Энциклопедии настаивают, что Николай Заболоцкий родился в Казани. Сын поэта, занимаясь изучением биографии отца, установил: это случилось близ Кизицкой слободы Каймарской волости Казанской губернии, в глуши Российской империи. В семь лет многодетная семья агронома и учительницы переехала в село Сернур Уржумского уезда Вятской губернии. Там старший сын поступил в трехклассную школу, перечитал книги в семейной библиотеке, заявив взрослым, что будет поэтом…
Душа обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь.
Николай Заболоцкий
Он с малых лет слышал философские размышления отца о «загадочности бытия», «вечности и бесконечности». Учение продолжил в реальном училище Уржума. В старинном городке в 160 километрах от ближайшей станции железной дороги дети семь лет учили физику, химию, математику, немецкий и французский языки, чертили и рисовали. В зале-амфитеатре художественной студии со слепками античных статуй у каждого реалиста был свой мольберт. В театральной студии играли Шекспира и Островского.
В том городке родился, как читал я в детской книжке «Мальчик из Уржума», Сергей Миронович Костриков, он же Киров, ближайший друг Сталина, застреленный в коридоре Смольного ревнивым мужем, отомстившим любвеобильному вождю пролетариата за связь с женой. О Кирове в СССР в мои годы знали все. О Заболоцком не упоминали ни в школе, ни на филологическом факультете Московского университета.
Впервые Николай «увидел Москву» в пору «военного коммунизма». Поступил на медицинский факультет Московского университета. Снимал с земляками комнату в Теплом переулке в Хамовниках (ныне улица Тимура Фрунзе). Голодал и замерзал. В литературном кафе «Домино» слушал Маяковского, Есенина, футуристов и имажинистов, бывал в театре Мейерхольда, на вечерах в Политехническом музее. Неразделенная любовь к девушке по имени Ира заставила плакать. А после первого семестра «в связи с сокращением продовольственного пайка» несостоявшийся врач подался к родным в Уржум, чтобы выжить. В Москву не вернулся. В Петрограде поступил на отделение литературы и языка педагогического института, где лекторы не уступали профессорам университетов. Работал грузчиком в порту, на лесозаготовках, не догадываясь, что придется валить лес на советской каторге.
На безмерно одаренного талантом Заболоцкого не влияли ни Маяковский, ни Есенин, но волновали стихи Хлебникова, картины художников, космические идеи Циолковского. Из Калуги тот прислал единомышленнику восемнадцать своих книжек. В истории отечественной литературы нет другого примера, когда бы на поэта так воздействовало изобразительное искусство. Великолепно рисовавший Заболоцкий посещал мастерские института художественной культуры, созданного Казимиром Малевичем, автором «Черного квадрата». Развил в себе «повышенное зрительное воображение», сохранил до конца дней присущее гениям детское восприятие жизни. В разное время на него влияли близкий по духу Филонов, эмигрировавший Шагал, светивший из прошлого Брейгель-старший и современник Екатерины II Рокотов, пленивший портретом красавицы и побудивший написать:
Любите живопись, поэты,
Лишь ей единственной дано
Души изменчивой приметы
Переносить на полотно…
Молодая советская власть покровительствовала авангардному искусству, которого не было в царском Эрмитаже и Русском музее. Тогда она не строила писателей в колонны, не помешала появлению на публике Объединения реального искусства, эпатажу Даниила Хармса, Александра Введенского, Николая Заболоцкого, звавших себя обэриутами.
Первый сборник «Столбцы» начинался описанием «Белой ночи»:
Гляди: не бал, не маскарад,
Здесь ночи ходят невпопад,
Здесь, от вина неузнаваем,
Летает хохот попугаем…
«Таинственными» 22 стихотворениями вошел в русскую литературу ни на кого не похожий поэт, игравший словами, как жонглер на арене цирка кольцами и булавами. Действие в «Столбцах» происходит на берегах Невы, в баре и ресторане, на рынке и футбольном поле, на панели, куда выходят проститутки, «Ивановы в своих штанах и башмаках». Неожиданно в одном из стихотворений возникает Москва:
Восходит солнце над Москвой,
Старухи бегают с тоской…
Прабабка свечку зажигает,
Младенец крепнет и мужает,
И вдруг, шагая через стол,
Садится прямо в комсомол.
