В понедельник прокуратура России отмечает пусть не круглую, но более чем внушительную дату. 292 года назад, 12 января 1722 года, был учрежден пост генерал-прокурора (первым эту должность занял Павел Ягужинский). А если бы историки взялись составить реестр самых выдающихся работников прокурорских органов, в первой тройке, безусловно, оказался бы Николай Васильевич Сахаров.
В его портфеле можно найти самые громкие дела XIX века: покушение на императора Александра Второго, убийство сестры писателя Федора Достоевского. Именно Сахаров ввел в практику проверку показаний на месте. Чтобы изобличить и отправить на скамью подсудимых насильника, доведшего до самоубийства молодую дворянку, следователь придумал «экспертизу чувств». А еще Сахаров был единственным следователем XIX века, который оставил своим потомкам литературные записи о своих уголовных делах. Эти записи впервые исследовал и опубликовал в виде книги почетный работник прокуратуры РФ, в прошлом следователь, прокурор, многолетний пресс-секретарь прокуратуры Москвы Виталий Михайлович РЯБОВ. Самые интересные выдержки из его работ «МК» представляет на суд читателей.
21 января 1893 года дворник дома во 2-м Знаменском переулке, где проживала родная сестра Федора Михайловича Достоевского, 68-летняя Варвара Михайловна Карепина, почуял запах гари и дыма, распространявшийся из квартиры пожилой женщины. Он вызвал городового, и они вошли в квартиру. В комнате, наполненной дымом, на полу в огне лежал труп домовладелицы. Первоначально осмотр навел на мысль, что пожар произошел от разрыва лампы, стоящей на столе. Карепина одна занимала пять комнат, никого не принимала, пищу готовила сама в ограниченном количестве на несколько дней. В тот день она встала в 6 утра, зажгла лампу, которая упала, и воспламенившийся керосин брызнул ей в лицо. «Московский листок» оперативно отреагировал на ЧП заметкой «Жертва скупости».
Но впоследствии оказалось, что сестра писателя стала жертвой преступления, которое было поручено расследовать следователю Николаю Васильевичу Сахарову. Если бы дело происходило в наши дни, рассказ профессионала мог бы выглядеть примерно так.
Дело сестры Достоевского
— Раньше Карепина жила вдвоем со своим сыном, военным врачом, но он был переведен на службу в Варшаву, и она осталась в доме одна. Женщина не держала прислуги, думая, что у каждой московской кухарки непременно должен быть возлюбленный, и он может ее обокрасть. А у нее были некоторые ценные вещи — денег тысяч 12 в процентных бумагах. Деньги эти она держала при себе дома и часть их хранила в большом деревянном сундуке, а часть — в тумбочке большого письменного стола в кабинете. Но так как она владела домами, а в домах жили постояльцы, и по поводу их нужно иметь дело с полицией, то она имела у себя дворника. Дворником с 6 ноября Карепина взяла 19-летнего парня, из крестьян Владимирского уезда, Ивана Александрова Архипова. Осенью перед этим он со своим отцом работал по штукатурной части в том доме, где жила Варвара Михайловна. А отец работал на Карепину уже лет двадцать, так что она хорошо знала его. Иван был малый на вид простоватый, но услужливый, вежливый, и старушка была довольна им.
Образ домашней жизни Карепина вела замкнутый: все двери в комнатах держала постоянно на крючках изнутри и из посторонних решительно никого не принимала к себе. Парадную дверь она отпирала только в тех редких случаях, когда к ней являлся приходский причт с крестом или со святой водой. Единственными собеседницами ее были три комнатные собачки. Но и из них одна пала к данному времени. Перед самым Новым годом Карепина видела себя во сне молодою, обнаженной до пояса и страшно раздутой. Сон этот глубоко встревожил ее, и когда она в Новый год приехала к дочери и внучкам и рассказала свой сон, то добавила, что, должно быть, скоро ей умереть, и умереть не своей смертью.
