— Катя, вы одновременно участвуете в нескольких музыкальных проектах. Какой из них для вас сейчас самый важный?
— Один — «ГШ» (бывший Glintshake), с которым мы будем играть на Пикнике «Афиши». Это гитарный поп с отсылками к 80-м — дерганый и резкий, но при этом мелодичный. Еще есть сольный проект NV, где я делаю странную поп-музыку. С ним я ездила в тур по Северной Америке с Джесси Ланзой, которая недавно приезжала играть на «Стрелку». А третий проект — импровизационная группа «Рты», где играют участники из разных групп, например, On-The-Go, Playtronica и Pompeya.
— Есть ведь еще один проект, посвященный академической музыке?
— Да, называется Scratch Orchestra. Но это условный проект — из него невозможно уйти, но и прийти тоже нельзя, он как кот Шредингера. Он существует, пока в него верят, но пока он в моей жизни отсутствует: мы не репетируем и не собираемся.
— Как такое вообще возможно?
— А так: композитор Корнелиус Кардью, ученик Штокхаузена, решил собрать маленький оркестр из энтузиастов и написал для них конституцию и произведение «Великое учение». Они исполняли его на инструментах, которые сами сделали или нашли на улице, потому что звучать может что угодно, даже карандаш. Мы собрались по лекалам Scratch Orchestra — то есть мы фактически его московская франшиза. В 2013 году исполнили в «Гараже» несколько параграфов из «Великого учения». В последнее время все занимаются своими делами.
— Вы пишете столько разноплановой музыки — как устроен ваш механизм вдохновения?
— Понятной формулы нет, это как в лесу: ты никогда не знаешь, когда твой голос стукнется о дерево и вернется к тебе. Невозможно предсказать, как повлияют на тебя какие-то события. Никогда не знаешь, когда бабахнет, поэтому я эмпирическим путем изучаю многие вещи. И на многие штуки соглашаюсь, потому что негласный лозунг моей жизни — «А почему бы и нет?». Иногда я, правда, перескакиваю в «Зачем я согласилась!». Важно рисковать, иначе жизнь станет очень скучной. Рисковать вредно для желудочно-кишечного тракта, но полезно для душевного здоровья.
— Можно примеры полезного риска? Вот открываешь инстаграм @katenvy: фотографии с концертов, крутые фотосеты. А риска не видно.
— Риск есть во многих вещах, на которые я соглашаюсь: ехать куда-то, участвовать в каких-то непонятных проектах. Для меня даже концерт до сих пор стресс, и путешествия, и туры. Не каждый согласится поехать с незнакомыми на три месяца в путешествие на тачке. Машина — это довольно интимное, тесное пространство, из которого далеко не уйдешь. А что будет, если окажутся мудаками? Или ты? Всем с этим жить. А я рискнула и не пожалела, потому ребята оказались невероятно классными, как будто я их знаю 100 лет. Таких примеров у меня в жизни на самом деле очень много.
— Например, волосы неожиданного цвета? Вы же ходили и с розовыми, и с серыми. А сейчас выбрали синий City Beats.
— Да, я крашу волосы уже лет пять. Начинала с прядей, потому что боялась краситься целиком. Долгое время красилась в нейтральные цвета, например — в белый или серый. Сейчас возвращаюсь к ярким волосам, чем сильно удивляю своих друзей, которые меня не видели в розовом уже несколько лет. Синей, кстати, тоже была — когда мы первый раз собрались со Scratch Orchestra. Для меня это возвращение к тем временам, когда у меня происходило переосмысление музыки в целом и того, как я ее понимаю, как я в ней существую, поиска самой себя и музыки во мне. Это довольно длинная и странная ассоциация. Тогда меня незнакомые люди называли Мальвиной, думаю, и теперь будут. Синий — это сложный, насыщенный цвет, принято считать, что это цвет творчества, проверим!
— А не страшно было бросить все и жить только своим творчеством?
— С 2012 года я не работаю нигде, кроме своих музыкальных проектов. Живу концертами. И каждый концерт для меня по-прежнему стресс. Я до сих пор так и не научилась нормально реагировать на неполадки со звуком. Если играешь с группой, у вас импровизация, а ты не слышишь остальных, это очень плохо. Концерт — это поле битвы, где ты борешься сам с собой. Мне кажется, что если волнение пропадет, будет уже не так классно.
— А те, кто уже давно на сцене, думаете, не волнуются?
— Кто, например? Филипп Киркоров? Мне кажется, что он достаточно сошел с ума, чтобы замещать свое волнение эпатажем и сумасшествием. Он уже в другой стадии, когда можно не то что не волноваться — он уже в космосе. Он очень странный, но это комплимент.
— Переставлять аккорды и рифмовать слова можно научить любого, но почему-то не у всех это вытекает в творчество. Как это происходит?
— Ну рэп-баттлы, например, — это мастерство, но не искусство. Мастерство — это приятный бонус к творчеству. А творчество — это баланс между желанием самовыражаться и инструментарием, который для этого используется. Музыка — это очень абстрактная и неприглядная штука. Я знаю, как сделать ее прикладной, чтобы ее можно было использовать в ресторанах или в фильмах, но мне это не интересно. Первый раз вопрос «Что такое искусство?» попался мне на олимпиаде по английскому в 10–11 лет, и меня перекрыло на час. Тогда я еще ничего не знала о дадаистах, Дюшане и его «Фонтане». И как ответить на этот вопрос, я не знаю до сих пор. Есть же наивное искусство. Например, в Одессе живет сумасшедшая женщина, которая пишет картины на кусках гофрированного картона, там все смеются над ней. Мои друзья купили у нее картину, где сидит лягушка и улыбается как Джоконда. Это нелепо, классно, естественно, иронично. Мне кажется, эта бабушка просто не врет и все делает по-настоящему. Я тоже к этому стремлюсь
