Многие политики и экономисты до сих пор активно выступают за полную рабочую занятость и считают ее средством от всех государственных бед. Профессор истории Ратгерского университета, автор книги «No More Work: Why Full Employment Is a Bad Idea» Джеймс Ливингстон уверен: это все равно что в 1850-е защищать рабство. На примере американского рынка труда писатель рассказывает, почему идея работы за еду потеряла всякий смысл и что должно прийти ей на смену.
Для нас, американцев, работа значит очень много. Вот уже несколько столетий, примерно с 1650 года, мы верим, что она способна формировать и даже менять человеческий характер к лучшему: воспитывать пунктуальность, предприимчивость, добросовестность, самодисциплину и т. д. Также мы убеждены, что рынок труда, на который мы отправляемся в поисках рабочего места, относительно эффективно и справедливо распределяет наши возможности и доходы. И еще мы уверены в том, что любая, даже самая дерьмовая работа структурирует нашу жизнь, привносит в нее смысл, дает ей цель. Каким бы мизерным ни было вознаграждение, наличие работы помогает нам утром подниматься с постели, с горем пополам оплачивать счета, чувствовать ответственность и, главное, держаться подальше от дневного телеэфира.
Боюсь, эти убеждения потеряли актуальность. По правде говоря, они звучат просто смешно. Работы на всех не хватает: большинство рабочих мест недоступно, а те, которые реально получить, не помогут оплачивать даже базовые счета (если только вы не станете наркодилером или банкиром с Уолл-стрит, то есть бандитом в обоих случаях).
Говоря о кризисе на рынке труда, сегодня все, от правых до левых — от экономиста Дина Бейкера до социолога Артура Брукса, от Берни Сандерса до Дональда Трампа, — так рьяно защищают «полную занятость», как будто иметь работу — это самоочевидное благо, какой бы опасной, тяжелой или унизительной эта работа ни была. Однако простое отсутствие безработицы не заставит людей снова поверить в пользу упорного труда, уважать закон и играть по правилам. Официальный уровень безработицы в США ниже 6 %, мы почти достигли тех показателей, которые экономисты видели в сладких мечтах и называли той самой «полной занятостью» населения. Помогло ли это в борьбе с неравенством доходов? Ни капли. Поголовная занятость на хреновой работе не способна решить ни одну из стоящих перед нами социальных проблем.
Не стоит верить мне на слово, взгляните на цифры. Почти четверть трудоустроенных американцев официально находятся за чертой бедности, так как их зарплаты не позволяют им ее преодолеть. Как следствие, 21 % всех американских детей живут в нищих семьях. Почти половина работающих граждан этой страны имеет право получать продовольственные талоны, большинство за ними просто не обращается. Очевидно, что рынок труда, как и многие другие рынки, потерпел крах.
Рабочие места, которые поглотил глобальный экономический кризис 2008–2009 годов, не восстанавливаются, какие бы оптимистичные цифры ни демонстрировал нам уровень безработицы. Чистый прирост мест на рынке труда, начиная с 2000 года, по-прежнему равен нулю. И даже если они «восстанут из мертвых», то, как и в фильме ужасов, превратятся в зомби — позиции с непостоянной занятостью и работу за гроши, где босс вправе каждую неделю менять ваш график, как ему заблагорассудится. «Добро пожаловать в Wal-Mart, мы выплачиваем бонусы талонами на еду!».
И не нужно говорить, что мы решим проблему, повысив минимальный размер оплаты труда до 15 долларов в час. Я, конечно, не отрицаю психологической важности этого шага, но даже при такой цифре приподняться над чертой бедности смогут лишь те, кто работает больше 29 часов в неделю. Что касается нынешней ситуации, сейчас минимальный размер заработной платы, установленный на федеральном уровне, составляет 7,25 доллара. Даже при 40-часовой рабочей неделе нужно по крайней мере 10 долларов в час, чтобы не быть нищим. Но мы не имеем и этого. Какой смысл в том, чтобы работать, получая меньше прожиточного минимума? Разве что продемонстрировать миру свое трудолюбие.
Но позвольте, скажете вы, ведь наши нынешние проблемы — всего лишь преходящая фаза экономического цикла. А как же трудовой рынок будущего? Растет производительность труда, появляются новые сферы для предпринимательства, открываются новые экономические возможности — разве все это не опровергает прогнозы проклятых пессимистов, этих апологетов «мальтузианской ловушки»? Что ж, до сегодняшнего дня опровергало, но в этом, пожалуй, больше нет необходимости. Измеримые тенденции прошедшей половины века, как и убедительные прогнозы на следующую половину, подкреплены таким количеством фактических доказательств, что от них уже нельзя отмахнуться как от жалкой псевдонауки или очередной идеологической бредятины. Они выглядят примерно так же, как данные о глобальном потеплении — оспаривать их станет только тот, кто не боится выглядеть полным идиотом.