Веселые строчки, полные невиданных положений, метафор и сравнений, взбудоражили юмористов, критиков и читателей после появления в 1929 году, объявленном Сталиным «годом великого перелома». Родившаяся в том самом году московская девушка Наталья, не зная, какая судьбоносная встреча ждет ее с автором «Столбцов», вспоминала: «Всю молодость я бормотала себе и дочери «Знаки Зодиака»:
Меркнут знаки Зодиака
Над просторами полей.
Спит животное Собака,
Дремлет птица Воробей.
Девушка упивалась стихами Заболоцкого, а над его головой сияло полярное сияние. Критика «Столбцы» назвала «распадом сознания», «враждебной вылазкой». Но дальше слов дело не пошло.
Год спустя, в
Екатерина Васильевна родила сына и дочь. Глава семьи зарабатывал на жизнь рассказами для детей, ежедневной службой в детском издательстве. Мое поколение читало в переложении Заболоцкого для «детей и юношества» выходившие в СССР большими тиражами «Гаргантюа и Пантагрюэль», «Тиль Уленшпигель», «Путешествие Гулливера».
Стихов Екатерине молодой муж не посвящал. Сочинял поэму «Торжество земледелия». Есть в ней «кулак, владыка батраков», приветствуются «колхозы-города». Но волнуют больше всего «беседа о душе», «страдания животных», «начало науки», «битва с предками» — это названия глав поэмы не о коллективизации, а о загадках мирозданья, «вечности и бесконечности», родной природе:
И над высокою деревней,
Еще превратна и темна,
Опять в своей короне древней
Вставала русская луна.
Поэма пробивалась в свет кусками в журнале «Звезда», когда сын раскулаченного отца страдавшей в Сибири семьи Александр Твардовский воспевал коллективизацию. Подобно ему, ордена Ленина и славы Заболоцкий не стяжал. «Звезду» изымали из обращения. «Правда» заклеймила «юродствующую поэзию». Но ее сочинитель оставался на свободе еще пять лет и успел откликнуться на смерть Кирова, экспедицию ледокола «Челюскин», опыты «преобразователя природы» Мичурина, написал о погибшем на пути к Северному полюсу Седове…
Трудился ради семьи день и ночь над стихотворными переводами. Начал со «Слова о полку Игореве». Переводил грузинских поэтов и «Витязя в тигровой шкуре». Полюбил сухое грузинское вино телиани. Побывал на родине Сталина. Замечательную «Горийскую симфонию» в наши дни замалчивают, потому что в ней поминаются «великий картвел», «Сталин» и «Октябрь». Все так. Но это, кроме того, замечательная поэма о Грузии и грузинах, достойная стоять рядом с кавказскими стихами Пушкина, Лермонтова, Пастернака.
Как широка, как сладостна
долина,
Теченье рек как чисто и легко,
Как цепи гор, слагаясь воедино,
Преображенные сияют далеко!
Живой язык проснувшейся
природы
Здесь учит нас основам языка,
И своды слов стоят, как башен
своды,
И мысль течет, как горная река.
Кто и когда еще напишет на русском языке так прекрасно о Грузии?
После выхода «Второй книги» в 1937 году Михаил Зощенко напророчил: «Его работа, вероятно, окажет значительное влияние на нашу поэзию». Сборник содержал, в частности, стихи, появившиеся в «Известиях», которые редактировал Николай Бухарин. В том году на суде в Колонном зале «любимца партии» и соратника Сталина приговорили к расстрелу. Заболоцкого каратели застали на диване, где под сиденьем хранилась записка убитого редактора, очевидно, связанная с публикацией в газете. Поэта увели. Рукописи унесли. Записка осталась на месте. Попади она при обыске на глаза опричникам — не миновать ее адресату за «связь с врагом народа» расстрела.
Охранной грамотой «Горийская симфония» не стала, как и стихи о Кирове. Покарали за поэмы. В справке для НКВД, составленной в 1938 году доносчиком Лесючевским, заместителем редактора журнала «Звезда», «Торжество земледелия» названо «наглым контрреволюционным «произведением», а поэт проклинается как «заклятый враг социализма».