— Так ведь и права была…
— Да. Нашли ее часу в восьмом утра. Карепина лежала на полу, против двери из зала в кабинет, с правой стороны стоявшего под итальянским окном письменного стола на тумбочках, до того обгорелая в верхней части туловища, что сделалась неузнаваема. На письменном столе в одном месте оказался резервуар от столовой лампы, а в другом стекло от него и разбитый флакон с керосином. На столе же лежал красный шерстяной чулок с вложенными в него всеми пятью спицами. Чулок, очевидно, был ее последней предсмертной работой. Все бумаги и книги на письменном столе были в беспорядке. Правая тумбочка и средний ящик письменного стола были отперты, а дверка тумбочки, приходящаяся к верхней части туловища покойной, обгорела.
Сначала было предположение, что покойная, заправляя на письменном столе лампу, нечаянно опрокинула ее вместе с огнем на себя и таким образом произвела пожар. Предположение это основывалось на том, что дверь из комнаты перед кухней заперта была изнутри.
— Почему же вы решили, что она убита?
— Уверенность эта основывалась прежде всего на положении трупа. Так мог лежать человек, только осторожно положенный на пол, а не упасть сам в бессознательном состоянии. Затем, если бы покойная по неосторожности опрокинула на себя горевшую лампу, она, во всяком случае, опрокинула бы ее на юбку себе, а никак не на лиф, и тогда юбка бы и сгорела, а между тем она-то и не сгорела, а сгорел лиф и вообще верхняя часть платья
Когда потом ко дню ее похорон приехал из Варшавы сын ее, в сундуке не оказалось мешочка со всеми процентными бумагами, а в письменном столе — ста рублей, которые сын прислал матери к новому году, и нескольких десятков рублей, собранных покойной с жильцов пресненских домов. Не оказалось также дорогих, старинных дамских часов, подаренных покойной мужем ее, когда он был женихом, и больших, тоже ценных, мужских золотых часов. Затем впоследствии обнаружено, что дверь из кухни в столовую, которую городовой открыл при помощи топора, была заперта изнутри не самою покойною. Крючок вкладывался в петельку сам собой, если его поставить стоймя и потом слегка ударить по притолоке.
Поражало всех невозмутимое спокойствие дворника Ивана, с которым он относился ко всему совершившемуся. Когда хоронили Карепину, соседский дворник Козьма, вспомнив народное поверье, что преступник не выносит погребального богослужения по убитому им человеку, пошел в церковь на отпевание и всю службу следил за Иваном. Иван хотя и подошел к телу, но когда наклонился прощаться, то его словно отшатнуло назад, и он так и не простился.
Затем соседние дворники заметили, что после похорон Иван начал чаще похаживать в трактир и в пивную, заказал себе высокие сапоги, купил своей бабе-приятельнице новый платок и вообще проявлял присутствие лишних денег
— То есть убийца — все-таки дворник Иван?
— Подождите, все не так просто. Вслед за кончиной Карепиной, на Грачевке, на Рождественском и Петровском бульварах, где преимущественно ютятся погибшие, но милые создания, появился новый субъект в только что купленном пальто на лисьем меху, в дорогой черной барашковой шапке, в новых длинных опойковых сапогах с мелкими опойковыми калошами, с большими золотыми часами и увесистой золотой цепочкой, и вообще выглядел франтом своего рода. На бульварах он не пропускал почти ни одной смазливой девицы, чтобы не зазвать ее в номера, и платил одним по 5 руб., некоторым даже по 10 руб., или покупал какие-нибудь вещи: брошку, колечко, ботинки, ботики и проч. Ближе, чем с другими, он сошелся с одной, из Остзейских крестьянок, Анной.
Из истории сношений с ним Анна припомнила такой случай: так как он противен был ей и надоедал, то она поссорилась с ним, и когда он приходил, то велела говорить, что ее дома нет. В одно время с этим франтом к Анне ходил молодой человек Саша Б., крестным отцом у которого был один из агентов сыскной полиции. Такие добровольцы-сыщики называются в Москве лягавыми, лягашами и бывают очень полезными сотрудниками сыскной полиции — каждый имеет по нескольку таких приятелей-лягашей.
