Он просил, чтобы его расстреляли пятью пулями. «От одной я не умру», — писал он в ходатайстве о помиловании. В отличие от Рюмина, о суде над ним и расстреле не сообщали в газетах, и его не водили на заседание Президиума ЦК КПСС, как Родоса.
Но это не значит, что бывший заместитель начальника следственной части МГБ Шварцман был человеком малозаметным и незнаменитым. В материалах следствия по делу Абакумова, докладываемых в ЦК, его имя шло сразу за бывшим министром, и само дело «заговорщиков» из МГБ именовалось делом Абакумова—Шварцмана.
На работу в органы Лев Леонидович (Аронович) Шварцман поступил довольно поздно — в 30 лет, но карьеру сделал быструю и внушительную. За какие-то пять лет прошел все ступени офицерских званий. Он родился 25 июля 1907-го в Санкт-Петербурге в семье банковского служащего. В анкетах Шварцман обычно писал, что «отца не знал». И дело даже не в «чуждом» социальном происхождении, а много хуже. Его отец в годы Гражданской войны служил в Белой армии и в 1919-м погиб в бою. Через два или три года после рождения сына отец Шварцмана оставил семью. Мать сменила место жительства и устроилась на работу фельдшером-акушеркой в земскую больницу в местечке Шпола Звенигородского уезда Киевской губернии.
В 1923-м Шварцман окончил 7 классов 25-й трудовой школы в Киеве, и в том же году умерла его мать. Будучи учащимся, подрабатывал — учеником переплетчика в кустарной мастерской Закревского, чернорабочим на огородах Мейера в Киеве. В 1923—1925-м учился на курсах по подготовке в вуз и одновременно работал пионервожатым в Киеве. На этом его образование закончилось. В январе 1925-го стал разносчиком газет издательства «Молодой пролетарий», а затем репортером в газете «Киевский пролетарий». В том же 1925-м вступил в комсомол.
Бойкое перо
На журналистском поприще Шварцман преуспел. Он довольно быстро выбился в заведующего рубрикой «Листок рабоче-крестьянской инспекции» в газете «Киевский пролетарий», а вскоре стал заместителем заведующего партийным отделом той же газеты. Его заметили в Москве, и ЦК ВЛКСМ принял решение о его переводе в столицу. Здесь с февраля 1929-го Шварцман занял должность заведующего отделом внутренней информации газеты «Московский комсомолец», а с января 1930-го последовательно работал заведующим отделами информации, городского строительства, обзоров печати и, наконец, с июня 1934-го ответственным секретарем редакции газеты «Рабочая Москва». Но его бойкое перо требовалось не только в журналистском деле. Было и другое ведомство, где ценили умение красиво и художественно писать. Только не репортажи и очерки, а постановления на аресты и протоколы допросов.
Похоже, и для Шварцмана путь в органы был вполне традиционным: сначала тайное сотрудничество, а уж потом переход на официальную службу. Его заметил и устроил на работу в госбезопасность Семен Павловский, который, будучи сотрудником секретно-политического отдела УНКВД по Московской области, присматривал за издательствами. В 1935-м Павловский познакомился со Шварцманом, и у них установились «хорошие личные отношения». О том, что именно он «перетащил» Шварцмана на работу в НКВД, Павловский показал на допросе в 1952-м, когда оба они были под арестом и обвинялись в участии в «сионистском заговоре» в МГБ. А тогда, в августе 1937-го, НКВД остро нуждался в следователях, и бойкое перо Шварцмана было как никогда кстати. Да и партийная характеристика у него была в полном порядке, с декабря 1936-го влился в члены ВКП(б).
С 20 сентября 1937-го Шварцман занял должность оперуполномоченного 9-го отделения 4-го (секретно-политического) отдела ГУГБ НКВД. А 8 апреля 1938-го ему присвоили звание лейтенанта ГБ. В секретно-политическом отделе Шварцман быстро выделился, писал не только протоколы допросов, но и партсобраний — в 1938-м был избран членом партбюро, а затем секретарем партколлектива отдела. С середины 1938-го Шварцман занял должность помощника начальника 5-го отделения 4-го отдела 1-го управления НКВД СССР. Отделение занималось агентурно-оперативной работой в учреждениях печати, среди писателей, артистов, художников и архитекторов. Его начальником в тот момент был Леонид Райхман, у которого было чему поучиться. Через годы их пути снова пересекутся, оба будут арестованы в 1951-м как участники «сионистского заговора в МГБ». Но тогда их пути разошлись. Райхман продолжал делать карьеру оперативника, а Шварцман стал специализироваться на следствии. Он вполне усвоил уроки совмещения мордобоя и литературной работы, что и было залогом успешности следователя ежовско-бериевской формации. За ним прочно закрепилась слава специалиста по составлению «собственноручных» показаний и заявлений арестованных.