Так, экономисты из Оксфорда, изучающие новейшие тенденции в трудоустройстве, сообщают, что почти половина всех рабочих мест может исчезнуть благодаря компьютеризации в течение ближайших 20 лет. Это касается даже тех профессий, которые подразумевают нерутинную когнитивную деятельность — например, мышление. Такой прогноз логически продолжает идеи двух исследователей из Массачусетского технологического института, изложенные еще в 2011 году в книге «Race Against the Machine». В то же время типы из Кремниевой долины, выступающие на конференциях TED, заговорили о появлении «избыточного населения» в результате того же самого процесса — компьютеризации производства. Недавно опубликованная книга «Rise of the Robots» («Роботы наступают: развитие технологий и будущее без работы»), цитирующая все вышеперечисленные источники, — это уже не научная фантастика, а социологическое исследование.
Так что не стоит обманывать себя: глобальный экономический кризис еще не завершился. Он заставляет нас встретиться лицом к лицу не только с финансовой катастрофой, но и с важнейшими вопросами морально-этического толка. Как будет выглядеть наша жизнь в отсутствие работы? Что будет формировать нашу индивидуальность? Может ли какое-то другое социальное взаимодействие оказывать такое же мощное влияние на наш характер, или сам характер станет тем остовом, вокруг которого будет строиться жизнь? Перед нашим интеллектом стоит грандиозная задача — вообразить мир, в котором работа больше не определяет, кто вы такой, сколько получаете и чем занимаетесь каждый день.
Все это говорит об одном: хватит уже. К черту работу.
Конечно, этот экономический и морально-этический кризис заставляет задуматься: что дальше? Каким будет следующий этап в развитии человечества? Работа заставляет нас просыпаться по утрам и спешить (на завод, в офис, на склад, в ресторан или магазин), а главное — раз за разом возвращаться туда, даже если мы всей душой ненавидим это место и свои должностные обязанности. Но какие последствия нас ждут, если она перестанет быть этим дисциплинирующим социальным императивом?
Чем мы займемся, если доход вообще перестанет зависеть от того, трудоустроены мы или нет? Какой поворот совершит цивилизация, если больше не нужно будет «зарабатывать на жизнь»? Иными словами, если отдых перестанет быть приятным времяпрепровождением, а станет неизбежной участью? Продолжим ли мы зависать в местном «Старбаксе» с ноутбуком? Или начнем поголовно записываться в волонтеры, чтобы учить детей в менее развитых регионах — например, в Миссисипи? Или просто засядем на диване с косяком, уставившись в телевизор?
Хочу заметить, что это не какое-то причудливое упражнение на развитие воображения. На сегодняшний день все эти вопросы имеют практический характер, потому что уже сейчас работы не хватает на всех. Так что пришло время задаться еще более практическими вопросами: например, как заработать себе на жизнь, не имея, собственно, работы? Можно ли получать доход, не прикладывая для этого трудовых усилий? Для начала: возможно ли это вообще? Затем вопрос посложнее: этично ли это? Если вас, как и большинство, воспитывали с мыслью, что работа определяет вашу ценность и полезность для общества, будете ли вы чувствовать себя мошенником, если начнете получать деньги ни за что?
На некоторые из этих вопросов уже есть предварительные ответы: все мы в той или иной степени существуем на пособия. Начиная с 1959 года доходы домашних хозяйств увеличиваются, и одна составляющая этих доходов показывает особенно быстрый рост — это «трансфертные платежи» от государства. К началу XXI века примерно 20 % доходов всех домохозяйств составили именно эти деньги, известные также как «пособия» или «социальное обеспечение». Без этой доплаты половина взрослых американцев, работающих в условиях полной занятости, существовала бы за чертой бедности, и большинству наших соотечественников, несмотря на наличие работы, полагались бы продуктовые талоны.
Но можем ли мы себе позволить (и в экономическом, и в морально-этическом смысле) это «социальное обеспечение»? Не поощряем ли мы праздность и лень, продолжая выплачивать пособия и стабильно увеличивая их размер? Или, напротив, закладываем фундамент светлого будущего?