Когда 31 января, днем часов в пять, Саша сидел у Анны, он застал у нее этого темного индивида. Потом он ушел, а Саша остался. Анна по-приятельски сказала, что незнакомец носит при себе массу процентных бумаг и швыряется деньгами. Сказала также, со слов его, что зовут его Федор Юргин, запасной рядовой драгунского Новороссийского полка, из крестьян Владимирского уезда, 34 лет, по ремеслу каменщик, а живет он на Семеновской улице, в доме Колесина. Саша передал эту информацию крестному. Агенты сыскной полиции в ту же ночь произвели обыск в его квартире и нашли почти все процентные бумаги Карепиной. Нашли также мужские и дамские часы покойной.
— Что же подтолкнуло его к убийству?
— До осени 1892 года Юргин жил самым обыкновенным образом. Получал рублей 30–35 в месяц и не выходил из рамок, обусловленных этим заработком. Но когда заработал у одного московского купца более 300 руб. в лето, в нем пробудилась склонность к более широким размахам, и прежде всего к франтовству и к прекрасному полу. Благодаря барышням заработанные им летом деньги быстро растаяли. Между тем настала глухая осень, когда штукатурные работы прекращаются. И Юргин остался и без денег, и без заработков и дошел до того, что у него не оказывалось денег даже на самую необходимую дневную пищу. В отсутствие жены (она долго лечилась в больнице) он спустил не только свои, но даже и ее некоторые необходимые вещи, так что ей не в чем было выйти из квартиры.
В таком положении находился Юргин, когда Архипов поступил дворником к Карепиной. А нужно сказать, что они не только земляки, но даже дальние родственники между собой. Юргин спрашивал у Архипова, что за особа его хозяйка, у которой живет он. Из хвастовства ли сочинил сам Архипов или от кого слышал, он наговорил Юргину, что барыня недавно продала один из своих домов за 30 тысяч руб. и держит их всегда при себе (хотя она и не думала продавать дом и не имела этой суммы). Этого было достаточно, чтобы заронить в душу Юргина несчастную мысль завладеть такою массою денег. Мысль эту он открыл Архипову. «А я, — говорит, — пристроил план убить барыню и взять ее деньги. А то ведь горбом-то не наживешь их. А старухе на что нужны деньги? Ей все равно пора умирать». Архипов, по его словам, и слушать этого не хотел и стал уверять его, что у барыни ничего нет, что она бедная, сама занимает у него иногда по три копейки на лук, а Юргин будто бы возражал на это: «Найде-ем! Они, старые, бывают хитры: только прикидываются казанскими сиротами, а как покопаться у них где-нибудь в чулках или в клубках с нитками, так найдешь денег на пол-Москвы!» Между прочим, он говорил, что у него есть такой чемодан, в который он уложит целиком барыню, вывезет за Москву, свалит в овраг, а весной вода всякие следы унесет. «Вон, — говорит, — как на Пятницкой сделано с бабой. Умственно сделано!» Нужно пояснить, что почти в то же время, 31 декабря 1892 года, на Пятницкой улице, на паперти церкви Св. Климента, рано утром церковный сторож нашел зашитый в куль труп неизвестной женщины, разрубленный на несколько частей и с отрубленной головой.
— Как же дальше развивались события?
— 20 января, вечером часу в девятом, Юргин пришел в кухню к Архипову, и пришел в ударе (выпивши). Когда Архипов спросил у него, чего ты пришел, Юргин ответил, что все за тем же — покончить с барыней. Чтобы помешать ему, Архипов, под предлогом отдать жильцам какие-то 30 копеек, будто бы побежал в участок заявить о намерении Юргина, и уж вышел было на черную лестницу, но до того оторопел, что у него ноги не шли. Тогда Архипов, по его словам, сообразил, что Карепина выйдет в кухню запирать за ним дверь, если он покричит ей из кухни, что он уходит, как это делалось всегда и прежде. Увидев чужого человека, она не войдет в кухню, а запрет поскорее дверь, которая ведет от нее в кухню, и Архипову таким образом удастся спасти Карепину. Он из кухни ей покричал: «Барыня, и ухожу!» Она положила на письменный стол чулок, с которым сидела, вышла в кухню, но не заметила Юргина. В этот момент Юргин выскочил из-за перегородки, правой рукой зажал Карепиной рот и нос, а левой обхватил ее за талию и прижал к себе. Карепина до того испугалась, что даже не вскрикнула, а только взглянула на Архипова, и так жалостно, что он, по его словам, заплакал. Минут, должно быть, через десять, она стала тихо опускаться на пол и закрыла глаза. Когда она совсем легла на пол, Юргин взял полотенце Архипова, висевшее над его кроватью, и завязал им рот и нос Карепиной. Ощупав потом сердце ее и убедясь, что оно уже не бьется, он вынул у покойной из кармана в платье ключи и кошелек, кошелек положил назад в карман, так как в нем было лишь сколько-то серебряной мелочи. Одним из ключей он отпер все ящики и обе тумбочки в письменном столе и из среднего ящика взял деньги в кредитных билетах и двое золотых карманных часов, мужские и дамские. Денег было что-то немного. Часы и деньги Юргин положил в грудной карман своего пиджака. В передней оказался запертый сундук. Юргин отпер сундук, обшарил его, вынул какие-то бумаги, свернул их и взял себе.
