Владимиру Высоцкому — 85. Кажется, о нем рассказано все — про жизнь, про творчество, про любовь. Но стремительно убегающее время (не заметим, как народному кумиру стукнет 100) не снижает интереса к его личности. Высоцкий forever. И каждая новая подробность, новый ракурс продолжают дополнять и дополнять портрет артиста, поэта, его эпохи.
Двенадцать лет рядом с Владимиром Высоцким практически каждый день находился Валерий Янклович. Де-юре — главный администратор театра на Таганке и, как сейчас сказали бы, директор Владимира Высоцкого. А де-факто — товарищ, спасательный круг.
ИЗ ДОСЬЕ "МК"
Валерий Янклович окончил Финансово-экономический институт и параллельно театральную студию. Начинал работать в Казани артистом в Театре юного зрителя. Работал с ансамблем «Песняры», в театре в Кишиневе, в Москве, в самом популярном театре — на Таганке, занимал должность главного администратора. Обладая организаторским талантом, одним из первых стал устраивать выездные концерты столичных артистов, возил их по советским республикам, повышая их материальный уровень. И сам зарабатывал, и людей кормил.
— Валерий Павлович, как вы познакомились с Владимиром Семеновичем?
— Володя прожил 42 года, а я был рядом 12 лет. В 70-м году я служил в кишиневском театре. Надо сказать, что театр этот был мало посещаем, и я, обладая связями, начал возить туда артистов. Первым привез Георгия Жженова, потом из Сатиры Миронова, Ширвиндта, Державина, еще кого-то, разделил их по два человека, и они работали по всей республике. По своим связям достал группу с «Таганки» — Шаповалов, Полицеймако, один чтец, мим Медведев, и они делали отрывки из «Павших и живых», «Антимиров». А местная критика их раздолбала, камня на камне не оставила. Как-то мне звонит актриса «Таганки» Лиля Малкина (сейчас живет в Праге. — М.Р.) и спрашивает: «А хочешь привезти Володю?» И договаривается с ним. Он приехал в Кишинев с Ваней Дыховичным.
— А разве в 70-е годы не было запрета на Высоцкого — никаких официальных выступлений?
— В том-то и дело, что был. Доказательства этому я получил в Кишиневе: меня вызвал директор театра: «Валерий Павлович, наше министерство культуры не рекомендует». — «Как? Они же уже вылетели из Москвы!» Тот только руками развел. А это 70-й год, лето. Я начинаю судорожно думать, что делать. Проходя через парк, вижу — открытая площадка на две тысячи мест. Выясняю, что она принадлежит министерству коммунального хозяйства. Иду к министру, объясняю, мол, едет к нам знаменитый артист, но театр для него маловат. А Володя, действительно, уже был тем самым Высоцким, которого знала и обожала страна. Но не начальство. А министр, не задумываясь, спрашивает: «Продашь две тысячи?» «Конечно», — говорю. И выбрасываю в город афишу — через три часа были проданы все билеты. Сам не ожидал. Тогда министр коммунального хозяйства, который получал часть дохода от выступления Высоцкого, согласился и на второй его концерт. И договор был, согласно ему я оставлял только гонорар для артистов.
— Интересно, какой в то время был гонорар у Высоцкого?
— По тем деньгам — 30 рублей за концерт. Начинал концерт Ваня, пел пять своих песен, а потом выходил Володя. Его так принимали! Ко мне обратились актеры театра, чтобы я спросил, не согласится ли он с ними встретиться? А он: «Да, пожалуйста», и всю ночь в театре пел песни, рассказывал. И так состоялось мое первое знакомство с ним.
* * *
— Значит, это Владимир Семенович пригласил вас из Кишинева на «Таганку»?
— Нет. Я приехал в Москву, меня никуда не брали. Как-то зашел в ресторан ВТО: там сидит Семен Фарада, а мы были знакомы. И он рассказал мне, что у них на «Таганке» сняли главного администратора, и предложил мне сразу пойти к директору Николаю Дупаку. И так я оказался на «Таганке». Никогда не забуду мой первый рабочий день: прихожу в театр — из начальства никого. Я хоть человек опытный, но все равно стрёмно — театр-то модный, гремит, а мне не оставили для работы ни одного ценного указания, ни одного пригласительного. Что делать? Открываю окошко администратора, а передо мной стоит Ефремов, за ним Смоктуновский, двое из ансамбля «Песняры» и так далее. А это премьера «Вишневого сада» Эфроса. Я метнулся в зал и с помощью билетеров собрал 29 стульев, расставил их по залу так, что пройти было невозможно, но в результате всех рассадил.
