...Елизавета Захаровна Розовская. Сестра Лизы. Эта девушка тоже вроде бы неплохо вышла замуж. За иностранца!
Фриц Платтен, вот кто стал ее избранником!.. Секретарь швейцарской социал-демократической партии!.. Известный деятель Коминтерна!..
Но это все чепуха по сравнению с тем, что этот самый Фриц сделал лично для Ленина.
Во-первых, он его привез через Германию в том самом пломбированном вагоне, выйдя из которого третьего апреля 1917 года вождь сразу с места в карьер начал делать переворот, крича на вокзальной площади с броневика, что для того, чтобы захватить власть, надо срочно браться за оружие.
Сегодня, он сказал, рано, а завтра будет поздно. Или что-то в этом роде... В общем, озвучил свои «апрельские тезисы», которые я сдавал раз пять на различных экзаменах по марксизму-ленинизму. Я тогда не знал, что моя невольная родственница Елизавета Розовская в том же историческом апреле собственными ушами слушала эти самые «апрельские тезисы» в авторском исполнении во Дворце Кшесинской.
Захват власти, горячо рекомендованный Ильичом, который, между прочим, до того момента почти десять лет отсутствовал в России по причине своей эмигрантской судьбы, между прочим, осудил старший товарищ Ленина по партии Г.В.Плеханов, назвавший «тезисы» очень нежно — «бредовыми речами».
Но, как точно подметил в своей книге Александр Гак, «для молодой Лизы Розовской это уже не имело существенного значения».
А жаль. Послушайся партия своего теоретика марксизма, наша да и мировая история, может быть, пошла по другому сценарию, но, видно, партия, а вместе с ней Лиза Розовская имели на тот «текущий момент» другого авторитета.
Каменев и Зиновьев так же не сумели остудить пламенных борцов, и они быстренько сляпали октябрьский переворот.
Не во имя мщения за когда-то невинно убиенного мальчика Иосифа, не во имя того, чтобы осуществить лозунг «мир - народам, земля - крестьянам» (ни мира, ни земли - ничего из провозглашенного, как известно, люди не получили!) - все было сделано только лишь во имя заполучения ВЛАСТИ и все дальнейшее - только во имя ее сохранения любой ценой.
Лиза Розовская встретила Фрица Платтена в квартире Берты – сестрички умели превращать общие интересы в дружбу, а дружбу - в любовь. Жить для мира, не для дома - целая философия, а философия объединяет.
Через год Фриц и Лиза зарегистрировали свой брак. Между прочим, в протестантской церкви. По желанию Платтена. Хоть мы, коммунисты, и атеисты, но - «если нельзя, но очень хочется, то можно».
Примерно в это же время Фриц Платтен совершает подвиг.
Это второй по счету его поступок в адрес Владимира Ильича.
Дело было так.
Ленин со своим (нашим) Фрицем ехал по улицам Москвы.
Поскольку охраны тогда было мало, «джипов» и бронежилетов еще не изобрели, да и бдительность прихрамывала, вождь мирового пролетариата беспечно и демократично катил в открытой машине.
А что это значит?
Это значит, государственная (в прямом смысле) машина простреливалась со всех сторон. Вождь, вероятно, об этом не задумывался. Он думал о мировой революции. Мы точно, конечно, об этом не можем знать, но предположить можем. Поскольку в машине, повторяем, едет наш Фриц, наш, простите за выражение, Платтен.
И вот раздаются долгожданные выстрелы. То есть их, конечно, никто не ждал. Но с другой стороны, можно было и ожидать любой подлянки, если помнить, что машина - открыта и с Востока, и с Запада, и с Севера, и с Юга...
Что делает Платтен?
Он грубо хватает Ленина за шкирку и пригибает его голову к своим коленям.
А пули - вжик, вжик... Так и свистят.
Тогда Платтен - вот уж герой Советского Союза! (ну, хорошо, не герой, поскольку еще не 22-ой год Советского Союза еще нет, СССР пока не создан, 1918-ый на дворе, а «незабываемый 1919-ый» даже еще не наступил!) — встает в полный рост и... закрывает Ильича своим телом!.. И при этом получает ранение в руку!.. То есть буквально проливает кровь за революцию.