Кончив с сундуком, Юргин вынул стекло из горевшей лампы, полил керосином из лампы стол, потом покойную и, когда вылил весь керосин, лампу положил на бок, как будто она сама повалилась. Юргин велел Архипову часа в два ночи, когда в доме все улягутся спать, зажечь спичку на покойной или на письменном столе, а самому лечь спать.
Оставшись один, Архипов хотя лег в кухне на своей кровати, но спать не мог и думал было сначала зарезаться, но не нашел ножа. (При осмотре потом квартиры нож, однако, оказался в кухне же у Архипова.) Потом он порешил сгореть, соображая, что Юргину равно придется отвечать за них обоих — за него и за покойную. Поэтому, когда подошли два часа ночи и в доме погасли огни, Архипов, впотьмах, пошел в кабинет и зажег спичкой керосин на той стороне письменного стола, что ближе была к верхней половине покойной. Когда керосин загорелся, он запер все двери в комнатах, ключи положил в свою варежку, вернулся в кухню к себе, запер ее изнутри на крючок, оделся во всю одежу свою и лег на кровать, приготовясь сгореть. Но огонь не доходил до него. Тогда видя, что огонь не берет его, Архипов встал, пошел к жилице и заявил ей о пожаре.
— А как себя вел на следствии Юргин?
— Юргин не отрицал своего участия в убийстве, но ставил себя в положение невольного зрителя этого преступления, а инициативу его, весь процесс совершения его приписывал Архипову. Но 16 января, за четыре дня до убийства, Юргин пришел к своему знакомому, мелкому чиновнику, и после легкого разговора о квартире его, о том, тепла ли она, круто перешел к разговору о том, не слыхал ли и не читал ли чиновник в газетах — нашлись ли концы истории с разрубленной женщиной, найденной на Пятницкой улице? Судя по тому оживлению, с которым Юргин вел этот разговор, было ясно, что история с женщиной сильно интересовала его в том отношении — осталась или не осталась обнаруженной виновность преступников.
А 24 января Юргин пришел к тому же чиновнику, зазвал его в трактир, угостил водкой и закуской, приглашал на Грачевку к «барышням» в ротондах, расхвастался своими обновками. «Да откуда все это у тебя?» — спросил чиновник. «Заработали-с! — с торжеством ответил Юргин. — То ли еще будет! Подойдет время, тысячами будем ворочать!»
Но ему не пришлось ворочать чужими тысячами, заработанными ценою крови. 31 января он уже был задержан, а в марте уже осужден Московским окружным судом к каторжным работам без срока. На те же работы, но на 20 лет, как несовершеннолетний, осужден и Архипов.
Дело о подкопе под монархию
— Но прославило вас не это дело, а знаменитое покушение на императора Александра Второго. Как удалось его раскрыть?
— Подробности этого дела до сих пор являются государственной тайной. Расскажу лишь то, что можно рассказать. 17 апреля 1879 года государь со свитой в составе двух поездов отбыл из Симферополя в Москву. По случайности император прибыл на вокзал несколько раньше, и решили поезд с ним отправить первым. Другой поезд с его свитой и багажом отправился чуть позже. Государь благополучно добрался до Москвы и направился в Кремль около 11 часов вечера, чтобы помолиться перед чудотворной иконой Иверской Божьей Матери.
