Его считают суровым, но справедливым даже те, кого он отправляет на пожизненное. «Этот зря срок не даст!..» — говорят о нем заключенные и надеются, что их дело попадет именно к нему. Своими приговорами он не только «казнит», но и «милует». Несколько месяцев назад он оправдал авиахулигана, которого обвинили в педофилии за то, что, хлебнув лишнего во время полета, тот положил руку на колено 11-летней соседке по креслу. Отпустил из зала суда со словами: «По-хорошему, вам должны были дать 15 суток, но вы их почему-то отсидели 30 раз подряд» (заключенный провел в СИЗО полтора года). А чуть позже впервые в России приговорил к пожизненному лишению свободы настоящего педофила-рецидивиста, совершившего зверское изнасилование двух мальчишек, для которого даже прокурор просил 25 лет тюрьмы. О том, каково это — быть вершителем человеческих судеб, — в интервью «МК» рассказал судья Мособлсуда Владимир ЗИМИН.
Самый суровый судья России: В мирное время смертной казни быть не должно фото: Наталия Губернаторова
— Маньяки, педофилы, серийные убийцы — ваш контингент. Подробности дел порой настолько шокирующие и жестокие, что у обычного человека волосы дыбом встают. Удается ли оставаться беспристрастным, когда слушаете, как очередной мерзавец, к примеру, мучил ребенка?
— Прежде чем признать человека виновным, я должен убедиться, что он таковым является. До этого момента считать его мерзавцем я не имею права. Некоторые шансы, что в итоге он все-таки окажется жертвой следственной ошибки, есть всегда. Пока не проверены доказательства и не сложилось внутреннее убеждение в виновности, для меня подсудимый — просто человек. Это некий предохранительный клапан, который не позволяет мне быть необъективным. К примеру, за преступления Чикатило отбывали сроки и были расстреляны несколько невинно осужденных — и все потому, что содеянное было настолько отвратительным, что за эмоциями судьи не услышали голоса разума.
С фактами осуждения невиновных за тягчайшие преступления я сталкивался три раза. Особенно запомнился случай с Иваном Абрамовым, которого обвинили в совершенном в пригороде Барнаула убийстве родного брата и племянника, сопряженном с гомосексуальным изнасилованием. Его приговорили к высшей мере наказания. Позже выяснилось, что никакого изнасилования не было: штаны жертвы зацепились за крючок и были спущены, когда тела для сокрытия преступления выбрасывали в погреб. А настоящими убийцами оказались три дезертира из расположенной неподалеку воинской части. Их взяли с вещами с места убийства, потом проведенные нами экспертизы подтвердили происхождение следов на их одежде и на месте преступления.
— Личность и поведение человека в суде играют для вас роль при вынесении приговора? Испытывали ли вы когда-нибудь жалость к подсудимому?
— От эмоций необходимо абстрагироваться. Вызывающе и даже агрессивно вести себя во время процесса может и человек, несправедливо привлеченный к уголовной ответственности, который, к примеру, столкнулся с недозволенными методами ведения следствия. В такой ситуации, согласитесь, сорваться может каждый. Бывает, что подсудимые ведут себя по-хамски, в таком случае удаляю из зала суда. Но такое происходит обычно в конце судебного следствия, когда подсудимый видит, что все кончено, доказательства бесспорны, и ему не уйти от возмездия. Вот тогда-то и сбрасываются все маски.
Другое дело — когда речь идет об обстоятельствах, связанных с оценкой его опасности. В своей практике я дважды обосновывал назначение пожизненного срока в том числе склонностью человека к агрессии и насилию. Последний случай был с педофилом-рецидивистом. Во время следствия потерпевшие подростки уверенно его опознали по уголовным татуировкам на теле. И тут он показал, что скрывается за личиной «ботаника»-очкарика: схватил со стола следователя компьютерный монитор и ударил им по голове своего же адвоката! Это для меня был последний штрих к его психологическому портрету. Я посчитал, что даже в обычной колонии он будет опасен для других людей, и отправил в «необычную» — колонию для пожизненно осужденных. Там ему точно никакой монитор в руки не попадет.