Я вот пишу сейчас эти строки, и, знаете, если честно, меня берет возмущение: ну, ладно Платтен, он свое получил (об этом чуть позже!), но я-то... я-то как дальний, хоть и нечайный родственник этого героя Платтена тоже ведь мог что-нибудь всю жизнь получать - ведь получали же члены семьи что-то за своего главного члена, отличившегося в какой-нибудь борьбе за какое-нибудь тогдашнее правое дело?.. Получали!
А я ничего не получал.
Обошли, собаки.
Пусть я не родной им всем, и тому Платтену ни богу свечка, ни черту кочерга, но если все получают, почему меня не присоединить?!.
Не присоединили, пламенные революционеры, коммуняки несчастные.
Мой родственник, хоть и Фриц, Ленина для вас спас. А вы...
Несправедливо это.
Но я сейчас не буду права качать.
У кого их качать?.. У Зюганова?..
Советской власти уже нет. Не накачаешь.
Хотя, с другой стороны, гимн восстановлен, люди (многие) голосуют за коммунистов, пусть справедливость и в отношении меня восторжествует.
Были «дети лейтенанта Шмидта»...
Пусть будет и Марк Розовский - дальний родственник Фрица Платтена. А?
Не будет. Ибо знаю и понимаю: Коминтерн, придуманный большевизмом для свержения мирового капитализма, был отчетливо преступной организацией, действующей легально и нелегально по указке и на деньги Кремля. Насилие - не слово, а концепция революционерства, программная доктрина движения, в которое оказались вовлечены людские массы, состоящие из вполне конкретных личностей. Служение этим красным от крови идеологам подобно наркотикам приводило к самоуничтожению, поскольку издавна известно, что революция - это та самая мать, которая пожирает своих детей. Им хотелось идеалы свободы соединить с диктатурой пролетариата. Но свободы не получилось, а диктатура возникла как-то сама собой.
Платтен - типичный западный ортодокс коммунизма, его психологию понять нетрудно: делаю все, что нужно для победы ленинского разрушительного дела во всем мире — «мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем...» Может быть, сам Платтен и не понимал, что является частичкой агентуры международного отдела ГПУ-НКВД, но от этого не легче. Деятельность Коминтерна, рассекреченная сейчас, в те времена была почетным выполнением интернационального долга, истовым служением якобы рабочему классу, на деле - всей этой бесчеловечной утопии.
Елизавета Розовская работала в аппарате ВЦИКа, затем по требованию Я.М. Свердлова перешла в Управление делами Совнаркома. И было тогда красной красавице 18 лет.
Вот и фото. Редкое. Ленин с группой сотрудников Управления делами Совнаркома. Лиза в первом нижнем ряду. Рядом — А.С. Аллилуева, сестра Нади, жены Сталина, далее В.Д. Бонч-Бруевич, ну, и вождь собственной персоной, его секретарша Л.А.Фотиева и другие...
В 1920-м году Лиза с Фрицем вылетела в Швейцарию. Со спецпоручением. Секретным.
Из Гохрана (Государственного хранилища ценностей) моей «тете» было выдано дорогостоящее бриллиантное чудо, реализовав которое, а проще сказать, забодав за большие деньги, Лиза и Фриц получали немалую финансовую помощь по линии Коминтерна для активизации сонных революционных сил в Швейцарии.
Однако по дороге случились приключения. Самолет летел в Женеву через Берлин и на территории папской Польши, с которой в 20-м году воевала Советская Россия, был обстрелян. Пришлось вынужденно приземлиться и попасть в плен. Полгода в польской тюрьме сплотили сладкую парочку и еще более укрепили их в убеждении, что мировой пожар просто необходим.
Драгоценности удалось сохранить, и секретное поручение Ленина было выполнено. Швейцарская компартия получила свое, а Лиза, видимо, на часть от этих бешеных денег гуляла по Швейцарии еще три года.
Нет сомнения, кабы Лиза знала, какие миллионы Коминтерн выделяет на разжигание мировой революции, прожитые ей с Платтеном суммы показались бы ей карликовыми взносами, но факт остается фактом - моя бедная тетя Лиза жила в Швейцарии неплохо.