В это время, когда до вокзала оставалось не более 5 минут ходу, во втором поезде, шедшем с интервалом в одну станцию, раздался страшный треск, вагоны начало бросать из стороны в сторону, а затем возник сильный толчок, и все замерло. Оказалось, что под поездом взорвалась заложенная под насыпью мина. Один вагон был опрокинут, 10 сошли с рельсов. К счастью, никто не был убит.
Мне было поручено расследование этого преступления. В ночь на место расследования прибыли лица прокурорского надзора и судебный следователь. Было очень холодно, и дом, из которого была сооружена минная галерея под насыпь, решили осматривать рано утром. В 7 утра начали рыть землю и наткнулись на провод, проложенный к дому. Дом этот принадлежал некоему Николаю Сухорукову, который скрылся. Рассказывали, что с ним проживала смазливая девица лет 23, небольшого роста, которую он выдавал за свою жену. Примечательно, как только разнеслась весть о покушении, к этому дому направилось множество народа в экипажах и пешком. Городовые не пускали их близко, но толпа хлынула и в несколько секунд перебила окна и изломала мебель на мелкие куски. После того как явился местный пристав и сказал, что в доме все описано судебной властью, толпа отступила, сожалея, что дом нельзя было сравнять с землей.
Я установил, что мещанин Сухоруков присвоил себе вымышленную фамилию, в действительности являясь архангельским мещанином Львом Гартманом. Он, проживая в этом доме, произвел подкоп под насыпь железной дороги, приобрел орудия и материалы, необходимые для взрыва.
Гартману я заочно предъявил обвинение в умышленном повреждении железнодорожных путей. В дальнейшем был задержан некий Григорий Гольдберг, при котором было значительное количество динамита. Он признал себя соучастником Гартмана и рассказал, что в этом преступлении принимала участие целая группа лиц, в том числе Софья Перовская, выдававшая себя за жену Гартмана, Александр Михайлов, Степан Ширяев, задержанный по другому делу.
Гартман, как оказалось, бежал во Францию и окопался в Париже. Для его выдачи, как теперь говорят, экстрадиции, в Париж был направлен прокурор Н.В.Муравьев. Но его переговоры с французскими властями не увенчались успехом. В результате оказалось, что по делу некого привлекать. Гольдберг вскоре умер, Гартман остался за границей.
Дело актрисы и соблазнителя
— А как вы придумали «экспертизу чувств»?
— Дело было так. Молодая дворянка Елизавета Черемнова дебютировала в любительском спектакле, а потом ее знакомый Назаров с приятелем предложили отметить успех. После этого он заманил ее в номера и изнасиловал.
Поначалу Елизавета решила скрыть от всех поступок Назарова. Но на следующий день она получила анонимное письмо. В нем говорилось, что если она не будет продолжать начатую связь, то он опозорит ее. Опасаясь беременности и гнева отца, она обратилась с жалобами к московскому генерал-губернатору и прокурору Московского окружного суда с просьбой возбудить дело о ее изнасиловании. Назаров также принял ответные шаги, и 31 марта 1883 года в газете «Московский листок» появилось стихотворение некоего Н.Кондратова о легкомысленных девушках, которое Черемнова, конечно же, приняла на свой адрес.
Наконец, 8 февраля 1883 года дело было возбуждено.
Надо сказать, что Елизавета была девушкой порядочной, воспитанной и целомудренной. Она родилась в 1859 году в очень небогатой, но почтенной старой дворянской семье. В 12 лет ее отдали в Смольный монастырь в Санкт-Петербурге. У нее рано умерла мать. Деньги не имели никакого значения в ее глазах, и она ими не дорожила. Черемнова публиковала свои произведения, занималась репетиторством, играла на любительской сцене. Николай Назаров был ей полной противоположностью. В 21 год он только начал учиться правописанию, но потом почему-то возомнил себя учителем русской словесности. Будучи нотариусом на Нижегородской дороге, опаздывал на службу, так как ночи проводил за картами. Жульничал, слыл дамским угодником. Не брезговал связями со старыми богатыми вдовами.