Голова кружится, думаю: «Мне конец». Вижу, по коридору идет человек в белом костюме. Подходит ближе — Высоцкий: «Валера, ты чего здесь делаешь?» Я объясняю, что теперь здесь работаю, а он: «Отлично, как я рад». И то, что Володя ко мне подошел, по-человечески отнесся, в театре ко мне, как к новому сотруднику, стали более-менее с уважением относиться. У меня сто сорок рублей оклад, а Володя 150 получал — это высшая категория. Такая была только у него, у Золотухина, Демидовой. У Филатова куда меньше.
— А почему у вас зарплата почти как у артистов высшей категории?
— Потому что такой была ставка главного администратора. Хороший оклад, но надо еще как-то зарабатывать. Иду в общество «Знание» и предлагаю сделать абонемент Театра на Таганке — музыкально-поэтические страницы «Таганки». И первый концерт Высоцкого, название «Гражданин. Поэт. Артист». Вторая — музыкальная — Золотухин, а третья — Смехов, Славина, Дыховичный и так далее. И когда я озвучил это артистам, пообещав, что они будут получать сорок процентов от сбора (но не более 70 рублей), они мне сначала не поверили, поскольку обычно ездили с концертами за 15 рублей.
Начали ездить, дошли до 16 концертов в день, у каждого было по четыре выступления в концерте и, соответственно, — заработок. Когда Володя за месяц получил 600 рублей (по тем деньгам сумма невероятная), в обществе «Знание» начался скандал: профессора с лекциями по 100 рублей получают, а какие-то артисты волосатые по 600. Это притом что общество хорошо заработало на артистах «Таганки».
Так, работая вместе, мы с Володей постепенно стали сближаться, он допустил меня к себе. И пришло время, когда он мне стал доверять не только рабочие дела, но и жизненные. Едем на выступление: первым делом я заезжаю за ним, беру его и сопровождаю до конца работы. Хотя я при должности и обязанностях главного администратора не всегда мог «до конца», а Володя по любому поводу выдергивал меня. Он жил один, на Большой Грузинской, только получил эту квартиру, а Марина — в Париже.
У нас много концертов, мы общаемся неформально, и он предлагает: «Живи у меня». И последние пять лет я действительно жил у него, и моего сына, который пять дней находился в интернате, мы на выходные привозили на Грузинскую.
Однажды поехали в Харьков на выступление, и перед поездкой он вдруг спросил: «К тебе ходят много врачей, а у меня дядя очень болен раком, ему мало дают болеутоляющих, можешь спросить у них?» А я, хоть и шпана был в детстве, но этих синтетических лекарств не знал. Слышал про морфий, кокаин, а это — нет. И когда пришли врачи, я, не называя Володю, попросил. И увидел, что они на меня как-то странно смотрят. И только когда мы приехали с Володей в Харьков, я впервые узнал о его беде. «Володя, это плохо кончается». — «Да ладно... Птица моя (он так меня называл), я же не наркоман. На Западе, я знаю, артисты нюхают, а я что — мне только утром и вечером надо. Ты же знаешь, я выпиваю, оно мне помогает выходить из этого состояния».
А мы ровесники. «Володь, давай поговорим серьезно». Долго разговариваем на эту тему. И он опять: «Не беспокойся, мне это помогает работать. Ты же видишь, сколько я работаю».
Самое интересное, что я никогда его не видел работающим за столом. Пять лет жил с ним и ни разу не видел, чтобы он сидел и что-то там кропал.
— Как же он сочинял и где?
— Понимаешь, в чем дело? Он очень стеснялся надевать очки.
— Ни одной фотографии, где Владимир Семенович в очках.