Иначе зачем бы ей пристало разводиться со своим Фрицем-спасителем, нет, спасателем Ленина.
В результате она оказалась в Париже, где отголоски военного коммунизма, смененного на НЭП, были менее слышны.
В 1925 году, после работы в парижском отделении ВОКСа (Всероссийского общества культурных связей с заграницей) Елизавета Платтен-Розовская вдруг хорошо запела и вернулась в Россию, чтобы петь арию Джемы в опере Россини «Вильгельм Телль» - где бы вы подумали? - а вот где: аж на сцене Мариинского театра!..
Но «недолго музыка играла». В 1937-м году артистку оперы, имевшую швейцарский паспорт, арестовывают прямо у дверей Иностранного отдела МИДа.
16 месяцев тюрьмы для нее — это семечки (если тюрьма царская или польская), а вот 37-ой год в тюрьме НКВД для нашей певицы, только что певшей Джильду в «Риголетто» - это что-то посерьезнее.
Все-таки ей удается выкарабкаться из дисгармоничного капкана - видно, артистический опыт помог нашей Лизаньке вспомнить, что она еще и бывалая разведчица типа Мата Хари: сразу после освобождения наша интернационалистка дует в Ригу, а оттуда самолетом в ту же, такую чужую Швейцарию, ставшую вдруг опять родимой.
Аэропорт Цюриха помогает ей перевести дух.
Вскоре сюда доносится печальная весть: ее бывшего мужа, героя-ленинца, раненного в миг спасения великого вождя, когда он заслонил своим телом его тело, кое уже давно лежало в это прекрасное время в святом советском месте - Мавзолее, - НКВД хватает, пытает и отправляет гнить и погибать в лагерях ГУЛАГа.
Преданный Ильичу Фриц Платтен послушно гниет и погибает — где? - одному Богу известно! - где-то на солнечных пляжах Воркуты, вдали от своей угнетаемой эксплуататорами Швейцарии.
Тут вроде бы история тети Лизы и ее мужа-коминтеровца заканчивается.
Ан-нет... Елизавете Захаровне Розовской до смерти хотелось на родину.
Павел Мальков, оставшись один после ухода любимой жены Берты, приложил старание и содействовал новому Лизиному возвращению, — для этого надо было восстановить советское гражданство.
Восстановили. В 1959-м году она не без сомнений в правильности этого шага возвращается в Москву.
Но тут выясняется, что ее здесь особенно никто не ждал. Живя в одиночку в малогабаритной квартирке на Ленинском (!) проспекте, Лиза получала скромную пенсию, и все. Ни тебе статуса «старой большевички», ни тебе льгот и привилегий, без которых ее существование давалось унылым бедствованием.
Лиза делает смелую попытку восстановиться в партии, чтобы жить в Интернате для ветеранов, где чистенько и регулярно кормят, можно смотреть телевизор, а по субботам - стариковские танцы под радиолу «Ригонда»...
Отказ. Бюрократия советского пошиба встала стеной, отказав в восстановлении в партии за давностью лет. Что касаемо Интерната, то и в этом вопросе сразу обнаружился тупик: надо было сдать предварительно свою квартирку и уже потом устраиваться поближе к собственной панихиде в новом гнездышке.
Расчетливая Лиза от такого варианта отказалась.
Попробовала было зарабатывать уроками пения, как она это делала в последние швейцарские годы, да не вышло - учеников не нашлось, стара стала бывшая солистка советской императорской сцены.
Осталось одно - умереть. Что и сделала Елизавета Захаровна Платтен-Розовская в 1972-м году - тихо, достойно, как и подобает интеллигентной старухе, прожившей весьма бурную, ни на что не похожую жизнь.
Сколько еще сестер?.. Много.
Мария... Евгения... Циля... Рахель... И Софья.
Начну справа налево, по-еврейски.
...Софья, она же Софа, Соня, Сонечка — имела партийную кличку «Высокая». Между прочим, у футуриста В. Маяковского партийная кличка та же — «Высокий»...
