Дмитрий Крымов выпустил свой третий в текущем сезоне спектакль — на сцене «Театра Наций» он представил свои фантазии на темы Тургенева как ироничный, но беспощадный диагноз «русскому миру».
Дмитрий Крымов, конечно, не видел идущего около тридцати лет в петербургском МДТ спектакля Вениамина Фильштинского, он и не слыхал о нем (я специально спросил, уточнил), так что к идее соединить в одной постановке «Му-му» и «Записки охотника» пришел совершенно самостоятельно, но было бы странно рассчитывать, что он возьмется за пересказ произведения из школьной программы общедоступными театральными средствами. Тем не менее в его «Му-му», как ни удивительно, очень много текста, причем аутентичного тургеневского, по минимуму стилизации — большие куски, взятые прям-таки из «Записок охотника», монологически цитирует Алексей Вертков, и понятно, для чего Крымову, даже в самых «традиционных» своих работах не делающим ставку на связный нарратив, понадобился мощный драматический актер «психологической» школы — иначе грань пафоса и сарказма, заданная режиссером этими цитатами, наверняка сместилась бы в ту или иную сторону. Что касается непосредственно Муму — про нее тоже не забыли, да и без Муму разномастных собак на сцене хватает, в основном игрушечных (плюшевых, деревянных, пластиковых... — про каждую Охотник готов рассказать, про Догоняя, Обгоняя, Раздолбая, Валетку...), но забегают в какой-то момент и две живые. Я, как правило, плохо воспринимаю зверинец на сцене, но куда ж тут без него? Однако иного и нельзя ожидать, Тургенев для Крымова — персонаж, а не автор, сюжет же спектакля привязан не к Тургеневу, а... к Театру Наций, ну и вообще к театру.
Играющий или репетирующий роль Охотника артист (Алексей Вертков выступает под собственным именем) приводит за кулисы племянницу Машу, картавую девочку в брекетах (Мария Смольникова). Маша учится в театральной школе, дядя обещал ей под финал участие в массовке. Девочка подвижная, непослушная и любознательная, она всюду сует свой нос, задает вслух неуместные, а кто-то сочтет что и неприличные вопросы: «Это театр наций? А почему он так называется? А каких наций? Всех? Специально, чтобы все были под одной крышей? А якуты здесь тоже лаботают? А неглы? А чукчи? А они приходят в национальной одежде, чтобы было видно — якут на работу пришел? А Миронов — какой он нации? А директор? А замдиректора?». Или позволяет себе замечания типа: «Женщина-директор «Золотой маски» и «женщина-директор» Театра Наций — одна женщина!». И этим ставит дядю Лешу в неловкое положение. Кроме того, она все хватает, портит, пока не подружится с глухонемым монтировщиком Герой, который хоть и обедает не уходя со сцены — напрасно помреж Инна старается его прогнать, он и на начало спектакля не реагирует — зато мастер на все руки, вернее, на всю руку, потому что рука у него одна, а вместо второй — шарнирный протез, ну только что не «руки-ножницы».
Отдельное удовольствие — в спектакле Дмитрия Крымова видеть прекрасную Инну Сухорецкую. Помреж Инна — одно из главных действующих лиц, и в отличие от усталого, скептически настроенного к спектаклю и в целом к происходящему в театре да и в жизни дяди Леши она горит творчеством, пусть и чужим. Сухорецкая речь о помощнике режиссера со ссылкой на Станиславского произносит и проникновенно, и самоиронично, соблюдая ту же, что и Вертков, грань между искренностью и глумлением (гениально найденную актрисой еще для безумного вырыпаевского монолога в «Мечта сбывается» Виктора Рыжакова на сцене МХТ). Она же в своей нелепой кофточке поверх джинсового сарафана берет на себя заботу и о племяннице Охотника. На сцену время от времени врывается заслуженный работник польской культуры, снимавшаяся еще у Анджея Вайды в «Пепле и алмазе» актриса-ветеран в спортивном костюме пани Гржибовска (Алина Ходжеванова), а теперь репетирующая в Театре Наций «пьесу про трансвеститов» («десять принципиально тихих сцен!»). У пани, что здесь заместо барыни, заготовлен для «русской чтецкой программы» свой тургеневский номер — по рассказу «Певцы» из тех же «Записок охотника».