Что касается жалости — однажды мне стало жаль... Нет, не преступника — скорее, того, что он, имея блестящие организаторские и актерские способности, не направил их в благое русло. Из него мог бы получиться прекрасный сотрудник органов. Вместо этого он стал одним из страшнейших убийц современной России. На совести этого человека, Евгения Федорова, более 20 смертей, и как результат — пожизненный приговор.
СПРАВКА «МК»
Бывший старший сержант милиции Евгений Федоров в середине 2000-х возглавлял так называемую «банду Федоровых», несколько лет орудовавшую на дорогах Москвы и области. Переодетые в милицейскую форму преступники на машине, замаскированной под патрульную, останавливали дорогие иномарки, после чего похищали, грабили и убивали водителей. Нападения были настолько четкими и слаженными, что задержать убийц удалось, лишь когда счет смертей перевалил за второй десяток. Среди погибших — сотрудник ГИБДД, остановивший «коллег» для проверки на Краснохолмском мосту, когда они везли убивать очередную жертву. Приговором Мособлсуда главарь банды получил пожизненный срок, его подельники — от 9 до 26 лет лишения свободы.
В моей практике были случаи, когда я принимал решения о самом существенном смягчении наказания. Например, полтора года назад я дал условный срок женщине, вовлеченной своим гражданским мужем в организованное преступное сообщество, распространявшее наркотики. В тюрьме она тяжело заболела, была по этому основанию освобождена из-под стражи, долго лечилась, перенесла операцию и курсы химиотерапии, выжила. Она порвала с уголовным прошлым, а потом встретила свою судьбу — вышла замуж и к концу нашего процесса ждала ребенка.
— Случалось ли так, что последние слова подсудимого полностью меняли ход судебного процесса?
— Год назад я рассматривал дело 38-летней предпринимательницы Оксаны Степкиной. Даму судили за то, что она заказала убийство мужа. Судебное следствие подходило к концу, я собирался уйти на приговор. Но допрос подсудимой вынудил меня прервать процесс и назначить повторную судебно-психиатрическую экспертизу. На полном серьезе Степкина рассказывала, что перед тем, как нанять киллера, она пыталась извести супруга с помощью черной магии: подбрасывала крышку гроба к квартире, где он жил, проводила обряд вуду с восковой куклой и — совсем уж дикость — собиралась ритуально убить на кладбище бомжа, чтобы умер муж. Я предположил наличие у нее клинического бреда, посчитав, что человек с высоким интеллектом, да еще и медицинским образованием (по профессии Степкина провизор), просто не может верить во всю эту чушь! Правда, мое предположение не подтвердилось: психиатры признали ее психически здоровой.
— Когда-нибудь сожалели о вынесенном приговоре? Простите за банальность — но как вам спится по ночам, когда за плечами такой груз ответственности?
— Сожалеть можно лишь тогда, когда ты при принятии своего решения покривил душой и вступил в конфликт с собственной совестью. Или когда ты не сделал того, что был обязан сделать. Я стараюсь до этого не доводить и не принимать решений, в которых я не уверен. Многое зависит, конечно, от того, с какой доказательной базой принесли дело. Но даже если последняя хромает — у судьи даже при состязательности нашего уголовного процесса есть некоторые возможности, чтобы избавиться от состояния неопределенности. Вспомним историю с незаконным осуждением двух граждан Белоруссии за преступления другого человека - серийного убийцы Хилецкого («МК» подробно рассказывал об этом случае в материале «Прейскурант за сломанную жизнь» 17 января 2013 года. — Авт.).
Я уверен, что и я сам, и любой из моих коллег по первой инстанции нашего суда, хоть мы очень разные люди с разным темпераментом, разной биографией и возрастом, назначил бы по делу генетическую экспертизу и разрубил бы этот узел, не доводя дело до случившегося позора. И тогда не было бы нового зверского двойного убийства в городе Подольске, после которого 4-месячный сын убитой женщины сутки ползал рядом с трупом своей матери, и не было бы очередного брошенного обнаглевшим от безнаказанности убийцей на месте преступления презерватива.