На самом деле государственные дотации и пособия, а также премии работников Уолл-стрит (вот уж кто не стесняется получать деньги ни за что) уже приучили нас к тому, что объем доходов может быть не связан напрямую с производством товаров или услуг. Но сейчас, в свете прекращения трудового процесса в его традиционном виде, следует переосмыслить преподанный нам урок. При любом состоянии федерального бюджета мы способны содержать себя и своих собратьев. Суть вопроса не в том, можем ли мы выбрать этот путь, а в том, как сделать первые шаги.
Я знаю, о чем вы сейчас думаете: мы это не осилим! А на самом деле это не только возможно, но и достаточно просто. Повышаем максимальную сумму, облагаемую налогом на цели социального страхования* (сейчас она составляет 127 200 долларов), а также увеличиваем подоходный корпоративный налог, смягчая результаты рейгановской революции**. Все. Эти два действия решат ложную бюджетную проблему и выведут нас из морально-этического кризиса, описанного выше, создав экономический профицит.
Полагаю, теперь вы (как и все экономисты от Дина Бейкера до Грегори Мэнкью) скажете, что повышение корпоративного подоходного налога дестимулирует инвестиционную деятельность и, следовательно, создание рабочих мест. Или заставит компании массово уходить в зарубежные страны, где налоговая система будет к ним лояльнее. Но в реальности повышение подоходного налога с корпораций не может привести к таким последствиям.
Давайте опираться на факты. Корпорации становятся «международными» уже не одно десятилетие. В 1970-х и 1980-х годах, еще до знаменитого рейгановского снижения налогов, почти 60% импортируемых товаров были произведены американскими компаниями за рубежом, в офшорах. С тех пор эта цифра увеличилась, но не слишком значительно.
Проблема не в дешевой китайской рабочей силе, а в беспросветном идиотизме корпоративной бухгалтерии. И по этой же причине, кстати, просто уморительно выглядит принятое в 2010 году решение о свободном корпоративном финансировании агитационных кампаний***. Ограничение этого финансирования приравняли к ограничению свободы слова, но мы-то понимаем, что деньги похожи на слово не больше, чем слово похоже на шум. Верховный суд создал новое живое существо из останков общего права, сделав реальный мир страшнее его кинематографических аналогов. Теперь наша с вами жизнь ужасает больше, чем сюжет «Франкенштейна», «Бегущего по лезвию» или «Трансформеров».
Суть в том, что создание рабочих мест в большинстве случаев никак не зависит от частных корпоративных инвестиций, и поэтому повышение подоходного налога для корпораций не повлияет на показатели занятости. Нет, вы не ослышались. С 1920-х годов экономический рост все-таки случился, хотя чистый поток частного капитала ослаб. Что это значит? Что смысл чистой прибыли компаний только в том, чтобы с помощью этих цифр демонстрировать своим акционерам (и специалистам по враждебному поглощению) процветание бизнеса. Прибыль не нужна, чтобы реинвестировать, увеличивать штат или мощность производства, это наглядно доказал недавний пример Apple и других крупных корпораций.
Так что инвестиционные решения больших боссов окажут лишь незначительное влияние на уровень занятости. И я убежден, что это не столько экономический вопрос, сколько интеллектуальная и морально-этическая дилемма: станем ли мы увеличивать налог на корпоративную прибыль, чтобы стать государством всеобщего благоденствия, где будет царить любовь к ближнему и взаимопомощь?
Идеализируя эффективность упорной работы, мы не только рассчитываем на развитие лучших личностных качеств, но и надеемся, что рынок труда справедливо и рационально распределяет доходы между людьми. Но вот в чем загвоздка: доход и сильная, развитая личность не всегда идут рука об руку. Профессия может воспитывать характер, только если на рынке существует измеримое и обоснованное соотношение между приложенными в прошлом усилиями, приобретенными навыками и нынешним вознаграждением. Но когда ваш доход абсолютно не зависит от того, производите ли вы что-то по-настоящему ценное (а «ценными» могут быть не только материальные вещи) для окружающих… Извините, но я сомневаюсь в том, что в таких условиях чей-то твердый характер может быть следствием упорного труда.
В то время как я едва свожу концы с концами и дорожу своей «полноценной» работой, кто-то другой получает миллионы, отмывая деньги для наркокартеля (как HSBC), подсовывая фальшивые документы управляющим паевых фондов (как American Investment Group, Bear Stearns, Morgan Stanley, Citibank), наживается на малоимущих заемщиках (как Bank of America) или покупая голоса в Конгрессе (как все вышеперечисленные). На Уолл-стрит это обычное дело. Очевидно, что мое участие в функционировании рынка труда иррационально. Говорить о каком-то воспитании характера нелепо, потому что заработать можно даже преступлением, причем заработать побольше. С таким же успехом я мог просто стать бандитом, как они.