Бериевский подручный
С 26 ноября 1938-го Шварцман — заместитель начальника следственной части 2-го (секретно-политического) отдела ГУГБ НКВД. Он не только запросто вхож в кабинет нового наркома внутренних дел. Он ассистирует ближайшему человеку Берии — Богдану Кобулову при проведении допросов наиболее важных обвиняемых.
Сталин вполне мог обратить внимание на старательного следователя Шварцмана в ноябре 1938-го. Один из протоколов допроса, скрепленный подписями начальника 2-го отдела ГУГБ Богдана Кобулова и помощника начальника отделения того же отдела Шварцмана, Сталин изучал необычайно долго. Это был протокол допроса от 14 ноября И.Д. Финкеля — бывшего помощника секретаря Московского горкома партии Хрущева, а на момент ареста — референта жилуправления Моссовета. Этот протокол Берия 23 ноября 1938-го без каких-либо комментариев направил Сталину. Финкель признался, что с 1923-го был связан с троцкистами и шпионил в пользу Польши и США. Более того, назвал ряд сотрудников аппарата Хрущева в Москве, состоявших в «подпольной организации». Впрямую Хрущева Финкель не обвинял. Правда, указывал, что некий американец Морган, готовивший проектную документацию для строительства метро, завербовал его для разведработы. А он, Финкель, в свою очередь, свел американца с Хрущевым. В мае 1937-го Хрущев, по словам Финкеля, вдруг запретил ему встречаться с Морганом, и тот в сентябре отбыл в США.
Казалось бы, ну и что тут? Но Сталин долго раздумывал над этим документом. Об этом можно судить по многочисленным карандашным узорам и линиям вокруг написанной им на полях фамилии Хрущева. Тут же и не очень разборчивая помета Сталина: то ли «дело Хрущева», то ли «для Хрущева». Одним словом, 23 ноября 1938-го жизнь Хрущева висела на волоске. Шварцман продолжал допрашивать арестованных ответственных работников хрущевского круга. 25 ноября 1938-го допросил бывшего 2-го секретаря Московского горкома Н.И. Дедикова. И этот протокол также был направлен Сталину. Но Сталин все же решил Хрущева не трогать.
А Шварцману доверили допрашивать и истязать самых именитых арестованных. Он вел следствие по делам Александра Косарева, Исаака Бабеля, Михаила Кольцова, Всеволода Мейерхольда. С 1 января 1939-го Шварцман занимает должность помощника начальника следственной части НКВД, а с 4 сентября 1939-го стал заместителем следственной части Главного экономического управления НКВД.
Вместе с Берией и Кобуловым Шварцман вел допросы арестованного 1-го секретаря Московского обкома А.И. Угарова, применяя к нему пытки, заставил сознаться во «вражеской деятельности». Арестованный генеральный секретарь ЦК ВЛКСМ Косарев, попав в руки Шварцмана, испытал на себе все его следственные приемы. Как позднее цинично признал на допросе Шварцман: «Арестованный, поняв безвыходность своего положения, согласился дать показания о своей вражеской работе». В 1950-е бывший сотрудник органов А.С. Козлов описал, как это выглядело: «Косарев лежал на полу вниз головой и хрипел. Макаров держал его за ноги, Родос за голову, а Шварцман бил его резиновым жгутом». Но почему Косарев на суде не опроверг своих показаний, данных под пытками? Многие это делали, хотя кто, кроме судей, на закрытом заседании Военной коллегии их услышит. Да и кому это помогло… Оказывается, и тут не обошлось без хитрости Шварцмана. В зависимости от поведения на суде Косареву обещали сохранить жизнь. Сам Шварцман об этом показал на следствии: «…При вызове Косарева до или после заседания Военной коллегии Верх. Суда СССР, не помню, я, вопреки существовавшему порядку, сам дал Косареву бумагу и предложил написать заявление о сохранении ему жизни на имя Берия… Такое заявление было Косаревым написано, и его я лично, минуя непосредственных начальников, доложил Берия. Однако Берия, прочитав заявление, выругался, просьбу Косарева отклонил, а заявлению дальнейшего движения не дал…» 23 февраля 1939-го Косарев был расстрелян.