— Суд, как известно, — дело Божье... Считаете ли вы себя и судей в целом орудием возмездия, служителями высшей справедливости?
— Если у судьи начинают появляться такие мысли, ему нужно прощаться с мантией. Звездная болезнь и ощущение собственной исключительности — путь к ошибкам, к чужим поломанным судьбам, а если это всплывет — к поломанной карьере самого судьи. Нормальные судьи-криминалисты — это не звезды, а чернорабочие, защищающие наше общество от крайних проявлений уголовной преступности. Я себя ощущаю не орудием возмездия, а человеком, нанятым обществом для того, чтобы отличить овец от козлищ. Чтобы наказать виновных, не допуская наказания невиновных.
— Когда снимаете мантию, продолжаете думать о процессах, которые ведете, или оставляете этот кошмар за порогом суда?
— Стараюсь отключаться, но не всегда это получается. Мысли о том, что нужно сделать в следующем судебном заседании, нет-нет да возникают даже тогда, когда мантия давным-давно снята. Полностью абстрагироваться от этого невозможно, но хотя бы частично нужно.
— До суда вы трудились в органах обвинения. Наложило ли это отпечаток на судейскую работу?
— Действительно, до суда я проходил службу в элитном подразделении прокуратуры СССР, а потом — Российской Федерации, которое занималось надзором на особо режимных объектах оборонного комплекса. На рубеже 2000-х встал вопрос о ликвидации этого подразделения как якобы ненужного — «у нас нет врагов и нет секретов»; это не мои слова, а слова одного из тогдашних руководителей Генеральной прокуратуры (кстати, сейчас, когда в оборонный комплекс России пошли большие деньги, а с их сохранностью и целевым использованием начались большие проблемы, об этом решении можно только очень горько пожалеть), — и я решил сменить прокурорский мундир на мантию. В суде я более 14 лет. Это другая работа, хотя база та же самая. Опыт, полученный мной в прокуратуре, очень помогает. Но никакого обвинительного уклона — если вы на это намекаете — или связанности с моим прошлым не было никогда. Вообще, я считаю, что любому судье-криминалисту полезно получить опыт в органах следствия. Или даже в адвокатуре. Когда судья — бывший теоретик из нашей науки, не знающий на личном опыте основ, у него возникает много проблем с адаптацией к новой роли.
— Как вы считаете, возраст судьи имеет значение?
— Мое личное мнение — у нас сильно занижено требование судьи к возрасту и его профессиональному стажу. Напомню, для работы в районном суде судье должно быть 25 лет и 5 лет стажа по юридической профессии. В суде субъекта Федерации — 30 лет и 7 лет стажа. Но я видел законодательный проект, которым планируется ситуацию исправить — поднять минимальный возраст на 10 лет. Не исключено, что это приведет к тому, что талантливые ребята просто не станут бороться за судейские кресла. Формально судья — это вершина юридической лестницы. Да — статус, да — неприкосновенность, да — «ваша честь»! Но фактически ведь у нас вновь назначенный судья получает меньше, чем лейтенант полиции. (Справочно: оклад судьи районного звена 24 тыс. руб., доплата за первичный 7-й квалификационный класс, а его еще надо получить по результатам переподготовки и первых 6 месяцев работы, — 50%, доплата за 5 лет выслуги по профессии 20%, премиальный фонд — 4 оклада в год. Итого примерно 45 тыс. руб.)
При этом надо понимать, что судья — «штучный товар», в его «производство» — обучение — вкладывается масса сил и времени.
— А как дело обстоит с присяжными? Проходят ли они специальный инструктаж или подготовку, перед тем как попадают в зал суда?
— Вводную беседу с присяжными я всегда начинаю такими словами: «Уважаемые присяжные! Ради бога, забудьте про все то, что вы видели в телевизионных шоу о суде! Здесь все будет намного проще, грубее и без тех заумных выкрутасов, которые показывают по телевизору». В передачах и сериалах ведь очень часто искажается ход судебного процесса, причем достаточно грубо. Ну разве можно такое показывать народу, а потом привлекать его для отправления правосудия?!
