Не обольщайся.
Ты бы всё так же потел, как свинья, и не сказал бы ни слова. Единственное, что у тебя хорошо получается, так это сказать: «Добро пожаловать в «Макаронни». Может, вы готовы сразу заказать напитки?» И где-нибудь, отходя от столика, споткнёшься, на тебя грозно и презрительно посмотрит старший официант. Точнее, официантка. Нина.
Она будет тебя шлёпать по заднице, когда ей захочется, как бы за «каждый твой косяк», а ты будешь терпеть.
- Чё встал? – выпалит она, пролетая мимо, пока ты стоишь у барной стойки и смотришь на себя в зеркало.
А в первый день всё ещё непонятно было, даже улыбало, что каждый официант, пиццер, менеджер и даже директор, знакомясь, говорил: «Добро пожаловать в ад!» И ты думал, что будет весело, тусово, а выходит всё так, как обычно у тебя выходит, – скверненько.
Обойдя четыре грязных столика, ты заходишь с гарбиджем в подсобку. Открываешь дверь лифта, ставишь туда грязные тарелки, чтобы отправить их наверх, на мойку.
Напротив лифта стоит рукомойник с зеркалом. Ну жара! Ты умываешь лицо холодной водой, выпрямляешься и видишь огромные чёрные круги на рубашке. К концу смены, когда на улице чуть похолодает, может, круги и высохнут. Но после них останутся белые соляные пятна. Как всё это… Тут заходит старший официант, тоже с грязными тарелками:
- Ты чего, гарбидж не отправил ещё?
- Нет.
- Ну и хорошо, я сейчас туда ещё закину.
Потом Нина поворачивается к тебе, распускает русые крашеные волосы, спрятанные в пучок, и говорит с придыханием:
- Хочется.
- Мне тоже, - говоришь ты, сам не понимая, о чём идёт речь.
- Правда? – её глаза пожирающе смотрят теперь на тебя. Ты думаешь: то ли ты сказал что-то не то и тебя за это сейчас опять эта ненормальная по заднице ударит, как маленького ребёнка, то ли ты наконец-то словил её волну, научишься ей сострадать и сопереживать.
- Конечно, правда. Только ты о чём? Это я просто спрашиваю, чтобы понять, что мы понимает друг друга.
- Ну это…
- Что?
- Это самое… Секса хочу.
И на такое внезапное заявление в лоб, как каминг аут на Русском марше, ты дебильно хмыкнул и ответил:
- О, как много раз я это слышал.
Нина хмурится. Так, словно её ручонка уже на твоей заднице:
- Чего слышал, я не поняла.
Взгляд плавит. Чёрные круги, наверное, под мышками стали ещё больше. Ты опускаешь глаза в пол, делаешь вид, что поправляешь ручник.
- Да у себя в голове, - сам от себя не ожидая, говоришь ты.
- А, ну тогда мы друг другу поможем?
- Поможем? – и ты неприятно представил, как её рука всё бьёт и бьёт тебя по заднице.
- Ты – мне, а я – тебе. Слушай, я – человек прямолинейный. Давай. За ночь я тебе дам пять тысяч. Идёт? И обоим приятно, и тебе деньги.
Ты всё смотришь в пол, поправляешь фартук, открепляешь ручник от пояса фартука, выпрямляешь его, складываешь вдвое и снова закрепляешь на поясе. И всё это время ты краем глаза видишь, что Нина стоит напротив, руки в боки. Выжидает.
Ты поднимаешь голову и с улыбкой произносишь:
- Ну, я не знаю… Что-то сейчас дел много, ох.
Она щурится, оценивающе смотрит на тебя снизу-вверх, сверху вниз:
- Но ты подумай. Пять тысяч.
Уходя, она приближается к тебе вплотную, расстёгивает верхнюю пуговицу на твоей рубашке и шепчет на ухо:
- Так лучше. Мне так больше нравится.
Когда ты остаешься один, ты поворачиваешься к рукомойнику, моешь руки, лицо. Опять выпрямляешься и смотришь на распахнутую рубашку, из-под которой выглядывают наружу три жалких волосинки.
Пять тысяч.
Каких-то пять тысяч.
