Непредсказуемая детская память перемешала фантазию и правду. Мне пять. Я смотрю на светлое небо сквозь ветки яблонь. Моя прабабушка говорила, что еще была вишня. А еще, что ее отец был агроном. И что Шурик, ее брат — самый лучший брат, каких еще никто не знал.
Фото из личного архива автора
В саду за их вяземским домом я никогда не был. И не мог побывать. Но помнится так, будто грыз упрямые яблоки вместе с Шуриком. Помнится, будто с ним же пытался курить. И совсем не помнится, где Шурик уехал на войну.
Виновато зеркало. Висело в какой-то из комнат. В какой-то из комнат разбилось на три части. Поделило семью. Бабушка прабабушки была расстреляна по дороге в эвакуацию вместе с младшим ребенком. Еще раньше отравился прапрадед. Натриевыми удобрениями, которыми заменял соль, ведь без соли и жить незачем. Родители с прабабушкой и сестрой остались в деревне, потом тоже уехали. Шурик ушел защищать свой дом.
Семнадцатилетний озорник нашел трудноразличимое в грязи большой войны предназначение — оставлять жизнь тем, кого она должна была покинуть.
Со своей танковой ротой Шурик объездил почти всю Центральную Россию. Забирал назад города. И сильно переживал, что когда нет боя — становится скучно.
«Кино не видали уже целый месяц. Правда, каждое воскресенье (swjento) по польски, бывают танцы и развлекаешься немного в обществе польских панонек и музыки».
Это из 44 года. Рота Шурика долго стояла в Польше. Письма ранних лет до родных не доходили. И каждый треугольничек Шурику начинался с вопроса «почему не пишешь?». А как написать? И что?
«Сейчас мы в Польше. Был в Ровно. Теперь идем все вперед и вперед. Сколько я исходил и изъездил областей. Раньше и не думал что такое придется. От Сычевки до Калинина от Калинина до Демянска и Старой Русы, оттуда Сибирь — Омск, из Омска — Москва, Тула, Калуга, Киев, Новгород, Волынский, Корец, Ровно и десятки других городов. Вот мой путь по которому я прошел за эти годы».
Все письма написаны наскоро, но аккуратно. Единственный в истории врачебный почерк, который приятен глазу.
«Милая моя мамочка! Можешь гордиться своим сыном. Он оправдал себя перед Родиной! Трижды Родина обеспечила меня правительственной наградой! Медаль „за отвагу“, орден „красной звезды“ и орден „отечественной войны“ 2 степени — вот все мои награды».
Шурику много писем приходило. Особенно когда был в Польше. Девушки писали, сестры, родные. Но был у них в роте паренек, кому писем не шло совсем. Шурик поделился адресом сестер. «Сказал писать вам, Татьяна. Он вас очень любит, ваш Шурик».
В коротких письмах, наверное написанных чуть-ли не на броне танка, виден характер мальчишки. Ему нравились танки, как хористам нравится орган. «Сейчас я иду в бой вместе с танкистами на самых лучших в мире танках». Потом родные в газете нашли колонку, где сообщалось, что младший лейтенант медицинской службы Лобков Александр Борисович пожертвовал на нужды армии 2000 рублей.
Чтобы быстрее вернуться домой. «Когда же мы снова попадем в Россию, свою любимую и самую родную Русскую землю? И придется ли ее увидеть вообще? Кто знает. Ну пока и все. До скорой встречи. Ваш сын Александр».
С Тасей (сестра) у него секретов не было. Когда был ранен и лечился, написал только ей. «С Татьяной никаких секретов нет, просто я был немного болен и написал, попросив,чтобы она никому не говорила. Теперь я совершенно здоров и поэтому уже нечего скрывать». Ей же писал о том, о чем сердце болело.
«Был у меня близкий мне человек, но ее убили в одном из тяжелых боев и она умерла у меня на руках. Похоронили мы ее в одном польском городишке, на неприветливой и чужой польской земле».
Мама продолжала писать.
«Дорогой Сашенька! В очень большой тревоге пишу тебе это письмо. Ты понимаешь конечно, почему . Нас очень радуют успехи фронта, но и очень и очень беспокоит твое молчание Сашенька! Хоть пару строк, хоть два слова, что ты жив!».
Это письмо вернется назад. А в июне 45 придет похоронка. Мать прочитает ее молча, молча уйдет в свою комнату. За ночь почти полностью поседеет.
Шурика застрелят в месте расквартирования в городке Здуньска Воля. Он выйдет глянуть, что за крики на польско-немецком. Сослуживец затащит его раненного в квартиру обратно. Но врачи не спасут.
«Его все любили бойцы и офицеры нашей части и сейчас его вспоминают — нет нашего любимого доктора».
Батька (так звали командира роты) отправлял Шурика учиться в институт на врача. Он не поехал — «Не хочется учиться до конца войны. Как то привык к музыке боя».
Жаль, что эта музыка — самый трагичный реквием из всех, что когда-либо был сыгран человеком. Эта музыка забрала у матери сына, у России офицера врача, а у моей семьи улыбающегося человека и героя.
Надеюсь, Шурик познакомил свою любимую с мамой, папой и сестрами. Рассказал им как шумно стреляет танк. И порадовался хорошему кино.
Надеюсь, я съезжу к нему, непременно сказать, что бабушке Тасе тебя не хватало, любимый доктор.
Егор Сомов