С присяжными в моей практике связано немало анекдотичных историй. Вот вам последняя. Перед началом заседания по делу серийного убийцы Ильичева ко мне подходит пристав и говорит: «Владимир Петрович, кандидат в присяжные номер 12 в стельку пьяна!» Подзываю, смотрю — правда, еле держится на ногах, запах страшный, аж сам чуть не захмелел. Зову к столу стороны и шепчу помощнице: «Оля, огурца мне — закусить!» Представляете — в таком состоянии человек пришел решать вопрос о жизни и смерти! Ведь финалом процесса был обвинительный вердикт и пожизненный приговор. Отстранил я ее от процесса, отправил домой, хотя надо было в вытрезвитель.
— Но почему эта дама вообще попала на процесс? Разве у нас не жесткий отбор заседателей?
— Это больная тема. Не работает у нас отбор! По двум процессам о бандитизме мы не можем набрать заседателей уже год (!). Правда, это особенность Московской области. Мы как бублик, а посередине дырка — Москва. Транспортная доступность из одного конца в другой очень слабая, социальный статус населения в дальних депрессивных районах опять же вполне определенный. Уровень явки — из тысячи приглашений четыре! Из них реально остается один-два. В итоге выбирать сторонам просто не из кого. На каждый отбор — 1–2 откровенно сумасшедших. Вот вторая история. После стандартного опроса — о судимостях, учетах в НД и ПНД, семейном положении, детях и прочее — кандидат в присяжные при беседе со сторонами у стола заявляет: «Ваша честь! Для вынесения вердикта мне не нужно никаких ваших доказательств! Дайте я посмотрю подсудимому в глаза и скажу, виновен или нет». Отправили эту даму на место и тут же вычеркнули из списка кандидатов по обоюдному мотивированному отводу и прокурора, и адвоката.
Еще один почти анекдот на тему, как люди не хотят быть присяжными и уклоняются от этой своей обязанности. На нескольких отборах сталкивался с ситуацией, когда верующие отказывались судить, ссылаясь на цитату из Нового Завета: «Не судите, да не судимы будете». Изначально было понятно, что за этим нет серьезных религиозных убеждений. Спрашиваю очередного кандидата: «К какой религиозной конфессии вы принадлежите?» Отвечает: «Православная христианка». Я «случайно» забыл выключить микрофон на судейском столе и на весь зал говорю: «Марь Ивановна, такая позиция — дословного трактования Писания по этому вопросу — характерна для сектантов — пятидесятников, адвентистов, других протестантов. Православные верующие, как учит РПЦ, должны выполнять свои гражданские обязанности. Вы придерживаетесь какого-то из вышеназванных вероучений? Нет? Тогда вы настаиваете на своей просьбе? Нет? Пройдите, пожалуйста, на свое место». Больше в этом отборе таких заявлений не было, коллегия присяжных была сформирована и выполнила свой долг.
— Может быть, люди боятся мести преступников, поэтому не хотят идти судить?
— Нет, это чистой воды социальная безответственность. Думаю, суд присяжных в России в современном его виде нужно заменить на суд шеффенов (народных представителей) — депутатов нижнего муниципального уровня. Они уже прошли минимальный отбор. Хотят выполнять свои общественные обязанности? Пусть выполняют, они часть народа и его представители.
— На профессию присяжных при отборе обращаете внимание?
— Стараемся не допускать людей с юридическим образованием и тех, чья профессия так или иначе связана с материалами дела, иначе они на себя берут не свои функции. К примеру, когда слушалось дело о поджоге, повлекшем за собой гибель целой семьи с ребятишками, среди присяжных оказался бывший пожарный. В совещательной комнате он начал вести пропаганду, что, дескать, заключение пожарно-технической экспертизы о преднамеренном поджоге — ерунда, начал давать ему свои оценки, хотя сам служил водителем пожарной машины в звании прапорщика и в экспертных вопросах не разбирался. Старшина сообщил суду о его высказываниях, на которые тот до удаления присяжных на совещание не имел права, и мы его отстранили от дела.
— В законе сказано, что помимо доказательств судья должен опираться на «внутреннее убеждение»... Бывало так, что доказательства явно против подсудимого, но вы чувствуете, что он невиновен? Что делаете в таком случае?
