Первая сессия. И первым экзаменом, черт его дери, оказалась начертательная геометрия. Никто не боялся. Все, конечно же, ходили на каждое занятие, понимали каждое преподавательское слово с полуслова, шелестели бумажками, скрежетали ручками, в общем - с упоением слушали лекции. Конечно же!
По пятницам на доске всегда гордо красовалась фига. С утра идешь в институт, солнце так хорошо греет морду, ты мысленно уже на выходных, запархиваешь наивной бабочкой в аудиторию, а с доски передает привет тебе фига. Думаешь про себя: «Это ты, дружок, наверное, не вовремя зашел». Скучаешь. Через тысячу лет звенит звонок. Уходишь. И в следующую пятницу уже настороженно так переступаешь порог аудитории: садишься, настраиваешься, поднимаешь глаза, а на доске… что же на доске? Фига!
Балаган начался сразу после первого сентября. Седой профессор что-то с жаром талдычил на марсианском, зарисовывая фигами всю доску. Скучнее становилось от пятницы к пятнице. Ряды редели. Суббота теперь приходила раньше на один день.
Вестники с фронта, отважные борцы с ленью, те бравые мужчины, отчаянно старавшиеся посещать добрую половину лекций, однажды принесли печальное донесенье: к экзамену будет допущен лишь тот, кто принесет чертежи. «Пересечение пирамиды и плоскости». «Построение выреза в конусе». «Развертка пересекающихся поверхностей многоугольников». Мужики, у нас большие проблемы!
Судный день грянул сразу же после январских пьянок. Второй час экзамена подходил к концу. Паника нарастала. Скользкие от пота тубусы то и дело с грохотом падали на пол. Никто не выходил из аудитории, где проводилась самая страшная пытка в мире. «Он там их ест, что ли?».
И вот последний косяк идущих на смерть переступил порог. Профессор некоторых студентов видел чуть ли не впервые. Оно и лучше, эти хотя бы не раздражают. «Господа, проходите, прошу ваши тубусы, покажите чертежи. Хотя, нет. Вот Вы, пожалуйста, просто откройте крышку, дайте сюда тубус. Хороший тубус, давайте-ка посмотрим, не выйдет ли из него хорошей подзорной трубы. Что-то тут у Вас в тубусе-то темно. Для трубы не сгодится. А чертеж, вроде, ничего. Четверка Вам сойдет? Вот и славно. Присаживайтесь к остальным, берите карандашик и лист, перерисовывайте картиночки с доски. А вы, господа, кладите на пол чертежи. Так. Теперь топчите. Хорошо-хорошо. Вот Вы отлично топчете, я Вам четверку поставлю. А Вы уж что-то совсем ленивы, Вам только тройку, извините. Достаточно. Берем карандаши и листочек, садимся за парту, рисуем».
Весь курс старательно перерисовывал фигу. Всё, как на доске. Как только кто-то приносил свою фигу профессору на проверку, каждый раз находился новый недочет. Горе-студенты один за другим отправлялись на «перерисовку». Некоторые сидели уже пятый час. Кто-то чуть ли не со слезами на глазах молил о пощаде и просил отпустить, призывая к преподавательскому милосердию. А старик в ответ: «Но Вы же столько времени сэкономили, не посещая мои лекции, будьте добры, присядьте, потратьте на старика немного своего драгоценного времени».
Прошло еще два часа. Народ начал сильно нервничать. «Сдаем работы. Так. Сдаем зачетки. Так. Сидим пока». Профессор что-то черкал на листах с фигами, стесняясь собственной улыбки, улыбался, расписывался в зачетках. «Всем спасибо. Позабавили деда. Поздравляю с успешно прослушанным курсом по начертательной геометрии. Зачетки на столе. Разбираем». И, закурив сигарету прямо в аудитории, он вышел. Экзамен окончился шквалом аплодисментов непонятно кому и непонятно зачем.
Трофимов Данила