После пытки, четырех суток беспрерывных допросов, зверского избиения, психиатрической больницы погнали с уголовниками на Колыму с правом переписки, но без права сочинять стихи. Перед строем заключенных у начальника лагеря и надзирателя произошел такой диалог: «Как там у тебя Заболоцкий? Стихи не пишет?» — «Заключенный Заболоцкий замечаний по работе и в быту не имеет. Говорит, стихов больше никогда писать не будет».
В заключении не сочинял, валил лес, как в юности, добывал ядовитую соду, заполучил «декомпенсацию сердца». Погиб бы, если бы не умел чертить. Работал несколько лет чертежником.
В Москву вернулся с завершенным поэтическим переводом «Слова о полку Игореве», признанным академиком Лихачевым самым лучшим. В опустошенном Ленинграде жить не захотел. Друзья молодости Даниил Хармс и Александр Введенский погибли после ареста. Два года семья жила у московских друзей, на чужой даче в Переделкине. Там, на глазах жены, обидев ее до слез, сжег рукописи, которые она хранила как зеницу ока. Огонь опалил душу Екатерине Васильевне. Квартиру Заболоцкие получили в 1948 году в коттедже, построенном пленными на углу Беговой улицы и Хорошевского шоссе. Комнаты заполнились книгами, альбомами, картинами. На склоне лет впервые написал о жене, назвал ее «сокровищем жизни своей»:
С утра он все пишет да пишет,
В неведомый труд погружен,
Она еле ходит, чуть дышит,
Лишь только бы здравствовал он.
Сокровище не сберег. Любовь угасла. В соседнем коттедже жил вернувшийся с фронта журналист «Красной звезды», известный писатель Василий Гроссман. Он полюбил сорокалетнюю Екатерину Васильевну и ушел из семьи. Она подала заявление о разводе и стала жить с Гроссманом. А Заболоцкий встретил Наталью Александровну, что пела дочери «Меркнут знаки Зодиака». Из коттеджа перебрался в ее коммунальную квартиру на Первой Мещанской, где в шести комнатах прозябало 20 жильцов. Возлюбленная служила в редакции «Литературного наследства». Ей было 28. Ему 53.
Как встретились? Однажды записал телефон незнакомки и обещал, что, когда почувствует себя после инфаркта лучше, ей позвонит. Через полгода, мучаясь от одиночества, позвонил и пригласил в ресторан. Весь вечер молчал, много пил.
При втором свидании в ресторане все так же пил и написал записку: «Я п. В. б. ж.». Она ее расшифровала: «Я прошу Вас быть моей женой». Настойчиво просил выйти замуж. «Вы же пьете не переставая, разве еврейская девушка выйдет за вас замуж?» — «С этой минуты я бросаю пить». Бросил пить. Сочинил «Письмо», признание в любви.
Ты одно мое счастье, великое чудо мое,
Заодно и несчастье, и горькое горе мое,
И откуда взялась ты,
откуда явилась ко мне,
В день, когда уж висел я, болтаясь на тонком ремне.
О той страсти остались стихи в цикле «Последняя любовь». Гениальное «Признание», которое начинается словами «Зацелована, околдована…», поют и будут всегда петь.
Я склонюсь над твоими коленями,
Обниму их с неистовой силою
И слезами, и стихотвореньями
Обожгу тебя, горькую, милую…
Неистовой силы хватило с февраля
После выхода последней прижизненной книги патриарх русской литературы Корней Чуковский порадовал тосковавшего по жене и пившего с горя под музыку «Болеро» бутылками сухое вино признанием: «Пишу вам с той почтительной робостью, с какой писал бы Тютчеву или Державину. Для меня нет никакого сомнения, что автор подлинно великий поэт».
Литературоведы устанавливают, какие из десяти стихотворений цикла «Последняя любовь» посвящены Наталье Александровне, какие Екатерине Васильевне. Она вернулась к мужу за месяц до его смерти. «Лишь одного просил бы у судьбы я: так умереть, как умирал Седов». Вышло иначе. После сердечного удара, нарушив запрет врачей, больной поднялся и умер, успев на полу прошептать: «Я теряю сознание…»
Столетие со дня рождения Николая Заболоцкого отмечено множеством научных докладов в разных городах. Его стихи возносятся музыкой песен и романсов, их поют в фильмах, исследуют, учат наизусть, поддаются влиянию, очарованию. Они стали незабываемыми, значит — бессмертными.
Лев Колодный