— Внутреннее убеждение формируется не просто так, а в результате оценки судьей доказательств и наложения информации по делу на знания и опыт судьи, на то, чему его учили в университете и чему его учили жизнь и служба.
Вспомним дело Хилецкого, когда были осуждены несчастные белорусы. Судья не сделала того, что она была обязана сделать, в том числе и для формирования своего собственного внутреннего убеждения, в результате чего оно и сформировалось не так, как надо, и она отправила за решетку невиновных.
— Получается, закон об «объективной истине», ставший предметом споров, действительно нужен?
— В споре рождается истина. То есть судья должен пытаться отыскать истину вне зависимости, как хорошо говорил адвокат или насколько убедительным был прокурор. Пока что у нас состязательность возведена в самоцель уголовного процесса. Но суд — это не боксерский поединок, где прав тот, кто больше навешал сопернику. Суд должен установить именно истину, а не присудить победу тому, кто лучше спорил и дрался. Игнорируя объективную истину, судья рискует оправдать виновного или осудить невиновного. Поэтому вся эта дискуссия вокруг закона, на мой взгляд, возникла на пустом месте. Ни к какому возрождению обвинительного уклона его принятие не приведет. Но судья, которому принимать решение именем Российской Федерации и решать чужую судьбу, должен играть в процессе более активную роль и иметь возможность собрать камни, которых не хватает в фундаменте для его решения. Разумеется, не отменяет это и презумпции невиновности — неустранимые и разумные сомнения должны толковаться только в пользу стороны защиты.
— Кстати, об обвинительном уклоне… Считается, что в России правосудие — обвинительное. Это правда? По вашему мнению, почему так?
— Те, кто так считает (особенно представители нашей либеральной общественности), не понимают одного — что суд в России де-факто не первая инстанция. Мы работаем по континентальной, а не англосаксонской модели правосудия. У нас есть предварительное следствие, во время которого много дел рассыпается и до суда просто не доходит. Две трети дел рассматривается у нас при особом порядке — при полном признании подсудимым вины. Откуда здесь взяться оправдательным приговорам? В этой связи 1% оправдательных приговоров — цифра лукавая. Вот если бы, как при англосаксонской модели, у нас все начиналось с суда — прокуроры добирали по ходу процесса новые доказательства, и в это же время проводилось параллельное адвокатское расследование, — оправдательных приговоров было бы намного больше. Но не доходит у нас до суда то, что умерло во время следствия! Вы еще посчитайте количество отмененных приговоров в апелляции и кассации и скажите, что суды этих инстанций тоже заражены обвинительным уклоном… Нет, нет и еще раз нет! По крайней мере, применительно к нашему суду и моим коллегам никакого обвинительного уклона я не наблюдаю в упор.
— Последний и, наверное, самый неоднозначный вопрос. Как вы относитесь к смертной казни?
— При сегодняшнем уровне следствия и уголовного розыска выносить приговор к реальной смертной казни было бы страшно… В мирное время смертной казни быть не должно. Пусть будет пожизненное лишение свободы — так спокойнее даже при полной уверенности, что в данном деле ты не допустил ошибки и принял единственно возможное решение.
БЛИЦ
Любимое занятие.
— Спокойный отдых у большой воды, при этом предпочитаю не море, а большое чистое озеро в центре России типа Селигера, рыбалка. Охоту бросил, даже имеющееся оружие переоформил в последний раз без права охоты — птичек жалко, хотя раньше баловался.
Любимое время года.
— Август — начало сентября.
Любимый город.
— Самара — моя малая родина.
Любимое блюдо.
— Королевские креветки.
Любимый фильм.
— Насчет любимых — их много, а вот фильм, повлиявший на судьбу и выбор профессии на переломе детства и юности, — «Следствие ведут Знатоки», не чета припадочным «Ментовским войнам» и прочей подобной дряни.
Любимый режиссер.
— Леонид Гайдай.
Любимый артист.
— Вячеслав Тихонов.
Любимый музыкальный исполнитель.
— Андрей Макаревич.
Марина Кузнецова