— Именно. На 40-летие его я ломал голову — что подарить? Тогда взял часть записей, часть стихов и сделал ему два тома — самиздат. Он был таким счастливым. Когда у меня уже была своя квартира, я как-то к нему зашел и впервые увидел, что он в очках что-то записывает. Он увидел меня, застеснялся и тут же снял очки. Вот почему я не видел, когда он писал: он дожидался, когда я уходил, и тогда надевал очки и садился писать. А уже потом читал мне готовые вещи. Во всяком случае, серьезные (не стихи по случаю) он писал один.
— Однажды Володя мне рассказал, что около театра его поймал человек, они сели в машину, и тот ему предложил: давайте я вам буду платить за концерт по 300 рублей. Пять спектаклей в день, и так пять дней подряд. «Полторы тысячи за день. Мне больше не надо. Я один день отработаю и всё, сижу, работаю», стал меня уговаривать. «Володя, меня это смущает. У тебя репертуар». Но Володя настаивал на своем, просил, чтобы я, как главный администратор театра, так составлял репертуар, чтобы у него были свободные пять дней подряд. Я согласился, но при условии, что организаторы этих концертов гарантируют его явку на спектакль.
И поначалу все шло хорошо, они выполняли обязательства. У него был самый большой заработок в стране — семь с половиной тысяч за пять дней! А поскольку эти люди начали халтурить, Володя их послал и предложил мне работать с ним в таком режиме.
— Интересно, как при советской власти, когда был строжайший контроль и учет всего и вся, возможно было устраивать концерты артисту и платить такие деньги? Каков механизм?
— Гениальный был этот администратор, который это придумал. Он брал пять дворцов спорта: в каждом крутил не только Высоцкого, но и других звезд того времени — Хазанова, Пугачеву, Кобзона. Из пяти тысяч мест специально не продавали несколько сотен, а в рапортичках писали, что, скажем, две тысячи мест не были заняты. И это проходило.
Или история с сольными концертами. Сольники имели считаные единицы — Кобзон, Магомаев, Пугачева, и в каждом сольном концерте разрешалось иметь номер другого артиста, чтобы у главного артиста было время переодеться, передохнуть. Так Володю брали в качестве такого номера, поскольку сольника он не имел. И только так его можно было объявить красной строкой в афише. И был один забавный случай с очень известным артистом: с номером выходил Володя, работал 30 минут (на него же шли, и он это понимал). И вдруг артист, который имеет сольник, заявляет, что будет начинать он, а не Высоцкий. Администратор просто умоляет выйти Высоцкого посреди чужого сольника, тот соглашается. Артист отпел первые полчаса, выходит Володя, поет, уходит. За ним весь зал встает и тоже уходит. У артиста с сольником истерика.
Но я видел, что Володя от этой гонки уставал. Я предложил ему остановиться, а он: «Мне так надоело жить без денег».
— Простите, а как же самый высокий заработок в стране?
— Он так сказал, потому что 150, которые он получал на «Таганке», отдавал детям — жена приходила, и я их ей отдавал. Поэтому в театре он практически ничего не получал. И вот сейчас тебе честно говорю: все считали его очень богатым, а никто никогда не подсчитал его бюджет. А если посчитать… Когда он умер, у него осталось на 33 тысячи долгов.
— Ну, в голове не укладывается: с одной стороны, семь с половиной тысяч в месяц (машина «Волга» стоила пять тысяч рублей), а с другой…
— В Париж летал? Летал, деньги были нужны. Он содержал девушек, он это делал красиво. Марина ему денег не давала и жестко его приучала к мысли, что деньги очень дорого стоят. И он, надо отдать ему должное, усвоил это в какой-то степени. Володя не был гулякой, знал цену своему труду и своему заработку. Был случай такой: Володя все время хотел что-то эдакое сделать, чтобы удивить Марину. У него был приятель на Колыме, соболей добывал. И Володя хотел Марине сделать роскошную шубу соболиную. Прилетает Марина — у него в этот день «Гамлет», и встречал ее я. Приехали домой, она поставила чайник, зашла в спальню и как вскрикнет. Я вбегаю, а вся постель устлана соболиными шкурками — вот он умел такие штуки делать.