И я, искренне желая добыть новые доказательства причастности, решил провести так называемую экспертизу чувств. Считая, что одной из существенных причин, обусловивших Назарову совершить это гнусное преступление, был «крайний упадок сил вследствие волнений, парализовавших нервную систему Черемновой, вследствие первого выступления на сцене и в момент надругательства над ней», я решил допросить артистку Императорского московского театра Марию Николаевну Ермолову как лицо, по своим летам не утративших еще, вероятно, воспоминаний о впечатлениях их первых сценических дебютов. Этим я хотел констатировать удостоверения артистов, находящихся в одинаковом с ней положении, влияния этого психологического момента — дебюта на нервную систему.
Ермолова пояснила, что живо помнит свои впечатления от первого дебюта в 16-летнем возрасте, помнит, что ожидание этого рокового в жизни момента так взволновало ее, что были минуты, когда она даже готова была отказаться от появления на сцене…
Я сумел довести это нашумевшее дело до суда. Еще до него доведенная до отчаяния невозможностью привлечь насильника к ответственности девушка покончила с собой на паперти храма Христа Спасителя, оставив предсмертную записку, обращенную к обидчику: «Я умру. Но вы, пожалуйста, не воображайте, что вы причина моего самоубийства. Вы презренное ничтожество и в силу своего ничтожества не можете быть причиной такого великого акта в жизни моей, как ее прекращение».
Судебное заседание было бурным. Прямых доказательств у Сахарова не было, и он решил воздействовать на суд косвенными доказательствами: характеристиками Черемновой и Назарова, а также результатами экспертизы чувств.
Суд на основании ст. 1525 Уложения о наказаниях (изнасилование) приговорил Н.Е.Назарова, домашнего учителя, московского мещанина, состоящего в числе московских нотариусов, к лишению всех прав состояния и сосланию на поселение в отдаленные места Сибири.
СПРАВКА "МК"
Сам Федор Достоевский так отзывался о своей старшей сестре: «Я ее люблю; она славная сестра и чудесный человек». Кстати, биографические факты юности Карепиной могли послужить источником для создания начала «Неточки Незвановой» и описания детства и истории замужества Вареньки Доброселовой в «Бедных людях».
Николай Сахаров родился и воспитывался в семье протоиерея в Успенском храме Козельска, жил в гуще церковных канонов. И уготован ему был путь священника. Но после окончания Калужской духовной семинарии он стал работать в канцелярии Козельского уездного суда, а 28 июня 1874 года он был назначен следователем по важнейшим делам. Награжден орденами Св. Анны 2-й степени и Св. Владимира 4-й степени.
В 1860 году в России прошла крупномасштабная следственная реформа. В 44 губерниях были учреждены особые чины для производства следствия — судебные следователи (первоначально они именовались следственными судьями) и определялись по представлению губернатора и по согласованию с губернским прокурором. На эти должности принимались люди с высшим или средним образованием, «известные опытностью и добросовестностью». В Москве по штату был 21 прокурор Окружного суда и 17 судебных следователей. По социальному составу 73% следователей были из дворян, 10% из мещан и 17% из крестьян. Им назначался оклад в 800 рублей в год, плюс 200 рублей на канцелярские издержки и наем рассыльных. Судебным следователям полагались также квартиры и лошади. Для того чтобы определить уровень их содержания, необходимо познакомиться с ценами тех лет. В 1890 году фунт черного хлеба в Москве стоил 1–1,5 коп., белого 5–7 коп., фунт сахара 11–13 коп., масла 12–13 коп., говядины 12–13 коп., черной икры — 20 коп. Пуд соли стоил 20 коп. Цена шубы была 50 руб., костюма 10, а брюк 5 руб.
В 1885 году в Москве зарегистрировано 4832 преступления. Мужская преступность в 8 раз была большей, чем женская, среди которой доминировали сводничество, детоубийство, убийство супруга, истребление плода, домашние кражи. Лица с низшим образованием совершали преступления в 1,5 раза больше, чем со средним, а последние — в 4 раза больше, чем с высшим. По роду занятий среди преступников первенствовали крестьяне, затем шли чернорабочие, фабричные рабочие, ремесленники и торговцы. Уроженцы Москвы совершали лишь 3% преступлений. 50% дел в Москве составляли кражи, грабежи и бродяжничество. Убийства составляли 5–9% от общего числа преступлений
