18 апреля в Большом театре прошла XX церемония вручения премии «Золотая маска». Режиссер Театра им. Евг. Вахтангова Римас Туминас, получивший награду за «Евгения Онегина», поделился впечатлениями и планами с корреспондентом «ВМ».
– Римас Владимирович, рада в числе первых поздравить лауреата премии «Золотая маска-2014» за лучшую режиссуру. Спектакль получил семь номинаций! Лучший спектакль большой формы, лучшая мужская роль у Маковецкого и второго плана – у Вдовиченко, лучший художник, лучшие костюмы, свет…
– Я рад! Хотя я бы добавил в финалистов и Евгению Крегжде с Ольгой Лерман в роли Татьяны, и Василия Симонова в роли Ленского, и даже предложил бы учредить номинацию «роль без слов». В ней, безусловно, Екатерина Крамзина – она очень изобретательна, интересна, украшает и дополняет спектакль.
Мы много и серьезно работаем, а потом отдаем это на продажу. Помыслы «Золотой Маски» очень красивые, благородные, но шоу, соревнования, своеобразной театральной олимпиады не избежать. Хорошо, что она существует! Особенно премия важна для актеров. Они могут отвергать, смотреть свысока, но такая премия утверждает их в профессии. Доказывает, что они живут и работают для людей.
– «Евгений Онегин» особенный спектакль для вашего театра? Словно все звезды сошлись на нем.
– Звезды или не звезды… Но что-то сошлось. И мое давнее увлечение Пушкиным, Лермонтовым, Достоевским, и время, и мысли, и мечтания, и мои искания метода существования актеров, предназначения театра. Все это вырвалось в одном. Все то, что я не успел в русской литературе, или не успею, или отложил – я сконцентрировал здесь. Мое понимание литературы и нашей современной жизни – все здесь. Современность, современный театр – это способ мышления. Но осовременивать ради своих амбиций, своих выражений – «я творец, я хочу выразить себя» - это всегда смешно звучит. Что ты такое? Просто вчитайся, вслушайся и раскрой автора. Вот «Демон» Врубеля. Остался Врубель – со своим творением. И остался Лермонтов – со своим. Если мы понимаем друг друга, то и дополняем, и тогда рождается нечто третье, которое порождает потом четвертое – и так устроена жизнь. А себя выражать… Кто тебя просил? Но если говорить про русского человека – кто ж не любит Пушкина! Кто же может не любить этот спектакль…
– В работу над «Онегиным» вы вошли одним, а вышли другим человеком. Было такое ощущение?
– Да. Вышел светлее. Облегченным, светлым. И не потому, что получилось. А потому что попал в территорию света. Через этот спектакль я приблизился к тому, к чему я стремился, - к тому способу рассказа в театре, к тому сочетанию музыки, освещения, декораций, пространства с актерской игрой. А главное, мне кажется, я достиг того, над чем долго бился, - над пониманием актерами ансамблевости игры. От этого стало светло. И сразу же трудно, опасно, страшно! А что дальше?
Правда, дальше я выпустил «Улыбнись нам, господи» - это такая молитва о нас, о себе. Я доволен спектаклем, как может быть доволен режиссер: к себе претензии имею большие, но он состоялся. А вот что дальше? Увлекаюсь Данте, Булгаковым…
– Каков сейчас климат в театре?
– Творческий подъем, взрыв! Когда я пришел в качестве художественного руководителя, актеры злобно требовали роли, ждали их… А друзья советовали: сразу начните завоевывать симпатию у Борисовой, Ланового, Князева, Этуша, Максаковой… Для них ставьте спектакли – тогда у вас будет их поддержка… Так было у многих, и у Товстоногова. А я начал с того, что стал смотреть: что там внизу, в воде, что за ил на дне театра. А уже потом, если все сложится удачно, думал подойти к вершинам. Так и случилось. Путь к театру сегодня уже другой.