24 июня 1941 года, то есть на третий день войны, Вильно-Вильнюс был захвачен немцами. Тотальное уничтожение ВСЕХ ДО ЕДИНОГО евреев и цыган — основа основ гитлеровской доктрины - прямиком осуществлялось с неукоснительной немецкой точностью: Соню расстреляли вместе с мужем Израилем Гершатером, двумя взрослыми дочерьми, одна из которых приняла фашистскую пулю вместе с мужем и малолетним ребенком...
Таким образом, «еврейский вопрос» решался окончательно как бы с двух сторон - Гитлером и Сталиным, - и попробуйте мне доказать, что все было иначе...
...Рахель. Старшая из сестер. Никаких сведений о ней не имеется. Разве что мужем ее был Захар Соломонович Полеес, который, будучи стариком, умер в 1942-м году в эвакуации.
...Циля. Окончив в 1905 году Киевскую Гимназию, стала педагогом и... подпольщицей. В РСДРП - с 1907 года. Обыск. Арест. Обыск. Снова арест.
10 месяцев Циля проводит в печально знаменитых и действующих по сей день «Крестах» - петербургской тюрьме, которую вполне можно было бы сделать музеем наподобие Петропавловки.
Затем новые аресты - сколько?.. Легко сбиться со счета. Потому уже и не считаем.
Муж - Изя Мазель - часто сидит в застенках, в тех же тюрьмах, за те же ревдела...
Февраль и Октябрь Изя с Цилей встречают на Украине, где разбушевавшаяся история предлагает им то гетмана Скоропадского, то Раду, то Директорию, то Петлюру, то Махно...
Но впереди всех на лихом коне возникает генерал Деникин в окружении - кого бы вы думали?.. Деникинцев, правильно.
Эти самые незатейливые деникинцы волокут моих родственников по отчиму в штаб, где разговор короткий: «Расстрелять».
И тут все происходит, как в самом важнейшем для нас искусстве - советском кино: Циля, воспользовавшись моментом, позвонила по телефону в соседнее село, где стояли красные. И что же?
Утром «НАШИ» (!) атакуют деникинский штаб – и Циля на свободе!
Но «хеппи-энда» по полной программе не произошло: Израиля Львовича Мазеля белогвардейцы все же успели расстрелять.
... Теперь Евгения. Женя.
Всезнающий Александр Гак называет ее «бойкой девчонкой».
И у нее трагическая судьба: где похоронена - неизвестно.
Зато известно, что репрессирована она была по так называемому «Ленинградскому делу» - там, на бескрайних просторах ГУЛАГа пропадает ее жизненный след.
Муж ее - известный в довоенное время ленинградский архитектор Сергей Павлович Макашов (с нынешним генералом Макашовым ничего общего, однофамильцы) - подыхает в блокаду от голода и дистрофии.
Правда, где-то затерялась судьба их дочери, носившей в 60-е годы фамилию - Башкирова. Но где она?.. Есть ли у нее дети - мне неведомо.
... Наконец, Маня... Мария...
Сведений о ней — ноль.
Был человек — нет человека.
С трудом удалось выжать лишь два момента: она была «волевой натурой» и умерла в 1950-м году.
Подвергалась ли она репрессиям?
Может, да. Может, нет.
Молчание — золото.
И теперь уже вряд ли кто-то сумеет нарушить эту зловещую тишину и собрать воедино сдутую историей, прокрученную в ее мясорубке, человеческую пыль.
Всего в семье Розовских было тринадцать детей. Как и полагается, еврейская семья должна быть многочисленной.
Маму звали Нехама.
Отца — Захаром. Он был верующим евреем, знавшим иврит, читавшим Тору и ходившим в синагогу. Он умер в Минске в 1921 году. Нехама – в 1933-м в Вильно. Нехама как раз являлась двоюродной сестрой того самого повешенного мальчика по имени Иосиф, про которого написал в «Воскресении» Лев Толстой.
Этот мальчик Иосиф мне снится по ночам.
Мне кажется, он нас всех видит.
И он поет... Ведь он любит петь.
В этом смысле я на него похож.
