Оригинальное, мягко говоря, решение жюри венецианской Мостры-2015 во главе с режиссером Альфонсо Куароном вновь засвидетельствовало, что рейтинги международной прессы или статьи в престижных изданиях никак не связаны с фестивальной реальностью. Это факт. Между тем именно факты стали основой для большинства фильмов разных программы. Таков был внятный тренд Мостры. Именно всамделишные — исторические, политические — события побудили авторов новейших картин их реинтерпретировать в художественном высказывании или иллюстративно. Эти границы — на первый взгляд, прозрачные, таковыми видятся не всегда.
«Зима в огне». Кадр
Простейший пример — внеконкурсный документальный фильм Евгения Афинеевского «Зима в огне», сложенный из хроники, интервью эпохи романтического периода украинской революции. Односторонний отбор очень страшного и очень вдохновенного материала эпохи «рождения нации» вызвал интерес, а также упреки в пропагандистском умысле режиссера. Но ведь надо и признать: зрителям —прежде, чем начать разбираться в многоголосице суждений — необходим доходчивый репортаж о том, с чего «там всё начиналось», за что, собственно, боролись. А ответ на вопрос, почему напоролись — удел позднейших авторских рефлексий. Для них должно пройти время. Тот промежуток времени, который позволил Сергею Лознице представить образ блокады в одноименном фильме. А теперь — образ единства пробуждающейся нации в «Событии», имевшего настоящий, хотя негромкий успех в Венеции. Эта монтажная работа режиссера стала безусловным событием внеконкурсных показов.
События
Черно-белая хроника восприятия августовского путча 1991-го ленинградцами, нарытая Лозницей в архиве ленинградской студии документальных фильмов. Портрет замершего и возбужденного города. Портреты растерянных, сосредоточенных, потертых или молодых людей, готовых не проиграть свой шанс на будущее, в зеркале смутного времени. Образ немыслимой, на сегодняшний взгляд, солидарности протестантов и власти. Кто бы мог тогда представить, что лозунгами на самодельных плакатах «фашизм не пройдет», «нет советской хунте» через двадцать лет вооружатся силы, похерившие надежду тех августовских дней? Скоротечная хроника перебита Лозницей ритмичными паузами — черным экраном, озвученным бессмертным «Лебединым озером». Спрашиваю режиссера, разве зрители-иностранцы поймут исторический и саркастический смысл такого концепта? Лозница отвечает: «Ну, пусть залезут в Google и разберутся сами». Доверие непросвещенной публике — условие отсутствия авторского высокомерия, способного на антропологическое концептуальное исследование прошедшего времени в настоящем.
Другое событие Мостры, вызвавшее небывалый энтузиазм на острове Лидо, где проходит фестиваль, — «Франкофония. Лувр под оккупацией» Александра Сокурова. Ее жанр —амбициозная персональная элегия. Это не оксюморон, а парадокс почти интимной рефлексии режиссера. Лувр в «открытом городе» — оккупированном Париже. Эрмитаж в обледеневшем — блокадном Ленинграде. Опыт коллаборации и сопротивления не менее беспокоит режиссера, чем судьбы культуры, цивилизации, произведений искусства, спрятанных от бомбежек или погибших в катастрофах. Неразрешимый и болезненный для режиссера вопрос: можно ли сделать выбор между жизнью человека и спасением искусства?
«Франкофония. Лувр под оккупацией»
Музей, история его создания, выживания — лишь один из персонажей «Франкофонии», сделанной в жанре реконструкции реальных событий 40-х, куда врезаются призраки во плоти актеров и видения автора-комментатора, чей портрет и закадровый голос не менее важны, чем изображение под взглядом камеры Брюно Дельбоннеля. Напряженное содружество директора Лувра Жака Жожара (Луи-До де Ланкесэ) и фашиста, графа, историка искусства Вольфа Меттерниха (Беньямин Утцерат), создавшего в оккупированном Париже отдел охраны памятников культуры и не допустившего вывоза французских сокровищ в Третий рейх, весьма актуальная история и для жестких размышлений режиссера о сегодняшнем дне. Таким образом, просветительский пафос Сокурова сочетается с его конфликтным переживанием самого понятия европейскости. Родственность европейских стран, связанных общей культурой, разделенных убийственными обстоятельствами, обнажает — в подтексте «Франкофонии» — проблематику, не исчерпанную ее конкретным и по видимости локальным сюжетом.
Насилие
«Мир, вышедший из-под контроля человека», — так описал свое ощущение нашего времени Альберто Барбера, президент Мостры. Так могли бы сказать, несмотря на ранящую банальность формулировки, режиссеры более или менее удачных фильмов фестиваля. В «Безродных зверях» Кэри Фукунага (режиссера и продюсера первого сезона сериала True Detective) гражданская война в Нигерии эксплуатирует обездоленных детей-воинов, лишенных в экспрессивной бойне между правящей в стране военной хунтой и отрядами герильи своих родителей. Инициацию на главную роль народного мстителя доверено пройти герою-подростку, познавшему драйв и бездны психодрамы, за что юный исполнитель роли Абрахам Аттах получил приз Мастроянни (его выдают обещающим молодым актерам). Слишком наивный выбор.
