Когда мне было 12 лет, я два месяца провёл в Артеке. Никогда, пожалуй, в моей жизни я так активно не трудился, как эти два летних месяца: под горой Аю Даг с утра до вечера я, как оглашённый, искал камни, кристаллы турмалина, горного хрусталя, пирита, аметиста и т.п. Когда я собрал большую часть своей шикарной коллекции, то записался в столярный кружок, чтобы изготовить специальную коробку для моих камней, хотя особого пристрастия к столярному делу за собой ни до того, ни после не наблюдал.
Руководитель столярного кружка — высокий статный мужчина в белоснежной рубашке — показывал нам столярные инструменты и объяснял, для чего они нужны. Как мне показалось, у него было слегка брезгливое выражение лица, коим он был немного похож на знаменитого бакинского сумасшедшего Александра Шестого, который, стоя на перекрёстке, громко декламировал наизусть большие фрагменты пушкинских стихов по академическому изданию. Также, как Александр Шестой не видел никого из окружавшей его толпы зевак, так и руководитель кружка общался с нами, как с тотальной массой, на которой местами были навешаны красные галстуки, глядел вроде бы на нас, а на самом деле нас, кажется, не замечал и обращался к кому-то, кого среди нас не было. Уже потом с нами работал весёлый парнишка, которого мы звали по имени и который помогал нам руками.
Пока руководитель кружка доводил до нас теоретические основы столярного искусства, никто не задавал ему вопросов, поскольку все перед ним сильно робели. Самым робким из всех, пожалуй, был я. Но когда лектор достал очередной из своих рубанков и сказал, что такого рубанка, как его личный рубанок, больше нигде в мире нет, тут уж моё естествоиспытательское нутро не выдержало, и я, набравшись смелости, поднял руку и спросил, почему «нигде в мире». Он мельком взглянул на меня, как на кузнечика, который непонятно как запрыгнул к нему на стол, и прочитал нам большую лекцию. Этот рубанок был удивительно бестолково красив, весь инкрустирован деревом различных естественных цветов. Чего только на этом рубанке не было: фигуры, напоминающие птичек, листочки, цветочки, улитки. Я очень внимательно слушал дяденьку. Ему было под пятьдесят, а мне — чуть меньше двенадцати. Но это не помешало мне не только понять, что дядя не очень умён, но и навек запомнить именно этот дядин синдром, чтобы во все времена стараться его избегать.
В двух словах идея дяденьки состояла в том, что, если предположить на мгновение, что у кого-то будет абсолютно такой же рубанок, то всё равно какая-нибудь загогулина или будет отличаться, или же будет повернута не в эту, так в другую сторону. Этот интересный метод осмысления действительности, увы, далеко не уникален, как может показаться на первый взгляд. Когда я уже сильно вырос и окончательно обнаглел от избытка полученных знаний, я с большим риском для собственного благополучия открыто выражал презрение одному очень уважаемому профессору, который применял метод столярных дел лектора к таксономической классификации бактерий.
По своей природе я человек мелочный, могу наглухо забыть что-то глобальное типа закона Кулона, но некоторые мелочи всегда висят на мне на очень прочной виртуальной бичёвке, как зубы врагов на ожерельи папуаса, и в любое время я знаю, какую из мелочей нужно в данный момент пощупать, чтобы отогнать дракона. В те времена очень смутно, а потом всё яснее я понимал, что в случае с дяденькой-столяром я наблюдал синдром ускользания индивидуальности. Дяденька-столяр ужасно боялся стать неотличимым от других столяров. И это делало его существование в этом мире очень неуютным.
Потом, когда я своими глазами видел татуировку на плече здорового парня со словами «не забуду брата такого-то», когда я наблюдал за преподавателем, который хотел быть одновременно очень строгим и своим в доску, когда женщина, насмотревшись на крутозадых бодрячек, начинала стесняться своего тела, превращая его в набор предметов ночного видения, даже когда кто-то просто говорил не своими словами — я знал, что это — синдром ускользания или утери индивидуальности.
Во всех перечисленных мною, а также в других бесчисленных жизненных ситуациях общим является производство лишней работы. Дядя-столяр мог бы и не хвастатся перед нами своим рубанком, поскольку все мы итак запредельно уважали его вместе со всеми его инструментами. Парень спокойно бы жил без татуировки, поскольку никто ему не мешал любить покойного брата, не объявляя об этом всему свету. Преподавателю нет совершенно никакой необходимости в обычной ситуации заигрывать со студентами, поскольку они — несчастные — итак целиком в его руках. Для того, чтобы понять, почему люди с готовностью совершают бесполезные движения, нужно хорошо отдавать себе отчёт в том, что понимается под индивидуальностью, для чего эта штука человеку нужна и, наконец, почему она, подлая, может ускользать. Но это тема отдельного разговора.
Ваш Леонид Владимирович Андреев