Мне даже кажется, что у нас одно лицо.
И я спрашиваю его во сне:
- Ну, и что, Иосиф, ты обо всем этом думаешь?
Он не отвечает. Он как бы предлагает думать нам...
Только тело его слегка качается под тюремным потолком.
Итак, революция как акт поначалу частного мщения за казнь одного маленького Розовского («око за око»), желание единственно возможной компенсации утраты, железное сопротивление «веку железному» - все это оборачивается гибелью почти всего фамильного клана, и - финал: полный проигрыш «веку-волкодаву».
Все эти вызовы эпохи вертели судьбами людей, искавших высоту идей по причудливым траекториям, зигзагообразным и ломким, никогда не прямым. Можно осуждать присущий этим людям чудовищный максимализм, и я не хочу стелить соломки под их столь явные (теперь!) заблуждения. Сегодня нам легко говорить о расстреле человеческих потенциалов, об отсутствии тихого смирения как основополагающего закона бытия, о бесовском воинстве, вобравшем в свои ряды миллионы утраченных, канувших в бездну индивидов, о пустоте благодеяний, принесших на землю столь много кровавых зверств и гибельных катаклизмов, но было бы непростительно и глупо отвергать саму психологическую подоплеку неизбывной веры в утопию. «Праведники», хотевшие спасти мир, не спасли ни мир, ни себя в этом мире. Пафос разрушения кружил над их головами, в которых зрели и вызревали мысли о переустройстве всего и вся, ведь в НАШЕМ будущем не будет зла! «Из честных людей получаются честные носороги» (Э. Ионеско), да и все же честные всегда лучше нечестных.
Жирные чиновники, деляги от политики, «паханы», влезшие во власть — это не они. Их всепоглощенность будущим с его триумфом справедливости сделала из них по-детски беззащитных человечков, раздавленных ходом истории. «Но все перемалывает время», - сказано Гоголем ОБО ВСЕМ, а не о чем-то, что мы можем посчитать выборочно, минуя те или иные лица, стертые уже из памяти и позабытые как якобы ничего не значащие и никому не интересные. «Людей неинтересных в мире нет» - сказано не мной, и мне нравится то, что сказано поэтом. Сестры – одна другой лучше, теперь братья…
Теперь, собственно, об отчиме, чью фамилию и благодаря которому отчество «Григорьевич» ношу. Отметим сразу: Гриша Розовский в своем семейном революционном выводке был белой вороной. Все в нем — в его личности, характере, увлечениях, страстях, размышлениях — целенаправленно совсем в другую сторону. Уточним: даже противоположную.
Вот ведь как распоряжается Всевышний судьбами своих «муравьев» - у него для них своя «политика противовесов»: Григорий Захарович Розовский, усыновивший меня и в связи с этим получивший звание моего «отчима», диаметрально позиционировал себя как человек далекий от политики — раз, имеющий в жизни совсем другие интересы - два.
Он ни с кем и ни за что не боролся. С Лениным не фотографировался и в анкетах честно писал по всем пунктам: «не был... не состоял... не участвовал».
Правда, ходил подлый слушок, будто Гриша в 14 лет командовал каким-то полком, но я думаю, это были досужие домыслы кого-то из боевых сестер - их фантазии вполне объяснимы, поскольку романтика требовала героики , где обязательно есть нечто поэтическое, а революционное миросознание должно менять жизнь к лучшему в полном согласии с иллюзиями, ради которых стоит жить и страдать. Все Розовские были натуры цельные, из породы негнущихся, умеющих мечтать и делать свою мечту. Вопреки всему.
Григорий Захарович, как мне помнится, имел в этой жизни три увлечения.
Первое — уважал маму, свою сослуживицу по работе, вечно хотел ей помочь. И мама его уважала, не более того. Их брак был фиктивным, жили они раздельно - мы у себя на Петровке, он у себя на Новокузнецкой. Но общались.
Второе – он любил голубей. Он их гонял профессионально, держа у окна в клетках в своей квартире на Новокузнецкой улице.