Однако судьба этих соболей трагическая: после Володиной смерти драгоценные шкурки были уложены в чемодан. А как их вывезти? Попросили одного артиста, тот обещал, но почему-то долго не мог выехать. Наконец через полгода выехал, привез чемодан, его открыли, а там — черви съели все соболя. Они полгода пролежали плотно упакованные, не проветривались.
Если говорить об экономической стороне его жизни, то могу сказать, что Володя был очень ответственный в работе, да, он мог сорвать концерт, но… Сейчас это трудно объяснить…
— Владимир Семенович вхож был в высокие кабинеты?
— Он мог к министру зайти. Например, когда у Валерия Сухорадо, гендиректора фирмы «Мелодия», Володя с Мариной записали пластинку, тот почему-то не выпускал ее. «Ты что? — спрашивает его Володя. — Мы же договорились». «Ты знаешь, Володя, министр культуры…» — «Что министр культуры? Я к нему пойду». И пошел. Тот его принял и страшно удивился, позвонил Сухорадо: «Ты чего … ? Давай выпускай пластинку». Когда Володя вернулся на «Мелодию», то Сухорадо только руками развел: «Володя, это всё разговоры». Пластинка тогда так и не вышла — только после смерти Высоцкого. Так что его принимали наверху, и вопрос о запретах — с ответственностью заявляю, что Высоцкого никто не запрещал. Если он во дворцах спорта работал.
— Если запрет Высоцкого, как вы говорите, легенда, то кто ее создал и кому она была выгодна?
— Я расскажу тебе одну историю. В одном из своих стихов он пишет: «И мне давали добрые советы/Чуть свысока похлопывая по плечу/Мои друзья — известные поэты/Не стоит рифмовать «кричу-торчу». Володя давал свои стихи и Самойлову, и Вознесенскому, и, к сожалению, Белле Ахмадулиной, Булату Окуджаве. Они все вроде как бы за, принимали его, но никто никуда ничего из написанного им не понес. После его смерти мы узнали, что стихи якобы были отнесены в журнал «Юность». Мы главного редактора Андрея Дементьева спрашиваем: «Почему не напечатали?» А он: «Ребята, может, я и не напечатал бы, но прочитать их я бы точно прочитал. Но я их не видел».
Володю это расстраивало, раздражало. Он-то знал, что он — поэт. Ему не надо было ничего доказывать, но то, что его не зовут… Ведь когда после его смерти мы разбирали архив, там оказалось около трехсот стихотворений, не положенных на музыку. И он давал стихи своим близким друзьям, как они себя называют. Так что не запрещали, а его просто не поддерживали.
— Зависть богов?
— Не знаю… Всю свою жизнь он хотел выступить в Политехническом музее. Я пришел к начальству и предложил сделать концерт Высоцкого. Тот с радостью согласился, но сказал, что ему надо согласовать с отделом культуры ЦК КПСС, Шауро им руководил. Короче, все было согласовано, Володя сидел дома, готовился. Мы договорились с Политехническим, что нам триста мест дадут — Володя их просто выкупит. Он уже расписывал места — кого пригласит, на какие места посадит. А билеты, надо сказать, продавались не заранее, а день в день — так было принято, очевидно, чтобы не создавать ажиотаж. И я приехал в Политехнический, чтобы выкупить наши триста билетов, и там узнал, что Шауро-то все согласовал, а вот завотделом пропаганды, кажется, Тяжельников тогда был, сказал: «Нет». Почему? Выясняется, что отдел пропаганды запросил председателя Союза писателей Москвы: «В списках писателей Москвы значится Высоцкий?» Ему честно ответили: «Нет», и на основании этого запретили выступление в Политехническом.
— Это запрет, причем иезуитский, изощренный.
— Я уверен, что, если бы в то время кто-то Володю поддержал, он был бы и членом Союза, и все у него было бы в порядке. Больше того скажу: на фотографиях с похорон в толпе стоит Михалков-старший. И только после смерти Володи и премию литературную ему присудили, членом Союза писателей сделали. Володя — единственный из писателей России, у которого опубликовано все вплоть до записок. Но все после смерти.
