— Вы склонны подводить итоги, анализировать то, что сделано, не обязательно за годы?
— Я такими глупостями не занимаюсь. Какой в этом смысл? Я еще молодой человек, которому 33 года, а вы говорите о подведении итогов. Жизнь только начинается. Постепенно приходишь к осознанию многих важных вещей, радуешься профессии, удивляешься тем неожиданностям, которые она приносит на каком-нибудь 139-м спектакле. Думаешь: почему этого не было на премьере? Какие могут быть итоги? Итоги надо подводить тогда, когда наступит тишина внутри. Возникает другой вопрос: что делать дальше? И он не праздный. Это нормальный вопрос зрелого человека, думающего о том, что предстоит, чем еще можно удивлять? В первую очередь — самого себя.
— Не теряется с годами интерес к профессии? Она у вас энергозатратная.
— Она действительно забирает много сил. Но пресыщенности нет. Актер ведь все время хочет работать. Другое дело, что многое уже попробовал. Какого еще персонажа сыграть? Можно взять классическую пьесу, и ее прочтение будет иным. Я ненавижу слово «трактовка», не люблю, когда Чехова осовременивают, делая его героев похожими на политических деятелей. Что имел в виду Антон Павлович, когда говорил о комедиях? Почему Костя Треплев стреляется, если это комедия? А Фирса заколачивают в пустом доме? Зачем придумывать что-то лишнее? Дело не в старых или новых формах.
— Разве в спектаклях Римаса Туминаса вы не сталкиваетесь с необычным толкованием, в том же «Онегине»?
— Спектакль «Евгений Онегин» — не переиначивание автора, а следование ему. Да, на сцене нет самовара. Он у нас стоит за кулисами. Сколько ни ставь «Чайку», у каждого спектакля будет свой звук. Но есть звук, который мне нравится, а есть тот, что раздражает. Мне хочется в таких случаях сказать: «Дорогие товарищи, лучше возьмите другого автора! Зачем же так перекраивать текст, излагать его своими словами?» «Чайку-с не желаете-с?» — говорят у Островского. «Слушай, давай чаю бахнем». Напиши свою пьесу и бахай.
— В школьные годы вы играли Счастливцева в «Лесе», с которого все и началось. Подходит вам эта фамилия?
— Я — Маковецкий. Никогда себя ни с кем не сравнивал — ни с живыми людьми, ни с персонажами пьес и фильмов. У меня своих скелетов в шкафу хватает.
— Но разве сыгранные герои не живут в вас?
— Они живут, но мной не движут. Я от них ухожу. Иначе как играть сегодня Дядю Ваню, а завтра — Коврина из «Черного монаха»? Что произойдет, если я буду жить одним персонажем? Все они будут на одно лицо. Занавес закрыт, я пережил прекрасные мгновения, надеюсь, что и публика испытала такие же эмоции. Я выхожу из театра, сняв грим, какое-то время нахожусь в состоянии Деточкина из «Берегись автомобиля». Словно продолжаю раскланиваться. Актеры после спектакля могут с кем-то общаться, но чаще всего их глаза повернуты внутрь себя. Но наступает вечер, играется новый спектакль, и то, что было вчера, кладется куда-то на полочку, записывается на дискетку. Где хранятся все эти пьесы? Почему не путаются? Я же не произношу на «Дяде Ване» текст из «Черного монаха». Можно не играть спектакль много времени, но достаточно объявить, что завтра он состоится, и вам достаточно пройтись по пьесе, и она тут же вспомнится. Стоит объявить, что сегодня финальный спектакль, — и спустя время ластиком все стирается. Потому что больше не понадобится. Сколько таких спектаклей у меня стерто ластиком! Это феномен актерской памяти, который пытались изучить ученые мужи. Не изучается.
— А что же с фильмами происходит?
— Тут другая степень затрат. Актер вынужден работать по 12 часов, играть много сцен, и не всегда подряд. Сегодня — из 8-й, 16-й и 24-й серии, и все в один день. Вы не просто учите текст, но должны посмотреть, что было в 5-й серии, что было до 8-й серии. Вы это учите и забываете параллельно, иначе на дискету ничего не поместится. Она же не безгранична. Это та техническая работа, которая не отменяет наполнение эмоциями, душу и нервы.
— В кино вы часто работаете с одними и теми же людьми.
