Этот спектакль смотрели театральные гости из-за рубежа, участники международной конференции. Они заняли целый ряд и потом, окружив Ф. Г. за кулисами плотным кольцом, бурно выражали свой восторг, поднимая при этом большой палец:
— Миссис Раневская — о!
Выслушав благодарность директора уже в гримерной, Ф. Г. не без кокетства ему сказала:
— Вы забываете, чего мне, старой и больной, каждый спектакль стоит! Когда-нибудь я протяну ноги прямо на сцене, на глазах у изумленного зала!
— Что вы, Фаина Георгиевна, как можно! Дай Бог каждой женщине вашего возраста выглядеть так, как вы!
Пересказывая мне это, Ф. Г. вспомнила, как в день ее юбилея к ней подошел весь седой театровед и, заикаясь, повторил приблизительно то же самое. Ф. Г. тогда стукнуло шестьдесят.
— Ну, а сколько лет вы мне можете дать? — игриво спросила она.
— Ну, я не знаю. Ну, лет семьдесят — не больше!
— От удивления я застыла с выпученными глазами и с тех пор никогда не кокетничаю возрастом, — призналась Ф. Г.
Но о том, что ей трудно играть Сэвидж, она при каждом удобном случае напоминала любимому директору.
— Я, дура, надеялась, что теперь, когда появилась «Тишина», мне не придется десять раз в месяц выходить на сцену, — пояснила свою настойчивость Ф. Г.
Но чуткий Лосев принял ее игру всерьез. И однажды спросил:
— Если вы не хотите больше играть Сэвидж, как быть театру? Снимать такой кассовый спектакль с репертуара или искать вам замену? Как вы полагаете?
Ф. Г. вся сжалась внутри: «Кажется, я перегнула палку». Но директору сказала:
— Решайте сами.
— Ну, не могла я дать обратный ход — гордость не позволила, —объяснила Ф. Г. мне. — Я решила: будь что будет. В конце концов, кто может у нас сыграть эту роль? Разве что Вера? Но она больна, а на других я не соглашусь. Нет, не соглашусь. Если, конечно, меня спросят.
И расплакалась. Я редко видел ее такой.
— Расстаться с Сэвидж — потерять любимого ребенка, — сказала она, промокая глаза платком. — Вырастить его и вдруг оказаться ему ненужной? Играть с кем-то в очередь — не умею. Для меня это — все равно что ложиться к любовнику, зная, что вчера он в этой же постели спал с другой. И не замечать, что он пахнет духами соперницы, а на его рубашке следы чужой помады. — Ф. Г. неожиданно рассмеялась. — Ничего себе у меня фантазия! Так и до сумасшествия недалеко.
Но Лосев, получив разрешение («Решайте сами»), начал действовать. И предложил роль Сэвидж Орловой. Ее кандидатуру Ф. Г. никогда не брала в расчет:
— Да и не согласится она! Любочка достаточно прагматична, чтобы сознательно пойти на провал. Перепады от эксцентрики к лирике, от фарса к трагедии, от буффонады к исповеди никогда не были ей под силу!
Вскоре Ф. Г. сообщили, что демарш дирекции Любовь Петровна отвергла:
— Неужели вы думаете, что я возьмусь за Сэвидж, не получив приглашения самой Фаины Георгиевны?!
— Ну, что я вам говорила! — Ф. Г. явно ликовала. — Любочка никогда не согласится на непосильную для нее роль, да еще после того, как другая справлялась с ней, скажем, не без успеха!
Потом, подумав, усмехнулась:
— Или это только игра? Тонкая настолько, что сразу и не разглядеть?
В тот день она не раз возвращалась к этому:
— Ну не могу я расстаться с Сэвидж. Не могу оторвать ее от себя!
Увы! Прошло немного времени, и Любовь Петровна начала репетировать любимую роль Раневской.
Ия Саввина уверяла, что Ф. Г. позже сказала ей:
— Когда я по многим причинам не могла больше играть миссис Сэвидж, мне хотелось передать ее именно Орловой. В ней были чуткость, человечность, доброта, что составляло основу характера миссис Сэвидж.
Попробуй тут разберись в актерской психологии! Незадолго до смерти Любовь Петровна написала уже из больницы:
«Моя дорогая Фаина Георгиевна! Мой дорогой Фей!
Какую радость мне доставила Ваша телеграмма. Сколько нежных, ласковых слов. Спасибо Вам!
Я заплакала — это бывает со мной очень-очень редко. Ко мне пришел мой лечащий врач, спросил: «Что с вами?» Я прочла ему Вашу телеграмму и испытала гордость от подписи Раневская, и что мы дружим 40 лет…
Доктор смотрел Вас в «Тишине» и до сих пор не может Вас забыть. Спросил, какую Вы готовите новую роль. И мне было так стыдно и больно ответить, что нет у Вас никакой новой роли. «Как же так? — он говорит. — Такая актриса, такая актриса! Вот и вы говорите, у вас нет новой роли. Как же это так?»…
Я промолчала, а когда он ушел, долго думала, как подло и возмутительно сложилась наша творческая жизнь в театре. Ведь Вы и я выпрашивали те роли, которые кормят театр. Ваша «Тишина», Ваша «Сэвидж», которую Вы мне подарили. Мою Лиззи Мак-Кей протолкнула Ирина Сергеевна, Нору — Оленин, репетировали ее как неплановый спектакль. Приказ на «Лжеца» я вырвала почти силой от Завадского.
Мы неправильно себя вели. Нам надо было орать, скандалить, жаловаться в Министерство. Разоблачать гения с бантиком и желтым шнурочком.
Но… У нас не те характеры. Достоинство не позволяет».