Кто сказал, что работа следователя джентльменская? Одинаково истово Шварцман избивал и мужчин, и женщин. В 1955-м, во время суда над Шварцманом, свидетель В.Ф. Пикина — секретарь ЦК ВЛКСМ, рассказала, как ее после ареста привели в кабинет наркома: «Берия заявил ей, что НКВД готовит судебный молодежный процесс, на котором Пикина должна выступить и разоблачить Косарева в контрреволюционной деятельности. Пикина отказалась быть соучастницей преступного замысла Берия. После этого Пикина была подвергнута Кобуловым (осужден) и Шварцманом избиению резиновыми дубинками с целью принудить ее подписать вымышленные Шварцманом показания о вражеской деятельности Косарева и о своей вражеской работе».
Работы у Шварцмана было невпроворот. Вместе с Богданом Кобуловым он допрашивал бывшего наркома внутренних дел Ежова, допрашивал бывшего крупного чекиста Минаева-Цикановского, бывшего первого секретаря Новосибирского обкома И.И. Алексеева. В июне 1940-го вел дело Николая Клестова-Ангарского — старшего научного сотрудника Института Маркса—Энгельса—Ленина, обвиненного в сотрудничестве с царской охранкой в дореволюционное время.
В 1939-м в характеристике парткома Шварцман заслужил оценку как «стойкий и преданный коммунист в борьбе с врагами народа». Он на удивление быстро рос в званиях: 25 февраля 1939-го был из лейтенанта сразу произведен в капитаны ГБ и буквально через год — 14 марта 1940-го стал майором ГБ. А 14 февраля 1943-го ему присвоили звание полковника ГБ.
Довелось Шварцману и участвовать в советизации отторгнутой в результате советской агрессии части территории Финляндии. Приказом НКВД СССР №00327 от 15 марта 1940-го он был назначен заместителем начальника оперативно-чекистской группы в Выборге. В его задачи входили проведение арестов, руководство следствием и организация органов НКВД на новой территории.
26 февраля 1941-го после организации наркомата госбезопасности Шварцман назначен заместителем начальника следственной части этого наркомата. После объединения НКГБ и НКВД он сохраняет должность, а с 14 мая 1943-го и вплоть до ареста занимает должность заместителя начальника следственной части по особо важным делам НКГБ (с 1946-го — МГБ).
В 1946 г. при смене власти в МГБ Шварцман, в отличие от Родоса, удержался на работе в следственной части. По работе он характеризовался наилучшим образом, да и проведенные им дела говорили сами за себя: «За время работы в следственной части успешно руководил расследованием по ряду важных дел и лично принимал участие в следствии по этим делам. В 1941 году участвовал в следствии по делу военно-заговорщической организации (Штерн, Локтионов, Сакриер и др.)». В 1942-м вел следствие по делу «Русской национальной партии», в 1943/44-м — по делу организации «Возрождение России», в 1945-м — по делу «Польского подпольного правительства и руководства АК» (дело Окулицкого и др.). Как отмечалось в характеристике: «По личным качествам — инициативен, исполнителен и дисциплинирован. Является членом партийного комитета МГБ СССР». Несмотря на то что новый начальник следственной части, выдвиженец Абакумова Леонов привел на руководящие должности своих людей из Смерша, и для Шварцмана нашлось место.
Заграничные гастроли
Абакумов по достоинству оценил служебное рвение Шварцмана. Теперь ему поручаются самые деликатные задания не только в Москве, но и за границей. В качестве заместителя начальника следственной части по особо важным делам МГБ в декабре 1946-го — феврале 1947-го Шварцман для выполнения «спецзадания» командируется в Берлин, в июне-августе 1947-го — в Софию. В том же 1947-м, в сентябре-ноябре находился в Бухаресте по просьбе посла СССР в Румынии Кавтарадзе «для оказания помощи румынским властям в подготовке судебного процесса по делу национал-царанистской партии во главе с Маниу».