— Много их, слава богу. Владимир Хотиненко, Сергей Урсуляк, Александр Прошкин, Кира Муратова, Никита Михалков. С Вадимом Абдрашитовым, к сожалению, встретились пока лишь однажды. Пять картин сделано с Лешей Балабановым, две — с голландским режиссером Йосом Стеллингом.
— Кому-то важно, чтобы были рядом близкие по духу люди, а кому-то все равно. Многие сегодня так работают.
— Как можно работать, когда тебе все равно? Я не представляю. Это их судьба. Мне не все равно. Это не значит, что мы — актер и режиссер — смотрим, как два сиамских близнеца в одну сторону. Но мы должны идти в одном направлении. Хороший режиссер выстраивает жесткие рамки. И, как ни странно, ты в них свободен. Это тоже парадокс. В жизни мы не любим, когда нам расставляют флажки. Но чем жестче рамки в кино и театре, тем свободней артист. Потому что точно понимает, чего хочет режиссер. Если материал не вызывает отклика в душе, то никакие деньги меня не соблазнят. Я должен получать удовольствие от того, что делаю. Хотя деньги никто не отменял. Это моя работа, единственное, чем я зарабатываю деньги.
— Нужно обладать внутренней свободой, чтобы оставаться избирательным.
— Не знаю, свобода это или интуиция. Скорее все вместе. Даже больше интуиция. Плюс небольшой опыт. Душа на что-то откликается, а на что-то может замирать. Тогда ты от нее отклика не дождешься, как бы ты ни крутил своего героя. Как после этого работать? Просто произносить текст? Как быть, если душа молчит?
— Неужели не бывает спектаклей, на которых душа молчит?
— Иногда кажется, что ты сегодня не в духе. Но это ощущение бывает обманчиво. Приходят твои друзья и говорят: «Серега! Ты так сегодня работал — как никогда!» А тебе казалось, что ты не сделал того, чего хотелось бы. Но это ровным счетом ничего не значит. Представьте, что хирургу неохота делать операцию. Он не в настроении, ждет вдохновения, а у него скальпель в руках. Всякое бывает — вдруг нападет хандра, не та погода за окном, ты услышал не ту информацию, и что-то изменилось в тебе. Ты же живой человек. Нервы у тебя не цементные. Они изнашиваются и иногда дают сбой. Многие почему-то думают, что актеры — не люди. А они так же реагируют на все, что вокруг, иногда даже острее, потому что более чуткие. Бывает грустно, а надо играть комедию.
«Уж неба не хватает, сколько звезд. Куда ни плюнь, всюду звезда»
— Многим кажется, что актеры слишком хорошо живут. «Я так не отдыхаю, как они работают», — сказал один молодой зритель.
— Так говорят люди, не знающие, что это за профессия. Как-то на съемках фильма «Утомленные солнцем-2: Цитадель» Никиты Михалкова я целый день простоял с людьми, занятыми в массовых сценах. Шла грандиозная подготовка, пригоняли вагоны. И пока все это организовывалось, мы ждали. Сутками же составы не будут стоять, а какое-то определенное время, значит, ты должен мгновенно сделать то, что необходимо. Люди, которые провели со мной день, сказали: «Извините, пожалуйста. Мы негативно думали об актерах. Но посмотрели, как вы работаете, как ждали вместе с нами, и поняли, какая тяжелая у вас профессия. Мы-то просто стояли, а вам надо было еще и огромный монолог произносить, уложиться в 15 минут». Это сложная, мужественная работа. Нелегко играть финал роли, а потом ее начало. Но таковы технические особенности работы в кино. Есть режим, погода, лето и весна, которые быстро уходят.
— У вас зритель все-таки интеллектуальный, подготовленный. Вы — не герой братвы.
— Ну почему? Мой зритель — любой. Братва меня приняла после «Макарова» и «Жмурок». Среди этих людей немало интеллектуалов. Они разберут фильм лучше всякого киноведа. Часто подходят молодые люди и говорят о фильмах Балабанова. Думаю: сейчас назовут «Жмурки» или «Брата», но вдруг слышу, что им понравилась картина «Про уродов и людей». «Это невероятно стильный фильм», — говорят они. «12» Никиты Михалкова, «72 метра» Владимира Хотиненко, «Ликвидацию», «Жизнь и судьбу» Сергея Урсуляка смотрят разные поколения. Значит, им это небезразлично. И не важно, чем они занимаются.
— Какая жизнь начинается после того, как вы покинули театр, вернулись со съемок?