И сейчас желание работать исходит от души. Они как будто запели все, как будто мы все вместе подхватили какую-то божественную мелодию, и в этом свете они хотят быть, участвовать! Это ужас как все хотят работать! Все поколения жаждут. Этот момент прекрасен, красив – но одновременно он выявляет слабые стороны и сложные ситуации в театре. Не только когда плохо театру: когда театру плохо, так все плохо. Но и на взлете все становится видно. Взлетают, как из вулкана, не только огонь и камни, но и дым, и сера. Эта сера, существующая в театре, может отравить нас: жалуются на перенагрузку, например. Сначала жаловались, что 15 лет никуда серьезно не выезжали на гастроли, а как собрались уже ехать, заметили: а съемки, а заработки, как же можно отложить… Но надо, надо все делать. И ездить, и зарабатывать…
Летом мы с «Онегиным» собираемся в Нью-Йорк, Бостон, Торонто, осенью в Израиль и Италию. Так мы завершим сезон. Талант актеров надо показывать публике и рассказывать, что мы не медведи и не враги. Поднять флаг мира и ехать.
– Кстати, ваш театр считается одним из самых богатых в Москве.
– Да, я очень рад, что у моих актеров, не скрою, одна из самых высоких зарплат в театре. Но знаете… Спектакль легче поставить, чем его потом удержать. Проблемы, болезни, замены, вводы… Это меня уже коробит, нервы сдают от этих просьб о заменах. Болезненно переживаю, не могу привыкнуть: привык бы, стал бы равнодушным! Что бы ни случилось – надо жить.
– В Барселоне открылся филиал театра Вахтангова. В декабре каталонцы уже аплодировали «Дяде Ване» и «Маскараду». Почему Барселона?
– Валенсия – более театральный город, а Барселона – более музыкальный. Партнер нашего театра, русский предприниматель Сергей Золотарев, у которого есть бизнес и в Испании, и в России, предложил освоить Дворец конгрессов в Барселоне. Переоборудовать и приспособить площадку к театральным спектаклям. Это мы и сделали, мне кажется, удачно. Но в этот филиал Театра Вахтангова (рабочее название) поедут и другие театры. Чтобы Дворец конгрессов стал культурным центром русской драматургии и лучших российских театров. Только разрешите одно: введу цензуру. Не все поедут.
– Кстати о цензуре: не замечали, что наш зритель последнее время стал очень консервативен, зажат?
– Зажат, потому что он любит театр, идет туда, но часто обманывается. Его обманывают. Как в магазине: раз испорченную курицу подсунут, другой раз обсчитают – уже боишься идти. Человеку стало трудно выбирать, знать, ориентироваться: везде подмена. Зритель ждет доверия к себе, любви, искренности, настоящего художественного акта. Чтобы во время этого акта его не обвиняли, а призвали к бессмертию! Чтобы призвали быть творцом: ты тоже творец, не только мы! Мы с тобой творим сообща мир, который красив, мы вместе идем к празднику жизни! Не важно, если, может, и не дойдем… Но важен этот путь.
А без него зрители становятся напряженными, боятся, что их обманут. Либо по драматургии обманут, подсунут пустышку. Либо играют приблизительно, показывают имитацию. Имитацию чувств, имитацию боли. Это мещанский подход: давай я сейчас про человека сейчас поболею. Зритель видит неискренность, но все равно идет, верит… Мы сами убиваем в нем веру в нас. Поэтому я стараюсь и буду стараться и в репертуаре, и в отборе режиссеров, и сам, раскрываясь в этом театре, не обмануть. Не обмануть в первую очередь себя – потом уже других и не обманешь, если с собой честен. И я рад, что публика не обманывается у нас. Нет, есть еще обман, есть! Но я вас уверяю: еще год-два – и зритель придет на любой спектакль, не выбирая, кто играет, какие лица… На любой спектакль придет – и потом скажет: да, меня расслабили, полюбили, меня человеком считали, даже творцом! И я поверил, что я вечно буду жить.
– Вы часто называете так: «театр-сад».
– В этом саду много работы. За ним надо присматривать, поливать, корчевать. Сад – это утешение и украшение, доброта. Театр – дом доброты…Знаете, выходит зритель со спектакля. Потрясен: там со сцены кричали, ругали, обвиняли, требовали, жгли, били, ставили острые вопросы… Зритель выходит виноватый, побитый, но говорит: хороший спектакль, мне понравился. И уйдет. А после другого спектакля – нежного, умного, гармоничного, сентиментального – зритель скажет: хороший спектакль, но не очень. Через месяц куда вернется зритель? В тот дом, где его простили. А туда, где его били, он уже не пойдет
