель (он и сейчас есть). Тогда он попивал, а поскольку еще репетировал и играл одновременно в пяти или шести студенческих спектаклях, то все время находился в
— Никогда не становились посетителем «желтого дома»?
— Был по охотке и желанию. Меня забирали в армию, и уже на городском сборочном пункте выяснилось, что нашу команду отправляют на Байконур в стройбат. Я очень любил космонавтику, но не понимал, почему я должен служить там со своим хлипким телосложением и совершенно неадекватными мозгами. А я уже сидел в очереди, и меня должны были постричь наголо. У меня, естественно, были длинные волосы. И в это время услышал голос в коридоре: «Кто еще не был у психиатра?» Я понял, что это тот самый спасательный круг. Вошел в кабинет и вышел оттуда со справкой, что мне нужно явиться в
— У психиатра кого сыграли — тяжелого шизофреника?
— Да никого я не сыграл. Просто первый раз в жизни понял, что могу себя вести так, как захочу, и если не здесь, то где же еще тогда? Это был
— А диагноз какой вам поставили?
— У меня была затянутая неврология, травма головы. Вообще у меня левое полушарие на 5 см больше, чем правое. Все было просто: у всех психически неполноценных история болезни была сантиметра 2 в высоту, а у меня сантиметров 12. Врачиха как ее открыла, как увидела снимок моего черепа, так ей и стало все понятно.
— Вот когда Высоцкий в такой лечебнице лежал, он потом много песен написал. Наверное, и вам там было интересно,
— Типажи очень интересные, а
Помню, к находившемуся все время в коматозном состоянии молодому человеку каждый вторник приходили двое в штатском, паек приносили. Там же я на себе узнал, что такое сульфазин. Это так называемая химическая смирительная рубашка, и кололи мне его не за диссидентство, а за озорство другого умалишенного, к которому я никакого отношения не имел, а являлся зрителем.
Была палата, где лежали люди после суицида. Поскольку они выжили, то все были неудачники по определению: у кого рука сломана, у кого — нога, у кого позвоночник перебит, а кто — просто в глубокой депрессии. Для них была отдельная палата.
Жизнь в психушке начиналась только после отбоя. И вот однажды ночью подходит ко мне в курилке один псих с трехлитровой банкой прозрачной жидкости, подмигивает, мол, у медсестры спер. Я подумал, что он мне спирт предлагает. Это и был спирт, только нашатырный. Вот он мне говорит: «Смотри, что сейчас будет». И вот этот псих зашел в палату, а я остался в коридоре и увидел, как на просвет в дверном проеме взметнулись его руки и он бросил эту банку об пол. Она тут же разбилась, и три литра нашатырного спирта стали быстро распространяться по палате. Дальше была комедия, смешанная пополам со слезами. Эти суицидные стали из палаты выползать, потому что находиться там было невозможно. Выползали с криками, воплями. Зрелище было ужасное. Тут примчались санитары и зафиксировали нас. Хотя я был ни при чем, но нам обоим сделали укол сульфазина. Сначала я долго бредил, а на следующий день началась жуткая боль. Пришла мама навестить, ей сказали, что у меня ангина, температура за 40. А на третий день я заново учился ходить.
Еще мы занимались трудотерапией, делали детское лото. Там были василечки, ромашки, еще
Мало того, мое пребывание в клинике совпало с празднованием 9 Мая, и был устроен концерт художественной самодеятельности силами психов. Пришли родственники, им выдали всем паек — по половине апельсина, булку сдобную и бутылку пепси-колы.
— По тем временам круто.
— До невозможности. Все праздновали от души, пока не появился на сцене человек, видимо, из второго отделения, которое всегда запиралось на ключ. По слухам, того самого, где Высоцкий был. Это был главврач, только не Моргулис, а Морголин. Он вдруг стал читать страшным голосом известное стихотворение про фашистов: «Сколько раз увидишь его, столько раз и убей». Было понятно, что под фашистами он имеет в виду всех обитателей этого прекрасного дома.
—
— Здесь не было абсолютно никакой политики, а был совершенно искренний протест против оголтелого и наглого вранья, которое позволяли себе Венедиктов и «Эхо Москвы». Я писал о том, как «Эхо Москвы», абсолютно не стесняясь либерального визга, который я не переношу еще больше, чем кремлевскую муть, освещает процесс над Ходорковским как политический. При этом ни слова не говоря, в чем, собственно, политика этого дела. А с моей точки зрения, политика заключалась в том, что Ходорковский совершенно антиконституционным путем собирался присвоить себе власть в Российской Федерации.
— Откуда вам это известно?
— Я проанализировал некоторые действия Михаила Борисовича, прочитал несколько планов, особенно нацеленных на подкармливание коммунистов и «яблочников» в Думе и активного вползания в политику молодого поколения, особенно в РГУ, где наглости не было предела, и понял, что это некая программа действий. Поскольку Михаил Борисович — человек разумный, он знал, что, как бы ни старался, избрать его не могут, хотя бы потому, что он еврей и решил переписать Конституцию. Это послужило поводом. А причиной опубликования письма было желание размежеваться с либералами, которые, обманутые моей многолетней жизнью в Америке и внешним видом,
— Не знаю, что получилось, но даже ваш закадычный приятель Владимир Соловьев ничего такого не подписывал.