— Такая же, как у всех людей. Я же на небо не улетаю. Стою в тех же пробках, смотрю тот же телевизор, слушаю те же новости. Стараюсь какие-то вещи не смотреть и не слушать. Но все равно они не проходят мимо. Я так же реагирую, как и все нормальные люди. Так же раздражаюсь, когда вижу, например, открытую неправду.
— Идете бороться с ней?
— Если есть повод и необходимость. Бороться с ветряными мельницами я не собираюсь. Хотя чаще всего с ними и борюсь.
— Что вам сегодня предлагают режиссеры?
— Предлагают много. Есть надежда поработать над Достоевским в 4-серийном проекте Владимира Хотиненко «Бесы». Есть современные вещи, талантливо написанные. Главное — найти отклик в себе, а не просто согласиться. Важно понять, в одном ли направлении ты идешь с человеком, с которым предстоит работать. Если взгляды диаметрально противоположны, то как найти общий язык? Через силу? Я так не умею.
— Если вы встречаетесь с молодым режиссером, с которым прежде не работали… Нет никакой гордыни?
— Я ведь работал с молодыми ребятами. У меня есть несколько курсовых работ. Александр Велединский когда-то пригласил меня в свой двадцатиминутный фильм «Ты да я, да мы с тобой». Я горжусь этой работой. С Мишей Морсковым мы сделали маленькую работу «Состояния», получившую множество наград на международных фестивалях. Какая может быть гордыня?
— Один молодой режиссер мне сказал, что даже не представляет, как можно подойти к Маковецкому и тем более вместе работать, сомневался, будете ли вы слушать.
— Зря он так говорит. Значит, он еще неопытный и понимает, что мой опыт — это мой опыт. Взгляд со стороны необходим любому артисту. Надо смело подходить и рассказывать о своей идее. Если она интересна, то побеседуем. Почему бы не сделать что-то новое? Актер обязан слушаться режиссера. Не слушаешься — сам снимай кино. Не люблю, когда режиссер говорит: «Делайте что хотите!» Это уже не режиссер.
— Начиная актерский путь, о чем вы мечтали? Совпали ли фантазии с тем, что есть теперь?
— Все, наверное, другое. Я ведь не помню, о чем тогда думал. Гамлета никогда не мечтал сыграть. Первокурсникам кажется, что все по плечу. Но приходишь в театр и понимаешь, что нужно начинать сначала. Не всегда у молодого актера есть дебют. У меня он был в Театре им. Евг. Вахтангова. Ты не один в театре. Иногда приходят роли, но чаще не приходят — те, на которые ты имеешь право.
— А были мысли о деньгах и славе?
— Я не думал о деньгах и славе. Хотелось сниматься в кино. Любой актер скажет, что, конечно, хорошо быть известным человеком. Если он скажет, что его это не интересует, это будет неправда. Но ведь славы можно добиться и другим способом. Мы это видим сплошь и рядом. Уж неба не хватает, сколько звезд. Куда ни плюнь, всюду звезда.
— Существует ли кодекс чести актера?
— Честно делать свое дело и не изменять профессии, уважать ее. А за этим стоит отношение к коллегам, партнерам. Где-нибудь на швейной фабрике установлено шикарное оборудование, а работницы не всегда делают ровные швы. А я считаю, что шов должен быть ровным, даже если его никогда никто не увидит. Ты-то знаешь, что он у тебя идеальный. Значит, ты никогда не позволишь себе бестактности к своему коллеге. Другой вопрос, что ты будешь от него требовать такой же отдачи. «Я это скажу своими словами», — говорит молодой артист. Нет, друг, эта сцена очень хорошо написана. Иди учить текст.
— Урок!
— Не урок. Просто мы вместе в кадре. Он и я. И не имеет значения, что у меня 120 картин за плечами, а у него — одна. Будь добр, выучи текст. Я видел, как в кадре потрясающе вели себя Евгений Евстигнеев, Лия Ахеджакова, Евгений Леонов. Мне посчастливилось попасть в команду фильма «Сукины дети» Леонида Филатова, где работали потрясающие артисты. Я общаюсь в театре с Юрием Васильевичем Яковлевым, вижу, как он приходит в театр. Мне этого достаточно. Мне рассказывали, как на одной студии не приехала машина за Леоновым и другими «первачами». Девочка-ассистентка бегала, чуть ли не плачет. Они ей сказали: «Дочка, не волнуйся. Мы на трамвайчике поедем». Они не распальцовывались: «Где моя машина?!», «Ты… как тебя… кофе принеси!» Это и есть уважение к профессии и самому себе.
материал: Светлана Хохрякова