Известный, но вообще-то средний аргентинский режиссер Пабло Траперо удостоился награды «за режиссуру». «Клан» — возможно, лучший его фильм, рассказавший о реальных (время действия —80-е) преступлениях одной семьи, чей бизнес расцвел на захвате заложников, которых папа с сыновьями безмятежно убивали ради выкупа. Но за это нежданно и сокрушительно поплатились. Моральная деградация невозмутимых антигероев, пытавших своих жертв, предъявлена с четким пониманием законов жанра, сработанного крепко-накрепко.
Более претенциозный образ насилия представил турецкий режиссер Эмин Альпер, получивший за свое «Безумие» спецприз жюри. «Маленькие люди», обыватели, превращаются в заштатном городке, где действует подпольная организация террористов, в «обыкновенных фашистов». Таинственный хаос, скрытая тревога, депрессивная атмосфера безвременья лишены здесь намеков на выспренность. Тотальное ощущение угрозы возникает ниоткуда, из-за угла, в тусклом дневном свете, в ночных кошмарах. Именно кафкианский абсурд повседневности при невнятности «обобщенного» конфликта поспособствовали впечатлению одновременно уязвимой и неплоской режиссуры.
Случайности
«Горностай»
Едва ли не худший фильм конкурсной программы, французский «Горностай» Кристиана Венсана, заработал две награды. Приз за сценарий вручили автору убогой сентиментальной «судебной драмы». Единственным оправданием ее показа на Мостре было обращение, зачитанное перед премьерой, в защиту Олега Сенцова. Хороший актер Фабрис Лукини, которому здесь не за что зацепиться, сыграл судью и вырвал кубок Вольпи у других претендентов на лучшую мужскую роль. Неосмысленный, не прописанный характер он наделил придумками: насморком, постоянным кашлем простуженного персонажа и рефреном одной реплики. Нищета французского кино проявилась в «Горностае» без обиняков. Режиссеру, сценаристу нет дела до процесса над мнимым или настоящим убийцей. Зато его вяло гложет романтическая страсть пожилого судьи, имеющего деловитую жену, к одной из присяжных — к ней он прикипел несколько лет назад и вот увидел вновь. Эсэмэски, которые он ей посылает, и составляют «саспенс» судебного квазирасследования.
Зато кукольная «Аномализа» Чарльза Кауфмана и Дюка Джонсона удостоилась Гран-при. И такому жюри не чуждо просветление. Майкл Стоун, спец по работе с клиентами, приезжает в командировку в Цинциннати, чтобы сделать доклад на конференции. Меланхолик с коммуникацией не в ладах и потому нервически, комически ищет с кем бы скоротать время, выпить, поболтать или переспать. Все куклы, за исключением одной, озвучены мужскими голосами. Такой ход — более тонкое, веское свидетельство (или метафора) однообразия, так сказать, окружающего мира, чем тысячи изощренных приемов. Аномализа (Лиза+аномалия), недолгая зазноба Майкла, звучит голосом Дженнифер Джейсон Ли, обвораживая его, словно монолизина улыбка, и склоняя к завидному (в кукольной анимации) сексу. Но утро сменит ночь, и за завтраком куколка утратит свой женственный голос.
Присуждение «Золотого льва» венесуэльской картине «Издалека» немолодого дебютанта Лоренцо Вигаса, — загадка для психоаналитиков. Или примиренческое решение жюри, в котором заседали сильные режиссеры, не нашедшие взаимного согласия по поводу других фильмов. Сторонним наблюдателям казалось, что этот камерный опус мог претендовать на актерские, действительно отменные работы Альфредо Кастро (в роли пожилого зажиточного гомосексуалиста со странным характером) и Луиса Сильвы (в роли снятого на улице грубого нищего парня-натурала). Но жюри, видимо, привлекло контрастное столкновение по-разному страстных персонажей и стильной, холодной, минималистской режиссуры. А заинтриговала, скорей всего, опасная между героями дистанция, которая, по ходу фильма сокращаясь, внезапно приводит к трагическому, хотя обескураживающему финалу. Добившись не без труда близости, стареющий мужчина сдает полиции прирученного наглого изгоя общества за убийство своего отца — убийство, о котором по неизвестным причинам мечтал его немолодой сын. Так можно трактовать финал или иначе, но безупречная дуэль протагонистов — они же антагонисты — впечатление производит. Новая латиноамериканская волна, прибившаяся в нулевые годы к фестивальным берегам, но вскоре отхлынувшая восвояси, получила на Мостре внеочередной шанс. Политическое, социальное кино, которого в Венеции было полно, уступило вниманию к межличностным опасным связям, чувствам и действиям.
