Жажда открытий и косность консерваторов. Верная любовь и ослепительное увлечение. А еще — моря, озера, бусы-корабли и меч на изготовку. В Большом театре представили «Садко» в постановке и сценографии Дмитрия Чернякова. «Известия» оценили новую интерпретацию одной из главных русских опер.
Долгое плавание
Грандиозное произведение не сразу попало на достойную его масштаба сцену. По легенде в Дирекции императорских театров его признали унылым и неинтересным. «Садко» отправился в частную оперу Солодовникова, где опроверг мнение чиновников. В 1905 году он появился в Большом театре и с тех пор редко покидал афишу. Славный путь прервался в 1984-м: из репертуара ушла постановка Бориса Покровского, знаменитая участием звездного состава: Владимира Атлантова (Садко), Тамары Милашкиной (Волхова), Ирины Архиповой (Любава).
Когда в 2011-м после реконструкции открывали историческое здание, речь снова зашла о «Садко», но приглашенный на постановку Дмитрий Черняков остановился на «Руслане и Людмиле». К тому времени режиссер успел вызвать восторг авангардистов и недовольство культурного бомонда. Пьяная драка Онегина и Ленского в поставленной для ГАБТа опере Чайковского настолько не понравилась Галине Вишневской, что примадонна отказалась праздновать в родном театре юбилей. Но ничто не помешало новатору продолжить свои поиски в «Руслане». Два борделя — в садах Наины и в царстве Черномора — поразили даже опытную публику, а противостояние черняковцев и античерняковцев стало отдельным сюжетом этой премьеры.
Прошло девять лет, и выяснилось, что режиссер последовал рекомендации поэта: блажен, кто смолоду был молод, блажен, кто вовремя созрел. Если под зрелостью понимать умение не бросаться в крайности, то «Садко», где случился очень симпатичный компромисс традиций, новаторства и китча, — превосходный ее образчик. Довольны остались и любители «жесткого» Чернякова, и поклонники «старого» Большого, и те, кому всех концепций милее знаменитая люстра и селфи в позолоченном интерьере. Утомила, правда, продолжительность спектакля, но к эпическому Римскому-Корсакову нужна привычка. Наверняка «Садко» задержится в репертуаре дольше «Руслана», так что время освоиться есть. А в помощь будут ласкающие взор и слух картинка и звук.
В основе первой — старинная сценография. Задники и утварь сделаны по эскизам художников, приложивших руку к постановкам «Садко». Купцы и корабельщики пируют в дубовой гриднице Аполлинария Васнецова. Садко и дочка морского царя встречаются на поэтичном берегу Ильмень-озера авторства Ивана Билибина. В каменной светлице, придуманной Николаем Рерихом, тоскует покинутая гусляром Любава. Новгородское торжище пестрит анилиновыми росписями Константина Коровина, а свадьбу Волховы и Садко играют в тереме Царя Морского, где катят-плывут туда-сюда сочиненные Владимиром Егоровым резные деревянные рыбины. Вся сценография относится к периоду 1900–1920 годов. Исключение — занавес Федора Федоровского с изображением бушующего моря, Садко на корме и манящей его в волнах Волховы. Это привет спектаклю 1949 года, дожившему до 1980-х и фактически передавшему эстафету Чернякову.
Кафтаны-сарафаны, пластик и чешуя
За преемственность отвечают также костюмы Елены Зайцевой. Расписные кафтаны-сарафаны в земных сценах, рыбьи хвосты и сверкающая чешуя — в морских будто явились из славного прошлого большой оперы. А вот серая униформа, унылый пластик и тоскливо оголенная сцена — приметы нынешнего оперного минимализма. Под занавес режиссер, он же сценограф, все-таки к ним обращается, но долго не томит. Вывозит на обзор фрагменты уже полюбившихся ярких декораций. Хор запевает «Славу» — формально Садко и Новгороду, в действительности — многокрасочной, многолюдной и монументальной русской опере и ее творцам
Хвалить есть за что. Помимо яркой эстетики присутствует то, что в советское время называли морально-нравственным содержанием. Проще говоря, рекомендации: как жить, кого любить, куда ехать. За ними и отправляются в сказочный мир, он же парк развлечений, главные герои нового «Садко», обычные наши современники. Для проверки чувств их ждет модный досуг — квест. Садко, как водится, главный, Волхова и Любава при нем. В прологе вся троица появляется на огромном во всю сцену экране. Консультация психолога перед началом квеста, он же опера. Основной вопрос, зачем вы сюда пришли, может задать себе каждый сидящий в зале и по ходу действия сравнить свой ответ с ответами героев на предлагаемые обстоятельства.
Садко-неврастеник и порхающая Волхова
Садко в преподнесении Наджимина Мавлянова — неврастеник на грани срыва, желающий по русской традиции попасть «неведомо куда и неведомо зачем». Даже в, казалось бы, спокойные эпизоды он вносит драйв первооткрывателя. В памяти от этой незаурядной работы остается не столько вокал (хотя Мавлянов один из лучших наших теноров), сколько бурная жестикуляция и телодвижения. Да, избыточно, но таков герой: его везде много и ему всего мало.
У Екатерины Семенчук (Любава) задача сложнее. Кроме причитаний композитор почти ничем ее персонаж не наградил. От певицы требуется изобразить брошенную жену так, чтобы не надоесть (и что это она всё время ноет? ) и вызвать сочувствие. В целом удается. Когда в финале супруги встречаются, веришь, что награда в лице преданной спутницы нашла героя.
Разлучница Волхова в подаче Аиды Гарифуллиной этой Любаве не соперница — в смысле, что звучит намного хуже. Зато у нее партия щедрее и пластика богаче. Режиссер даже отдал певице танец золотых рыбок, который прежде исполняли балетные. Девушка порхает и резвится. Понятно, что с такими данными пленить можно, удержать — не получится...
Что касается оркестра, то Римский-Корсаков, как всегда, прекрасен. Такого наслаждения в русской опере, пожалуй, больше не сыскать, и хорошо, что дирижер Тимур Зангиев с ведомыми им оркестрантами того же мнения. Пиршества звука можно вкушать и без сценического сопровождения. Однако на этот раз Дмитрию Чернякову удалось на редкость удачно пристегнуть к партитуре сцену. Респект и пожелание дальнейших шагов в этом направлении
Светлана Наборщикова