И третье увлечение - шахматы. Он играл в эту игру на уровне мастера, но звание (спортивное) имел пониже - кандидата в мастера. Шахматы и голуби - вроде бы два сумасбродства, но они грели быт, наполняли жизнь до краев, давали отчиму счастье.
Вообще-то «отчим» — слово какое-то дурное. Как и «мачеха». Сразу представляются какие-то злые люди, плохо относящиеся к чужим детям.
Ничего даже близко похожего на такое отношение к себе я не имел.
Более того, мы с ним подружились. На почве тех же голубей и шахмат.
- Подержи!.. Хочешь подержать? — говорил он мне, вручая в руки белоснежную птицу, и она тотчас начинала ворковать, будто разговаривала со мной о чем-то своем. Все-таки я был дворовый мальчишка, и мне было ИНТЕРЕСНО с ТАКИМ необычным человеком.
Это сейчас я не могу толком отличить «сизаря» от королевского, венценосного от почтового, а тогда разбирался во всех тонкостях, разумеется, с подачи Григория Захаровича.
Вместе мы посещали Птичий рынок. Покупали. Продавали. Торговались. Заводили знакомства. «Голубятники» Москвы - а их в те послевоенные времена в городе и пригородах было великое множество - и все фанаты, все теоретики и практики! - Григория Захаровича знали - ну, не все, но многие! - и он этих многих консультировал, общался с ними как знаток.
Если бы глянуть со стороны на это, наверное, было смешно: Григорий Захарович носил пенсне, имел лысину и очень сильные, неправдоподобно сильные руки, умевшие плотничать, токарничать, пилить, строгать, забивать гвозди, что-то ввинчивать и отвинчивать... Ведь все голубиные клетки в доме он сделал своими руками. В прихожей стоял огромный станок и стол с множеством инструментов - молотки, кусачки, ножницы, режущие жесть, напильники, тиски, пилы и пилки...
Так вот, этот человек с видом рафинированного интеллигента запросто болтал и находил общий язык с голубятниками-блатарями, с пахучими и грязными продавцами живого крылатого товара. Он умел на разные лады свистеть в два, три и четыре пальца и, выйдя во двор, оглашал его своим умением - забавная незабываемая картина, когда этот на вид профессор становился полновластным хозяином голубиной стаи.
Голубей надо было кормить по науке. Следить за их здоровьем, настроениями, характерами.
Их надо было выпускать на волю - двойками, тройками, стаями... И делать это по режиму, в регулярном ритме.
Чтобы они возвращались!..
Но бывали случаи - редко, но бывали! - когда отчим сидел мрачнее тучи и смотрел в одну точку. В такие моменты - не подходи, убьет!.. Депрессия!..
Что случилось?.. Можно не спрашивать.
Голубь не вернулся!
Трагедия почище шекспировской.
Он не пил. В рот спиртного не брал. Но умел залить горе. Буквально, залить.
Кипятил чайник. Ставил таз. Наклонял над ним голову.
- Полей! — говорил он мне.
Я ужасался: ведь кипяток же!..
- Я о чем прошу?! - гневно говорила опущенная к тазу голова. Я слегка брызгал на лысину из чайника.
- Еще!
Я лил еще.
- Еще!.. Еще!.. Харррашшшо!
Лысина отчима, едва-едва не обваренная, но красная до предела, прыгала перед моим носом.
- Полотенце! - командовал он.
Я кидал на лысину приготовленное мамой полотенце, обрядовое действие имело логику - после омовения следовало обтирание и далее — общий смех, окончательно снимающий напряжение.
- Теперь в шахматы!.. - предлагал я. - Сыграем?
- Вслепую! — отвечал он с азартом.
Это значило, что я сидел за доской и передвигал фигуры и пешки за него и за себя. Он только произносил: слон эф-пять бьет пешку цэ-четыре!..
Он, конечно, выигрывал, даже не глядя на доску, запоминая безошибочно меняющееся расположение своих и моих шахмат, но ему доставляла удовольствие эта игра на память, на воображение, если можно так выразиться. Высший класс. Демонстрация кибернетического мозга, но в то время кибернетика была лженаукой.
- Сдавайся! - говорил он мне. — У тебя положение безвыходное.
Я продолжал играть.
