Сейчас роман «Евгений Онегин» Пушкина станет лейтмотивом моей исповеди. Я расскажу о том, как познавал по нему жизнь, как роман возвращал меня к себе и как читал меня вместо того, чтобы было наоборот.
«Дуэль Онегина и Ленского», автор И. Репин, 1899
Мама привила мне любовь к «Онегину» ещё с детсадовского возраста. Она что-то рассказывала о своих отношениях с этим произведением, из чего я тогда ничего не понял и не запомнил. Тем не менее, понял его важность и был побуждён, по её подсказке, выучить наизусть несколько строф из «Сна Татьяны», насколько тогда хватило сил. Потом я даже читал их воспитательнице в детском саду, краснея и забывая то, что дома тарабанил без запинки.
В школьные годы об Онегине пришлось надолго забыть, а стихи учить другие, причём почему-то с намного большими усилиями, чем «Сон Татьяны» в 5-6 лет. Но в 9 классе настало время понять, что же такого в этом давнем произведении, что заставляет людей читать, плакать, выворачивает им душу наизнанку.
Я, хотя и был почти отличником, иногда позволял себе немного сфилонить и не прочитать что-то на урок литературы, однако в этом случае всё было не так. Я читал с упоением, словно открывал сундук с давно забытыми сокровищами, каждое из которых сияло всё ярче, освещая тёмные углы моей юности.
Вернее, это я думал, что читал эту книгу. На самом деле она читала меня. Вот этот момент был первым эпизодом, прочитавшим мои мысли:
Оказывается, автор не обязательно срисовывает героя с себя, а я несколькими строками ранее именно в этом его и заподозрил.
Но дальше было ещё страшнее. Я узнал себя в Ленском и увидел четыре типажа персонажей, которые, как мне показалось, представляли львиную долю окружавших меня хоть сколько-нибудь «живых» людей (Онегин—Ленский—Татьяна—Ольга) и целую уйму «трупов», которые своим бессмысленным существованием только дополняли интерьер жизненных декораций.
В моём мире было именно так, как в мире, созданном Пушкиным.
Окружение тоже делилось на типажи: циничные «Онегины», пресыщенные жизнью и вечно отыскивающие изъяны в других; наивные «Ленские», такие же мечтатели, как и я; отстранённые «Ольги», для которых любовь была лишь мимолётной игрой; и, наконец, глубокомысленные и преданные «Татьяны», чья настоящая любовь часто оставалась безответной, но в чьих глазах угадывалось то, что появится там лишь через время:
Я вас люблю (к чему лукавить?),
Но я другому отдана;
Я буду век ему верна.
Я узнал себя в Ленском, как если бы каждый стих Владимира был отражением моих юношеских ожиданий и безмятежной веры в жизнь — той веры, которую Онегин так варварски уничтожил на краю заснеженного поля. В Ленском я узнал себя ещё и потому, что был слишком наивен и честен для циничного общества. Во мне тоже жила эта страсть к высоким идеалам и вера в возможность чистой, непорочной любви. Как и Ленский, я порой слишком остро воспринимал равнодушие и насмешки окружающих, будто весь мир пытался навязать свои, более суровые правила игры. Как и он, я чувствовал, что становлюсь жертвой своей романтичности.
И пророческим образ Ленского оказался не только для автора романа, но и для меня. Хотя до стычек с антиподами почти не доходило, внутренняя сущность Ленского, то и дело пробивавшаяся во мне, приводила к трагедиям подобного рода.
По «Онегину» я понял много вещей о делах амурных, о том, кто кому нравится и почему; усвоил мысль о том, что иногда кто-то может оказаться не готовым к любви, а «дозреть» можно слишком поздно. Обсуждать внутреннюю красоту произведения я мог долго и вдохновенно даже в школьные годы... Но вместо этого мы зубрили:
Мой дядя самых честных правил...
Хотя письма Татьяны Лариной и Евгения Онегина были куда интереснее для зубрёжки, чем вступление и даже тот самый знакомый мне с детства «Сон Татьяны», символически представлявший её дальнейший жизненный путь.
Жизнь возвращала меня к Онегину на данный момент дважды. Я хотел понять книгу лучше после того, как встречал неразделённую любовь и бился головой об стену, пытаясь понять, что со мной не так. Но утешался тем, что, возможно, любовь ещё не дозрела, поэтому перечитывал роман с акцентом на образе Татьяны и всей этой внутренней борьбе, которую она так стойко перенесла.
Дважды после школы я перечитывал «Онегина» запоем и дважды поражался проницательностью автора. Как только я чувствовал или думал что-то, в следующих строках автор описывал это в подробностях. Книга снова меня читала. Например, слеза пробивалась точно перед этой строфой:
На какое-то время я забываю о романе, но потом снова возвращаюсь к нему. И вот я в очередной раз нахожу в «Онегине» строки, которые предсказывают мои чувства и события из жизни. Будто кто-то написал этот роман, держа перед собой моё будущее. Те же вопросы, те же переживания, которые в сердце оставляют глубокие шрамы.
Возвращение к «Онегину» стало своего рода ритуалом: я искал в нём не просто утешение, а ответы на свои вопросы. Почему мы так часто теряем то, что кажется вечным? Почему те, кто кажется созданными для нас, делают другой выбор? Почему «чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей»?
И каждый раз, перечитывая, я всё яснее понимал, что в этом тексте заключён универсальный закон любви и разочарования, неизменный для любого времени и возраста.
По «Онегину» я понял, что такие ситуации, как у меня, нормальны. И всё, что я могу сделать, — это сохранять человеческое лицо, верность своим идеалам и принципам, даже если что-то или кто-то будет агрессивно их испытывать.
С тех пор я понял, что «Евгений Онегин» — это не просто роман, а жизненный компас. Он не обещает, что я найду правильный путь, но направляет, уча переживать потери и разочарования, оставляя место для надежды. Пусть судьба Ленского оказалась трагичной, но для меня этот образ — не столько предостережение, сколько урок того, как важно не утратить свою веру, даже если на краю заснеженного поля вновь кто-то встанет с пистолетом в руках напротив меня.
Но, скорее всего, этого не случится. Потому что урок я усвоил. А вот у Ленского не было такой возможности. Онегин в его жизни был, а вот романа Пушкина — не было. Ну а у меня он есть. Есть и вера. И благодаря роману я не собираюсь с оружием в руках кому-то доказывать, что её не утратил.
Кирилл Жихарев