К вопросу о поддержке. Однажды заходит к нам Женя Евтушенко: «Володя, тут мои издатели из Италии приехали, хотели бы с тобой познакомиться. Поехали со мной». Володя такой радостный: «Поехали», а Евтушенко: «Ты только не забудь гитару взять с собой». И Володя сразу все понял, что его просто пользуют. Но ничего не сказал Евтушенко и не поехал.
Его приглашали писать песни, наверное, к тридцати фильмам, а звучали они только в семи. Когда же умер, все режиссеры включили Володины песни. Скажем, для фильма «Стрелы Робин Гуда» Володя написал шесть баллад, они уже были записаны, а фильм вышел с другой музыкой. Но как Володи не стало, режиссер тут же вернул его баллады. Я был так зол на него и спросил: «Как тебе не стыдно? Эти песни живут уже без тебя». Тот стал оправдываться. «Знаешь, тот, кто хотел оставить его песни, оставил», — сказал я. Таким был Говорухин, другие. О чем это говорит? Если художник принимает художника, то он его ставит, потому что он как художника его признает. А все запреты были на уровне музыкальных редакторов. А эти люди ни за что не отвечали, но на всякий случай.
Так, для ленинградского документалиста Виноградова Володя записал две песни — специально поехал в Ленинград, но, уезжая, предупредил меня, что песни не войдут в картину. Так и вышло: мне позвонила музыкальный редактор и попросила: «Не может ли Владимир Семенович сходить к Суслову и попросить разрешить оставить песни?» «Что я тебе говорил, птица моя?» — сказал мне Володя. И, естественно, песни вошли. Только после его смерти.
А ты знаешь, что он в своем театре практически не пел, там у него были только спектакли. А в цыганский театр ездил с удовольствием, и в Кишиневе, в местном театре всю ночь пропел артистам. Однажды в Новый год мы сидим — я, Володя и Ксюша (Ксения Афанасьева — последняя возлюбленная Владимира Высоцкого. — М.Р.). Новый год, у нас только ящик мандаринов и две бутылки вина. Володя говорит: «Представляете, где-нибудь говорят, что Высоцкий гуляет, а мы сидим и просто разговариваем». Он так умел слушать!
Что говорить… На пятнадцатый год после смерти Володи мы ставили ему памятник. У него же стихи были: «И поставят мне памятник в сквере, где-нибудь у Петровских ворот». Я решил, что именно там и надо ставить памятник. Был объявлен конкурс, и Марине понравились макеты двух — как он в «Гамлете» стоит и другой, с раскинутыми руками. И мы решили поставить второй, скульптора Геннадия Распопова, который к этому времени умер.
До этого я пришел к Анатолию Эфросу, который после отъезда Юрия Любимова из страны руководил «Таганкой», и предложил поставить Володе памятник в роли Гамлета. Он согласился, но не знал, как оформить. «Очень просто, — говорю я. — Марина напишет вам письмо, что она дарит театру памятник, и вы примите его как пожертвование». Марина, естественно, согласилась, и я собрал друзей — Вадима Туманова, Стасика Говорухина, других. Посмотрели, сколько это будет стоить — примерно десять тысяч долларов. Ну, собрали деньги, и памятник, если сейчас поехать на «Таганку», во дворе стоит, но не старой, а «Новой Таганки». Это был первый памятник Высоцкому.
А когда мы отлили второй… Это длинная история, долго рассказывать. Вот тут все наперегонки начали помогать — 52 согласования сделали.
Когда я уже был в Америке, мы сделали первый фильм о Володе. У меня была только бобина с переведенными фрагментами и фотографии его. Все тогда откликнулись — Иржи Форман дал свои монтажные столы, кто-то денег, мы записали двенадцать интервью, и каких! Бродский, Барышников, Аксёнов, скульптор Неизвестный, Шемякин, сам Форман. И вот тогда Бродский сказал: «Высоцкий — это тот поэт, который как никто умел работать с ритмом, со словом. Мы еще не понимаем, что означает уход Высоцкого для русского языка». Володя же встречался с ним в Америке в 1978 году, и тот написал на своей книжечке: «Лучшему поэту России как внутри нее, так и извне. Бродский — Высоцкому».
Марина Райкина