- Это неуважение к сопернику. Учись сдаваться!..
Не нравилось мне это «учись сдаваться», честно скажу. Тогда отчим, доведенный моим упрямством, раздраженно объявлял:
- Через три хода тебе мат!
- Ну и что?.. Пусть будет мат, но я играю.
Я играл.
- Не будь дураком. Это закон такой неписаный - не доводить до мата.
Учись сдаваться.
Я до сих пор, дурак, не научился. Так и слышу в ушах этот голос: «Учись сдаваться!..» «Учись сдаваться!..» Йо-хо-хо!..
- Мат! - говорил мне отчим наставительным тоном. - Ты даже «мат» не видишь.
- Вижу.
- Ну, тогда собирай шахматы. Кто проиграл, тот собирает.
А вот этому неписаному закону я следовал. Что делать, если проиграл?!..
Мама называла его за глаза «чудаком» или «милым чудаком». По-чеховски... Россия — страна героев и антигероев. И те, и другие — сплошь «чудаки»...
По он, хоть и был «чудак», но отнюдь не прост. В этих его странностях и чудачествах проявлялось скрытое неприятие всего, что происходило вокруг. Шахматы и голуби для Григория Захаровича - это что-то вроде башни из слоновой кости. Это жизненные принципы, позиция вроде бы антигражданская, но на самом деле супергражданская. Легальный уход от реальной жизни с ее катаклизмами и мерзостями требовал от человека найти тайную лазейку. Но такую, чтоб никто не придрался. Не обвинил в аполитичности или, не дай Бог, в противостоянии режиму.
Голуби воркуют, взлетают, кружат, а ты знай себе посвистывай...
Шахматы тренируют мозг, заставляют решить головоломки, отвлекают от надоевшего быта, а ты знай себе поигрывай...
Улёт - как результат своеобразных наркотиков... Чем не способ выжить при тоталитаризме?! Но как при этом обустроить личную жизнь?! Это самое трудное, поскольку вносит в программное одиночество ветер перемен. Мама всю жизнь любила только одного человека - моего отца.
Но когда Григорий Захарович умер, сказала:
- Жаль. Он был хороший человек. Я ему благодарна.
И мне, и всем было понятно, за что, за кого.
Мама прижала меня к себе, как маленького, хотя мне в ту пору исполнилось восемнадцать лет.
- Вот за кого. За сына.
И я присоединяюсь к ее словам. Усыновленный, с другой фамилией (не такой уж явно еврейской, как Шлиндман) я получил другую судьбу, хочешь – не хочешь.
В добавление рассказа о многочисленной семье Розовских следует вспомнить младшего брата Григория - Леню, о котором неизвестно ничего, кроме того, что он погиб в бою с немцами в 41-м году где-то под Смоленском у поселка Ярцево. Место захоронения Леонида Захаровича отсутствует.
А вот еще один Розовский - сын - Иосиф Захарович - был похоронен с почестями, которые в 1927-м году полагались для ритуальных прощаний с партгосдеятелями и профессиональными революционерами.
Заслужил!.. Член РСДРП с 1902 года. Партийная кличка-«Осип».
Один из коллег «Осипа» П.А. Козлов, член РСДРП с 1898 года, вспоминает о нем: «Во время восстания 1905-1906 годов принимал видное участие в работах как легальных, так и подпольных организаций, входил вместе со мной в состав пятерки, ставившей ультиматум Рижскому губернатору...»
Что это за «ультиматум» такой был?.. Нам это не дано выяснить, да и теперь вряд ли кто-то будет проявлять к этому интерес в стране, вошедшей в НАТО. Но мне, дотошно интересующемуся своими предками по линии отчима, все же любопытно было узнать, что Иосиф Захарович Розовский семь (!) раз избирался членом Петроградского Совета - с 1918 по 1924 годы.
Это вам не хухры-мухры. Таких людей звали — «рабочие лошади революции». Они свое отпахали. Работали не за деньги, а за честь и совесть,..
Время сталинских кадров, которые решили и порешили все, пришло чуть позже. А эти - еще жили и работали по другим принципам. Служа ложной идее, заблуждались, конечно, но нам ли, нынешним, погрязшим в новейших коррупциях и беспределах, их судить и осуждать?!