Поэтому-то экономический кризис и превратился в проблему морально-этического толка, в духовный тупик. Но, с другой стороны, он же открывает перед нами интеллектуальную перспективу. Мы придавали так много значения социальным, культурным и этическим аспектам работы, что, глядя на этот грандиозный крах рынка труда, не находим в себе сил, чтобы осознать происходящее или найти в работе новый смысл, актуальный для обновленной реальности.
Кстати, говоря «мы», я имею в виду действительно почти всех, невзирая на партийную принадлежность и убеждения, потому что обеспечить американцев работой так или иначе хотят все. Правые политики мечтают о «полной занятости» не меньше, чем левые экономисты. У них есть разногласия относительно средств достижения цели, но сама цель у них общая, и она подразумевает в том числе нематериальные аспекты — например, воспитание характера сограждан.
Короче говоря, пользу работы все по-прежнему рассматривают как панацею, в то время как работа в привычном понимании скоро окажется на грани исчезновения. Обеспечение «полной занятости» стало общей примирительной задачей для обеих партий ровно в тот момент, когда ее реализация стала одновременно и невозможной, и бессмысленной. Выглядит это примерно так же, как если бы они ринулись защищать рабство в 1850-е годы или сегрегацию в 1950-е.
В чем же причина? Очевидно, в том, что мы — субъекты современных рыночных отношений, и работа имеет по-настоящему огромное значение для нас. Неважно, приносит ли она бонусы в виде сильной личности и справедливого вознаграждения, да и нужна ли она вообще, чтобы получать доход. Работа была основной идеей нашей жизни с тех пор, как Платон упомянул в своих трудах ремесло и существование идей как таковых. Работа всегда помогала нам в какой-то степени отрицать смерть — за счет создания долговечных вещей, которые, как мы знали, переживут нас.
Масштаб этой идеи поразителен, она проникла практически во все сферы нашей жизни. Исторически в работе подчеркивались гендерные различия: например, когда происходило слияние традиционно мужских социальных ролей отца и «добытчика» или, напротив, когда они не так давно стали отдаляться и даже в чем-то противоречить друг другу. Начиная с XVII века роли женственности и мужественности в социуме были предопределены и разграничены экономическим «этикетом»: работающие мужчины получают зарплату за производство товаров, работающие женщины не получают ничего ни за производство, ни за семейные заботы. Но сейчас, конечно, эти роли меняются, так как меняется и само понятие семьи, отношение общества к сексуальности. Аналогичные глубинные изменения происходят на рынке труда, и интеграция женщин в экономическую жизнь — лишь одно из них.
С исчезновением работы в ее привычном понимании гендерные различия, которые так лелеял рынок, будут размыты. Когда общепринятое понятие труда отправится на свалку истории, базовой индустрией станут занятия, которые традиционно считались «женскими»: образование, здравоохранение и сфера обслуживания. Социально значимая работа, в основе которой лежит любовь и забота о ближнем, станет не просто возможной, но и в высшей степени необходимой. И речь не о внутрисемейных отношениях, где любовь и привязанность царят и без того. Речь о том, что весь огромный мир станет похож на одну семью.
Концепция наемной работы также сделала возможным расцвет американского «расового капитализма», как его теперь называют историки, за счет рабского и каторжного труда, издольщины, а позже — сегрегации на трудовом рынке. Иными словами, «система свободного предпринимательства» строилась на костях черных рабов. Расизм обусловил, а затем вдохновлял и подпитывал эту мощную экономическую доктрину. Никакого свободного рынка труда в Соединенных Штатах никогда не было. Здесь всегда царила систематическая легальная дискриминация чернокожих. Можно сказать даже, что благодаря этой дискриминации появился распространенный по сей день стереотип о «ленивых афроамериканцах»: чернокожие работники просто не могли устроиться на хорошо оплачиваемую работу, и многие предпочитали проводить 8 часов в день с большей пользой, оставаясь в гетто.
И еще одна интересная особенность. Хотя работа предполагает определенную степень подчинения, послушания и соблюдения корпоративной иерархии, именно в работе многие из нас воплощают в жизнь глубинное человеческое желание освободиться от чужой власти, навязанной извне, и быть самодостаточным существом. На протяжении веков даже мы сами определяем, кто мы такие, исходя из того, чем мы занимаемся, что производим.