Наиболее результативной оказалась командировка в Болгарию. В первых числах июня 1949-го Сталиным было принято решение о направлении в Болгарию заместителей начальника следственной части МГБ М.Т. Лихачева и Шварцмана для помощи в расследовании дела члена Политбюро и секретаря ЦК Болгарской компартии Трайчо Костова. Прибыв в Софию, они 8 июня 1949-го направили свое первое сообщение в Москву. Из него следовало, что по делу «троцкистской группы, проводившей по заданию английской разведки подрывную работу в народном хозяйстве страны», арестовано уже 12 человек, и, согласно показаниям, один из участников группы был связан с Костовым. 20 июня Костов был арестован, и за него основательно взялись Лихачев и Шварцман. Через месяц, 28 июля, они прислали победный рапорт в Москву о наступившем в допросах Костова переломе: «Он более откровенно показывает о своей вражеской работе». В сообщении говорилось об оказанной болгарским следователям помощи, о проведенных двух совещаниях следователей «с разбором недостатков». На этом этапе Лихачев и Шварцман посчитали свою задачу выполненной и писали, что дальнейшее их пребывание в Болгарии «нецелесообразно», мотивируя это опасением возникновения «слухов о вмешательстве СССР в дело арестов в Болгарии», того же мнения был и посол СССР в Болгарии.
Подготовка показательного процесса по делу Костова требовала помощи из Москвы, и Сталин вновь посылает Шварцмана в Болгарию. Приехав в Софию, Шварцман доложил в Москву, что 19 сентября 1949-го имел встречу с Червенковым в присутствии Христозова и передал им указания Сталина по делу Костова — как вести следствие, главная задача которого «вскрытие преступных связей с кликой Тито». Также Шварцман передал болгарам предложение, несомненно, разработанное в Москве: пересмотреть все материалы на болгар, «особенно из числа македонцев», подозреваемых в тайных связях с Югославской миссией в Софии, а также выявить всех тех, кто подозревается, будто заброшен в Болгарию югославской разведкой. В Болгарии Шварцман пробыл до декабря 1949-го. В итоге состоялся громкий процесс, слепленный по канонам «московских процессов» 1930-х, на котором Костов и ряд других болгарских руководителей были приговорены к смерти.
Многих наград, как, впрочем, и его коллеги по следственному отделу Родос и Рюмин, Шварцман не заслужил. Его грудь украшали орден Отечественной войны I степени (24.08.49); орден Красной Звезды (26.04.40); орден «Знак Почета» (20.09.43) и 6 медалей. Ну и, как водится, знак «Заслуженный работник НКВД» (04.02.42).
Расплата
На следующий день после ареста Абакумова, 13 июля 1951-го, была арестована вся руководящая верхушка следственной части МГБ СССР, в том числе и Шварцман. Все они были обвинены в участии в «сионистском заговоре» и проведении подрывной работы внутри МГБ.
Теперь никакие былые заслуги перед Сталиным не могли Шварцману помочь. Да он и сам как бывший следователь, имевший огромный опыт выбивания показаний, понимал: чтобы избежать пыток — лучше признавать все, и даже с избытком. Шварцман так и делал, но его все равно били. В его показаниях было все, что требовалось Игнатьеву и Рюмину для новых арестов высокопоставленных сотрудников МГБ. И это несмотря на то, что Шварцман давал настолько фантастические показания, что возникал вопрос, не повредился ли он в уме?
Он признался, что готовил покушение на Маленкова и привлек для этого «некоторых руководителей партии и правительства», признался в шпионаже в пользу английской, американской, французской, японской и норвежской разведок. Врачебно-психиатрическая комиссия уличила Шварцмана в притворстве.
Как признал на допросе в июне 1953-го Рюмин, один из творцов дела о «сионистском заговоре» в МГБ: «В процессе следствия по этим делам было совершено еще одно преступление, заключающееся в том, что при допросах арестованных сотрудников МГБ еврейской национальности использовались заведомо вымышленные и клеветнические показания Шварцмана, хотя мне и Игнатьеву было хорошо известно о его провокационном поведении на следствии».
Тем не менее при всей несуразности показаний Шварцмана из них выделили сухой остаток. Выходило, что его отчим Наум Козленко вовлек его в «сионистскую организацию» в 1921-м, и с тех пор Шварцман, скрывая свои истинные взгляды, вел «вражескую работу», развернув ее в полном объеме с приходом к руководству МГБ Абакумова. 17 февраля 1953-го министр госбезопасности Игнатьев направил Сталину проект обвинительного заключения по делу Абакумова—Шварцмана с предложением рассмотреть дело на Военной коллегии в упрощенном порядке (без участия защиты и обвинения) и приговорить всех проходящих по делу (10 руководящих чекистов) к расстрелу. Сталин, полагая, что узок круг обвиняемых, начертал на обвинительном заключении резолюцию: «Не мало?» Переработанный с учетом замечаний Сталина проект обвинительного заключения по делу Абакумова—Шварцмана 26 февраля 1953 года вновь был направлен Сталину и Маленкову. Теперь обвиняемых было 11. Сталин не успел рассмотреть этот проект.
