Журналист Сергей Пархоменко – о проекта «Последний адрес», которому исполнилось пять лет.
В российских городах на домах появляются небольшие металлические таблички: «Здесь жил... Родился... Арестован... Расстрелян... Реабилитирован...» Проекту «Последний адрес», цель которого – сохранить память о том, как государство в конце 1930-х расправлялось со своими гражданами, уже пять лет. Sobesednik.ru поговорил с его идейным вдохновителем – журналистом Сергеем Пархоменко – после открытия выставки, посвященной пятилетию проекта, в столичном Музее архитектуры.
– Каковы итоги пятилетки?
– Около 830 табличек в 48 городах России, а кроме этого, на Украине, в Чехии, Молдове и Грузии. Есть еще несколько стран, где работают инициативные группы. Но «Последний адрес» состоит даже не из табличек. Мы собираем скорее сегодняшних людей, которым это важно. Процесс запускается только тогда, когда к нам приходит человек и говорит: «Я хочу, чтобы на этом доме была табличка». Это уже не проект, а скорее движение народного «Мемориала».
– Если кто-то из наших читателей захочет установить такую табличку в своем городе, что ему нужно сделать?
– Прислать нам заявку, ее можно заполнить на сайте «Последнего адреса». Мы проведем изыскания, проверим и уточним информацию о репрессированных. Дальше – согласование установки таблички с жильцами или владельцами этого дома. Дома бывают разные – маленькие частные, огромные многоквартирные, госучреждения. Всегда табличка устанавливается с согласия того, кому принадлежит фасад.
– Договариваться с владельцами сложно?
– По-разному, но обычно договариваемся. Отказов не так уж и много – меньше 20 процентов. Иногда нужно приходить на общее собрание жильцов. Они собираются по какому-то поводу, мы приходим с разрешения председателя с просьбой рассмотреть этот вопрос тоже.
– Недавно удалось установить знаки в Махачкале, и я так понимаю – это предмет вашей гордости. Сложно было?
– Сложная территория, сложное место. На Северном Кавказе вообще бывает сложно договариваться о чем бы то ни было. У нас и нет больше нигде табличек там, кроме Дагестана. Бывает и по-другому: люди, которые этим занимаются, в городе есть, а табличек нет. Например, Новосибирск. Там уже довольно долго идут переговоры с жильцами старого и заметного дома в самом центре города, с чиновниками из городской администрации, с депутатами. В Тюмени, в Челябинске было много репрессированных, тоже есть люди, которые ведут переговоры, а табличек пока нет.
Может ли государство быть не право?
– На выставке установлен экран, на который выводятся реплики скептиков, с которыми сталкиваются ваши активисты. Я там увидел, например: «Зачем портить фасад?» или: «Это же давно было. Кому это нужно?» Какая самая неприятная для вас?
– Как ни странно, неприятные – не самые злобные, а «мне все равно». После этого сложно разговаривать. Вроде можно ответить: «А, ну раз вам все равно, мы тогда повесим», но как раз не хотелось бы, чтобы людям было все равно. Реплики повторяются снова и снова, но проект как раз и нужен, чтобы разговаривать с людьми. Это гораздо важнее металлических табличек.
– А реплика: «Мы патриоты и не хотим, чтобы дети думали о нашей стране плохо» вызывает бурные дискуссии?
– Это очень глупая реплика, и она вызывает только сожаление. Людям кажется, что в такой позиции есть патриотизм. А патриотизм заключается в том, чтобы обсуждать историю своей страны – и все хорошее, что в ней было, и все плохое. В зажмуренных глазах, заткнутых ушах и носах нет никакого патриотизма.
– «Государство не может быть не право» – это тоже фраза с вашей выставки. Так обозначена довольно немаленькая категория людей в сегодняшней России. Насколько это распространено сейчас?
– По вопросу репрессий им кажется, что это было когда-то и коснулось каких-то людей, было в другом мире, и «я тут ни при чем». А завтра государство повышает им тарифы на электроэнергию или какую-нибудь медицинскую процедуру переводит в разряд платных, и выясняется, что оно все-таки может быть не право. Это скорее от непонимания, чем от серьезного убеждения. Реплики вроде «я не осуждаю политические репрессии, я их горячо одобряю» мы слышим крайне редко. Почти никогда. Чаще – всякое «мыло» типа «у меня испортится настроение», «мне неохота»... Люди идут по пути наименьшего морального и интеллектуального напряжения.
Расстрелянный прачечник
– Из судеб репрессированных вас поразила какая-то особенно?
– Больше 800 табличек – это значит, что у нас на сайте висит больше 800 историй этих людей. Бывают яркие, уникальные, странные... На меня самое большое впечатление производят истории совсем простых людей. Один из наших энтузиастов несколько лет боролся с МИДом России за право установить табличку на доме, который теперь принадлежит министерству. Когда-то это был жилой дом, и там жил китаец Ван Си Сян, прачечник (эта профессия не всегда была женской). Жил и стирал белье. Его расстреляли как китайского шпиона. Никто его не помнил, никто не плачет о нем. И тем не менее табличку ему мы установили благодаря усилиям Марка Гринберга, довольно известного переводчика и филолога. Годы спустя он жил в этом доме и нашел китайца в списке «Мемориала».
Таких историй довольно много. Рабочих, извозчиков... На моем доме висит табличка с именем трамвайного кондуктора Корнелия Долинского, который жил в соседней со мной квартире. Этого человека я никогда не видел, он мне не родственник, но я стал заявителем: мне было важно, чтобы на моем доме висела табличка.
– Среди заявителей больше родственников или людей, которых просто беспокоит то, что случилось в стране в конце 30-х?
– Примерно пополам. Может быть, родственников даже чуть меньше.
– Заявителю самому нужно пробивать все от и до, вплоть до разрешений?
– Нет. Это делают наши сотрудники. Единственное, когда табличка уже установлена, мы просим заявителя заплатить 4000 рублей за изготовление. Это существенно меньше ее себестоимости: расходы на содержание сайта, на поиск мы сюда не включаем. Но очередь очень длинная, и мы всегда говорим: если вы готовы сами заняться оргвопросами, мы снабдим вас всеми документами и инструкциями. Некоторые из тех, кто попробовал, потом помогают еще кому-то, так у нас и застревают: это становится их важным жизненным занятием.
– Насколько длинная очередь?
– У нас сейчас 2000 неисполненных заявок. Особенно сложно искать волонтеров в других городах. Если их нет, заявка может лежать долго.
– «Последний адрес» по духу напоминает аналогичный проект «Камни преткновения», связанный с холокостом. Где гражданская активность выше?
– Что касается духа, «Камни преткновения» существуют в странах, где нет вопросов и дискуссии о холокосте. Там не нужно никого ни в чем убеждать. А нам здесь убеждать по поводу политических репрессий приходится – национального консенсуса нет. «Камни преткновения» – проект, который начался в 1993 году в Германии, наш – 20 лет спустя. Они установили около 50 тысяч знаков в 17 странах Европы. Число огромно, но, как и у нас, это меньше одного процента. Но задача не в том, чтобы утыкать все дома и мостовые Европы табличками. А в том, чтобы люди их видели и пытались понять, что это за знаки, что этим хотят сказать.
Баканов Константин