Но сейчас пора осознать, что такой подход неизбежно возводит на пьедестал принцип повышения производительности: от каждого по способностям, но каждому по делам его, то есть по количеству произведенных им товаров и услуг. Доверяя ему, мы подписываемся под безумной идеей — что реальная ценность человека определяется тем ценником, который приклеивает на него рынок труда. Также немаловажно понять, что следование этому принципу создает условия не только для безграничного индустриального роста, но и для его верной спутницы — экологической деградации, разрушения окружающей среды.
До сегодняшнего дня принцип повышения производительности казался просто одним из условий, которые ставит перед нами реальная жизнь. Хочешь осуществить знаменитую американскую мечту? «Упорно работай, соблюдай правила, продвигайся вперед». Еще одна формулировка: «Потратив время и силы, ты получаешь многое взамен, ты прокладываешь свой собственный путь и справедливо получаешь то, что заслужил». Подобные проповеди раньше действительно имели смысл или, по крайней мере, не звучали как бред сумасшедшего. Но сейчас они звучат именно так.
Поклонение принципу повышения производительности создает угрозу не только для окружающей среды, но и для здоровья общества (в сущности это одно и то же). Обязывая нас стремиться к невозможному, он способствует всеобщему помешательству. Нобелевский лауреат экономист Ангус Дитон недавно сказал похожую вещь, объясняя аномальный уровень смертности среди белого населения «Библейского пояса»**** тем, что люди там «теряют жизненные ориентиры». Дитон предполагает, что они потеряли веру в американскую мечту. Новая трудовая этика становится для них смертным приговором, они не способны ее принять.
Что ж, перспектива исчезновения привычной работы ставит перед нами фундаментальные вопросы относительно гуманности и человечества. Для начала, что это вообще значит — быть человеком? Какие цели в жизни мы можем выбрать, если работа ради зарплаты исчезнет и больше не нужно будет тратить на нее большую часть своего времени и творческих сил? О каких возможностях, которые откроются перед нами, мы пока еще не догадываемся? Как изменится сама человеческая натура, когда древняя аристократическая привилегия беззаботного отдыха превратится в неотъемлемое право каждого человеческого существа?
Зигмунд Фрейд утверждал, что любовь и труд — две обязательные составляющие полноценной здоровой жизни. И он, безусловно, прав. Но сможет ли любовь преодолеть смерть труда, как добродетельный супруг переживает смерть своей второй половины? Сможем ли мы позволить людям получать что-то просто так и в то же время относиться к ним как к родным, братьям и сестрам, то есть жить в обществе, где царит безусловная любовь? Действительно ли совсем скоро, встретив привлекательного незнакомца на вечеринке или онлайн, мы уже не будем начинать разговор с вопроса «Где ты работаешь?».
Ни один из этих вопросов не получит ответа, пока мы не признаемся себе в том, что сейчас значимость работы очень серьезно преувеличена. И в том, что дальше так продолжаться не может.
* Налог на цели социального страхования (Social Security tax) — государственный подоходный налог США, сборы от которого идут на выплату пенсий, пособий и т. д. На сегодняшний день им облагается не более 127 200 долларов индивидуального дохода.
** Рейгановская революция — период консервативной экономической политики республиканской администрации Р. Рейгана в 1980-х гг. Программа экономических реформ включала стимулирование производства, сокращение налогов и государственного регулирования экономики.
**** * Речь идет о решении Верховного суда США по делу «Объединенные граждане» (Citizens United) против Федеральной избирательной комиссии. В ходе избирательной кампании 2008 года федеральный избирком запретил консервативной неправительственной организации «Объединенные граждане» транслировать по телевидению ролик, направленный против Хиллари Клинтон. Причиной запрета стали корпоративные пожертвования, полученные организацией, так как это было запрещено законом Маккейна — Файнголда, действовавшим с 2003 года. Верховный суд счел нарушением свободы слова ограничения на финансирование агитационных кампаний, которые были наложены на юридические лица этим законом, и признал его неконституционным. По сути, Верховный суд уравнял в правах юридические лица с физическими. Решение было принято в 2010 году и дало американским корпорациям и профсоюзам право непосредственного участия в избирательных кампаниях на стороне того или иного кандидата.
**** «Библейский пояс» — регион в Соединенных Штатах Америки, где одним из основных аспектов культуры является евангельский протестантизм. Четких границ у «Библейского пояса» не существует, однако приблизительно он проходит от Техаса на юго-западе и Канзаса на северо-западе до восточного побережья страны, доходит до Виргинии на северо-востоке и Флориды на юго-востоке. Фактически «Библейский пояс» тождественен юго-востоку США.
Источник: theoryandpractice.ru