После смерти Сталина Берия взялся решительно за пересмотр дел арестованных чекистов. Но он оставил сидеть в тюрьме Абакумова и его ближайшее окружение. Шварцман был зачислен туда же. Возможно, Берия был раздосадован провокационными показаниями Шварцмана, с помощью которых Игнатьев и Рюмин топили его людей. Как бы то ни было, Шварцман остался сидеть. Но его дело выделили из дела Абакумова, и его судили отдельно.
Суд Военной коллегии по делу Шварцмана проходил в Москве с 1 по 3 марта 1955-го при закрытых дверях. Его обвинили по статьям 58-1 «б» (измена родине), 58-7 (вредительство), 58-8 (террор), 58-11 (действие в составе группы лиц) УК РСФСР. Преамбула приговора, вынесенного 3 марта, конечно, представляет собой типичную отрыжку сталинских времен: «Подсудимый Шварцман, получив воспитание в духе сионизма, являясь по мировоззрению буржуазным националистом, оказавшись на работе в органах государственной безопасности СССР, изменил Родине и стал проводить подрывную, вражескую деятельность против социалистического государства».
Но тем не менее на суде звучали многочисленные показания свидетелей о том, как Шварцман в ходе следствия избивал арестованных резиновой дубинкой. После войны «сфабриковал дело на ответственного работника Министерства сельского хозяйства СССР Шлыкова Г.Н., превратив честного советского работника в американского шпиона». Точно так же сфабриковал дело на заместителя министра связи СССР Фортушенко А.Д. В результате и Шлыков, и Фортушенко были приговорены к 25 годам каждый (в 1954-м — реабилитированы). Шварцман участвовал в создании «Ленинградского дела», и его роль в этом деле была весьма значительной: «Он участвовал в составлении обвинительного заключения по делу, усиливая при этом вымышленные обвинения, и был одним из авторов проекта приговора по делу, предложенному суду». Кроме того: «В 1949 году по указанию Абакумова принял участие во внешнеполитической провокации, в фальсификации протокола допроса Бородина с целью скомпрометировать руководителей компартии Китая и вызвать к ним недоверие». Как отмечено в приговоре: «В результате вредительской деятельности Шварцмана истреблялись ни в чем не виновные честные советские люди». Приговор был ожидаем — расстрел.
Не ясно, что творилось в голове у Шварцмана. Его прошение о помиловании от 3 марта 1955-го производит странное впечатление. С одной стороны, он признавал, что выполнял «преступные указания» Кобулова и Абакумова, применял «незаконные методы» ведения следствия, с другой — отрицал, что был «изменником Родины» и «террористом» и просил о помиловании. Вполне разумно! Но следующий за этим абзац изумляет и погружает в сумерки сознания: «Прошу, однако, если приговор не будет отменен, расстрелять меня выстрелами из огнестрельного оружия пятью разрывными пулями, иначе от одной пули я не умру, от двух или трех — тоже, тем более обычных, а останусь жить и мучиться, а я совсем больной физически, и мук и боли уже не переношу».
В общем, получилось и грустно и смешно, почти по Зощенко: «Высшую меру я, действительно, с трудом переношу», — изрек герой рассказа «Спешное дело», нэпман, сильно пугавшийся смертной казни.
Шварцмана расстреляли 13 мая 1955-го после отклонения Президиумом Верховного Совета СССР его ходатайства о помиловании. Наверное, пяти, да еще и разрывных пуль не понадобилось. Тело отправили в крематорий на Донское кладбище. Так уж повелось: палачей туда же, к их жертвам.
Как только Шварцман был расстрелян, председатель КГБ Серов и генеральный прокурор Руденко направили в ЦК КПСС записку о выселении всех членов его семьи (речь шла о дочери и сыне, так как жена Шварцмана умерла в 1945-м) из Москвы. В записке говорилось, что «пребывание их в Москве нежелательно», и органам милиции поручалось «предложить им выехать в нережимные местности». Президиум ЦК КПСС 25 мая 1955-го одобрил это предложение.
Опубликовано 15 ноября 2015