Театр в театре, эскапистские радости игры, однако для Крымова — лишь контрапункт, как и восхитительные, роскошные эпизоды, которые для простоты легко назвать «театром художника» (если так Леше Верткову привычнее!) в наивысшем его проявлении. Сценка «ночное» с Герой и Машей у костра; фантастическая похоронная процессия гигантских кукол, проходящая через зал под «Страсти по Матфею» (за музыку у Крымова всегда отвечает Кузьма Бодров, оригинальный саундтрек и аранжировки его); апокалиптическая «гроза» (обрывающаяся «коротким замыканием» — вода пролилась на провода…). Но вместе с тем девочка, отвлекаясь от театральных забав, ненароком читает новости: православный поп задавил велосипедистку, отчим убил пасынка, мать запирала ребенка в стиральную машину... Или, наоборот, курьезные новости про тематический поезд «Россия, устремленная в будущее», запущенный на кольцевой линии, а утомленный дядя отговаривает, мол, не надо это читать... Но и пани Гржибовска вспоминает про своего бывшего президента и авиакатастрофу под Смоленском... Игра в классики (Дмитрий Анатольевич эстетически, в методических целях отталкивается от принципов «комедии дель арте») помогает отвлечься от кошмара реальности, но жизнь берет свое. В этом смысле крымовские «Записки охотника», стилистически подхватывающие линию, которую режиссер ведет, может быть, от ранних своих спектаклей (на ум приходит не только «Как вам это понравится», но и «Смерть жирафа»), содержательно же, по сути развивают его, если угодно, «историософскую» мысль, до сих пор наиболее явственно выраженную сначала в «Горках-10», а затем завершенно оформленную в «Русском блюзе».
Собственно, «поход за грибами» (подзаголовок «Русского блюза») — тоже ведь «тихая охота», но вегетарианские годы в прошлом, «охота на Му-Му уже настоящая, кровавая». И в «Му-Му» снова, только еще острее, еще горше из милых и смешных (иногда просто уморительных, я и то хохотал, а я редко смеюсь, поводов почти не случается...) фрагментов, обломков, мозаичной крошки выстраивается грандиозный эпос, общий тон его отнюдь не комический. Сдружившуюся с ним до собачьей преданности девочку по первому слову пани-барыни бессловесный Гера невзначай сметет в открытый сценический люк, но это, допустим, просто театр, тогда как видео на экране, где ученица 4-го класса в телешоу поет с армейским хором «Зачем Герасим утопил Муму?» не подстава, не реконструкция, а самая что ни на есть документальная хроника, пугающая своей достоверностью и... обыденностью. Тургеневу проще — у него есть Полина Виардо, их совместный танец под грохот выстрелов охотничьего ружья, под разлетающимся пухом подбитых и падающих уток (хореография Олега Глушкова), мне напомнил финальный, предсмертный выход Михаила Барышникова в крымовской инсценировке «В Париже» Бунина; вот и герой «Записок охотника», подобно бунинскому персонажу, собрав чемоданы отправляется с Полиной Виардо в Париж, что уж там его ждет, неизвестно, но всяко больше шансов на удачу, чем если б он остался. Догоняй, если не раздолбай.
За хохмами окололитературными и эффектными визуальными аттракционами (в плане чего Дмитрию Крымову и его команде — Валентине Останькович, Филиппу Виноградову — равных едва ли найдешь) просматривается настоящий драматургический конфликт этих «Записок…»: тут «русский дух», «русский мир» с его Герасимами и Му-Му, Тургеневыми и Станиславскими, а там другая жизнь, вестником которой в спектакле является Полина Виардо. Тургеневская «беззаконная» спутница (то-то племянница Маша настойчиво выясняет у дяди Леши статус его подруги: «Говорил, что не жена, а так с ней танцует…») у Крымова становится чуть ли не посланницей иного мира, — куда, в тот, в свой мир она под конец (уже после «танца смерти» под разлетающимися от ружейных выстрелов перьями и падающими птичьими трупиками) уводит подальше отсюда и самого незадачливого Охотника. Понятно, что охота пуще неволи — велик соблазн докопаться в навозной куче до жемчужины, чтоб, значит, алмаз блеснул из пепла, но Крымов, при всем юморе и отчасти где-то видимом лиризме интонации не питает иллюзий и не оставляет надежд.
Так и получается: сидят у костра, восхищаясь красотами родной природы, смеются над бездуховными иностранцами (которых от «русского духа» шарахает), в то же время, не отрываясь от почвы, от корней, возносятся в выси горние, творят, выдумывают, опять же на великие традиции русского театра опираясь, на Станиславского, и не замечают, в каком находятся болоте, вернее (что, собственно, и ужасно-то на самом деле), служат важным химическим элементом означенной субстанции, без которого она давно бы разложилась, распалась на атомы. Но нет — трудами станиславских и тургеневых скрепы лишь крепчают на радость герасимам, шариковым и прочим му-му. Можно, конечно, брезгливо отвернуться от дегенератов в телестудии, которые хлопают и подпевают армейском хору, но отвернувшись, увидишь публику в зале, а там все те же герасимы, те же му-му, которых уж очень сильно любил из Парижа писатель Тургенев и воспевала веками вся прочая «великая русская литература».
Вячеслав Шадронов