В этой связи вспоминается еще одна «святая» женщина - Анна Давыдовна Розовская.
Она была супругой Соломона Розовского, с которого начат этот рассказ о «семье».
Время намешало в судьбе Анны Давыдовны, пожалуй, все свои крайности и признаки, по которым можно опознать как его позор, так и его триумф.
«В 1911 году Анна Давыдовна, - пишет Александр Гак, - работала вместе с Еленой Стасовой в финансовой комиссии ЦК РСДРП, занималась вопросами пополнения прожорливой партийской кассы».
Затем наша Анечка — секретарь Сущевско-Марьинского райкома, а в 1919 году занимает ответственные должности в отделе пропаганды и агитации в Московском горкоме партии.
Опять же - служим верой и правдой коммунистической идее, и как заслуженный знак этой деятельности — фотографируемся рядом с Лениным.
Ну, как после этого не пойти на работу в ГПУ?..
Пошла. Революцией мобилизованная и призванная. «Обнаружила исключительную административно-организационную инициативу, высшую степень добросовестности в исполнении возложенных на нее обязанностей и исключительную преданность делу».
Знаем мы эту «добросовестность» и «преданность»!.. Ведь характеристику А.Д.Розовской подписал не кто-нибудь, а сам Уншлихт, зампред ВЧК-ГПУ, известный (в наше время) палач.
Ох, Анечка... Ну и наворотила ты, наверное, всяких дел в этом ГПУ!..
А потом, видно, устала так, что бросила в один прекрасный день эту свою сомнительную службу.
И стала... тем же врагом. Того же самого народа.
Получила в 26-м году докторский диплом и начала яростно и честно (по-другому не могла) лечить людей.
Новый муж (Соломон-то уже давно умер) Григорий Михайлович Данишевский - известнейший на всю страну организатор здравоохранения - после 37-го года попадает в ГУЛАГ, где пишет научную работу под горько-ироничным названием «Акклиматизация человека на севере». Ее издают в Медгизе в 1955-м году, не зная, что автор-зэк все еще сидит там, где ему совсем ненадобно сидеть.
Анечка все это время пишет письма «дедушке» М.И. Калинину, пытаясь доказать невиновность мужа.
Надоела своими письмами. И вот уже и ее загребли до кучи и отправили, проявив гуманизм, в тот же лагерь, где успешно «акклиматизировался» выдающийся врач Григорий Данишевский. Анна Давыдовна ушла из жизни в 55-ом, но беды продолжали ее преследовать и после смерти.
Дело в том, что в 37-ом был арестован ее сын Миша, Михаил Соломонович Розовский.
За что?
А за то, что учился в одной школе с сыном Л. Каменева и дружил с ним.
Миша Розовский провел в ГУЛАГе 18 лет, вышел на свободу больным человеком и поселился в Воронеже - городе, в котором, как известно, зазияла «яма Мандельштама».
Там, в момент глубокой депрессии, он и повесился в своей комнате на оконной раме.
Произошло это уже в 63-м году, когда мамы его, Анны Давыдовны Розовской, восемь лет как не было на свете. Укатали сивку крутые Горки Ленинские...
Что сказать напоследок?
Да, я не родной всем этим людям. И они мне неродные. Мы - родственники по документам, а не по крови. Это так.
Но - оказавшись в смертоносном круговороте истории, они, Розовские, живые и мертвые, сделались ее выразительными носителями и знаками. Все биты-перебиты, всем досталось, живого места нет...
Я испытываю к ним глубокое сочувствие и сопереживаю их трагическим судьбам.
Формально я принадлежу к этой многострадальной и многонатворившей семье, ведь я ношу фамилию - Розовский.
И привык к своему ненастоящему отчеству - Григорьевич.
Потому что и я, как и все мы, жертва всей этой катавасии, случившейся так давно.
А все почему?
Не надо было этого еврейского мальчика Иосифа вешать, вот что я вам скажу!..
И великий русский писатель Лев Николаевич Толстой со мной бы согласился.