— Я не подписал, а написал. Уже после этого мне предлагали подписать «письмо 50», но я отказался.
— Видите, вам уже стали это предлагать. То есть вы попали в список любителей власти? А
— Политика меняется, и времена меняются. Если ты скучающий интеллигент, то политика «над схваткой» самая что ни на есть твоя. Но мне
— Если бы такое письмо написал Соловьев, я бы не удивился…
— А я бы очень удивился, потому что осторожнее Володи я не знаю человека. Но как только я определился с позицией, свойственная мне провокативность тут же обнаружила, кто протягивает мне руку, а кто с брезгливостью ее отдергивает. И вот тогда появился «использованный Гордон», «гэбистская креатура». И тогда всем стало ясно, что такое наши либералы. Казалось бы, они по определению должны были бы отдать жизнь за то, чтобы я имел право высказать свою точку зрения, даже если они с ней не согласны. Но либералы моментально захотели эту жизнь у меня забрать, причем не только политически, но и физически. Доходило до реальных угроз.
— Но этим своим несчастным письмом вы Ходорковского просто добивали.
— Да не про Ходора письмо! Уж если ты самый чистый, в белом фраке, если ты за объективную подачу информации, о чем всегда кричит Венедиктов, если ты сама совесть эпохи, будь последовательным.
— Только
— Да мне еще дважды предлагали быть в Общественной палате, но я все время отказывался. Никого из друзей после этого письма я не потерял. А если и приобрел
— Да, досталось вам от демократической общественности.
— Конечно. До сих пор, как мне казалось, мы очень дружили с замечательной женщиной, прекрасным знатоком Достоевского, самым ярким представителем демшизы. Но сразу после этого…
— Это вы о Валерии Ильиничне Новодворской?
— Ну а ком еще?! Я ее называю единственной сохранившейся коммунисткой.
— И что она вам сказала хорошего?
— Она ничего не сказала, но
— А оно вам нужно?
— Очень. Пять часов в день тратить на дорогу… Я скоро задумаюсь над тем, чтобы уехать делать телевидение куда-нибудь в Удмуртию. Потому что с дачи в Москву передвигаться уже невозможно. Это нерешаемая проблема.
— Ну а метро? Не пробовали?
— В метро я несколько раз спускался. Тут же находится человек, который берет тебя за пуговицу и говорит, что открыл закон всего на свете, или начинает яростно шептать тебе
— Вы следили за перепалкой между вашей бывшей женой и Ксенией Собчак?
— До меня доносилось эхо. Мы записали программу с Ксенией Собчак, а уже после этого разразился скандал. Но
— Мне кажется, что в этом споре Собчак забила вашу бывшую супругу.
— Да она кого хочет забьет. У нее не две ноги, а четыре, и она этим очень умело пользуется. Та еще лошадка!
— И Катя не обращалась к вам за консультацией? Ведь можно было ее научить поироничней относиться к себе и не обижаться нелепо в прямом эфире на Ксюшины подколки. Можно было сказать: «Это шоу-бизнес, детка, а не институт благородных девиц».
— Нет, она обращалась ко мне за консультацией, как теперь быть. Я ей сказал: «Как будет, так и будет. Что сделано, то сделано».
— Зато какой пиар!
— Пиар — это когда человек после этого получает с этого
— Вы считаете, это Собчак во всем виновата?
— Я с ней разговаривал, она клянется, что ничего не предпринимала. Наверное, это так, но
— Сколько лет вашей американской дочке?
— До хрена уже. Скоро 21 будет.
— И как она там? Чем занимается? Учится?
— Да нет, дурака валяет. Пытается определиться, что ей интересно и важно в жизни, но так пока и не определилась.
Пока она принимает активное участие в антибушевских кампаниях. Зачем? Я не очень понимаю. Видимо, она получилась совестливая и еще не знает, что демократы тоже г… Когда она еще училась в школе, шла война в Ираке. А утро в американской школе начинается с пения гимна, то есть с клятвы верности американскому флагу. Я посмотрел, если бы наши ввели клятву верности российскому флагу, какой бы визг поднялся. А в Штатах вся школа утром перед первым уроком встает, кладет руку на сердце, и вперед. Так вот, однажды все встали, а дочка сидит. Учитель спрашивает, нужно ли ей отдельное предложение, не спит ли она. А она говорит: «Пока идет война в Ираке, я не буду это делать». После ее целый месяц прессовали так, что и никакому Венедиктову не снилось после того, как Путин ему сказал: «Вы за это ответите, Алексей Алексеевич!» И пока официально не объявили, что война в Ираке закончилась, она ни разу не встала, хотя прошла через слезы, крики, истерики.
— И какие у вас отношения с дочерью?
— Ну какие могут быть отношения через океан? Только по
Александр Мельман
