11 декабря, в день 100-летия Александра Солженицына, на улице его имени в Москве открыли памятник писателю. В торжественной церемонии приняла и Наталья Солженицына. Накануне юбилея писателя, без книг которого невозможно представить себе литературу XX века, с его вдовой и ближайшей соратницей встретились «Известия».
— Наталья Дмитриевна, этим летом вы представили 28-й том сочинений Александра Солженицына. С момента выпуска первого прошло 12 лет. Каковы ощущения от этой работы?
— Том-то 28-й, но реально на полке стоит 21. Они выходили не по порядку, предстоит еще девять томов выпустить. Работа трудоемкая, но очень интересная. Ощущение? — Счастья. Из того, что мне приходится делать, больше всего я люблю работать с текстами Александра Исаевича. Остальное необходимое делаю с чувством, что надо это сделать, а потом наградой будет занятие тем, что любишь.
— Издание шло по намеченному плану или встречались непредвиденные осложнения?
— План собрания сочинений мы составили вместе с Александром Исаевичем, но с самого начала решили при выпуске не придерживаться порядковых номеров. Когда работали с оформлением, сознательно не поставили номер на корешок тома. Допустим, «В круге первом» и рассказы у человека уже есть и он не хочет покупать эти тома в собрании сочинений. Если на корешках стоят номера, а какого-то тома на полке нет, получается как отсутствующий зуб.
Был напечатан первый том — «Рассказы» и «Крохотки», потом мы сразу принялись за «Красное колесо». Александр Исаевич сделал вторую окончательную редакцию и кое-что сокращал, особенно в газетных главах. При его жизни вышло девять из десяти томов «Красного колеса». Последний том я готовила, уже его проводив.
Потом выпускала без него «В круге первом», «Раковый корпус», «Архипелаг». Еще позже — «Раннее» (поэма «Дороженька», повесть «Люби революцию»), том драматургии, пьесы и сценарии. И вот теперь — названия с немного горьким юмором — вышел в этом году «Бодался теленок с дубом», следующим будет «Угодило зернышко промеж двух жерновов» — это том, который я сейчас готовлю. В будущем году выпустим.
— В чем заключается ваша работа?
— Надо учесть и внести мелкие, но многочисленные поправки и дополнения, которые сделал Александр Исаевич после журнальной публикации в семи номерах «Нового мира». «Теленка» я впервые только что выпустила с аннотированным указателем, теперь надо сделать такой же для «Зернышка» — а это восемь сотен имен.
«Зернышко» уже вышло в переводах на немецкий и французский языки, но там не было журнальных публикаций — сразу книга. Недавно в Америке вышел первый том «Зернышка» и по-английски. Тоже большое событие. Они в двух томах издают, мы — в одном.
Трудности перевода
— Испытывают ли переводчики трудности, работая над текстами?
— Солженицына переводить трудно, и главным образом не из-за сложной лексики, как можно предположить. Ничего подобного. Словам, которые редко используются, перевод находится легко, потому что все они понятные.
Но у Солженицына трудный синтаксис, «эллиптический», как он сам его называл. Это значит, что он старается не употреблять слов, без которых можно обойтись, то есть если фраза и без них понятна. Текст очень сжатый, фраза плотная и динамичная, независимо от того, длинная она или короткая. Это вызывает трудности. Английский перевод, например, всегда длиннее русского текста примерно на 10%, всё выражено многословнее.
Александр Исаевич с готовностью общался со своими переводчиками. Сейчас на ряд вопросов отвечаем я и мои сыновья, мы в контакте с переводчиками, которые занимались «Зернышком» и заканчивают перевод на английский «Красного колеса».
— Насколько востребованы на Западе произведения Солженицына?
— Запад — вполне развитый капитализм: что не продается, то не издается. Поскольку Солженицына всё время издают, я делаю вывод, что он раскупается, значит, востребован.
— Открыли ли вы для себя что-то новое в знакомых текстах?
— Я присутствовала при рождении большинства из них. Весь путь до последней редакции проходил на моих глазах, так что я хорошо их знаю. В прямом смысле нового, пожалуй, я ничего не нашла, но всякий текст читается по-новому в разном возрасте. В некоторых главах, которые 20 лет назад воспринимались одним образом, теперь смещается ударение, центр тяжести, а иные персонажи становятся ближе, — потому что ты сам изменился.
— Ваши симпатии по отношению к героям Солженицына изменились?
— Нет. Герои никогда не были у него случайными, даже самые эпизодические, в их восприятии плюс на минус вряд ли может смениться, разве что может повыситься или понизиться градус симпатии. В «Красном колесе» процентов 90 — это исторические персонажи и только 10 — вымышленные. Но у них тоже есть прототипы — реальные люди из личной его жизни.
Каков бы ни был персонаж, Солженицын изучал его досконально. Библиография «Красного колеса» — книги, статьи, ксерокопии — много больше 2 тыс. названий. Всё, что можно было знать о том или ином человеке, он узнал, прежде чем выстроил внутри себя образ и воплотил его в словах.
Пища для текстологов
— Александр Исаевич высоко ценил ваш дар литературного редактора, а редакторы часто меняют текст. Насколько отличался ваш вариант от того, что написал он?
— По-разному. Если спустя годы еще сохранится такая наука, как текстология, наша с Александром Исаевичем работа предоставит ей огромную пищу, потому что сохранились тысячи страниц нашего взаимодействия. Это листы А4, на которых напечатан набранный мною текст с рукописи. Сейчас можно набирать на компьютере, а до компьютеров у меня была небольшая наборная машина. Я думала над текстом, пока его набирала, и еще читала, и делала свои замечания. На больших белых полях сверху и снизу, слева и справа.
На мои предложения Александр Исаевич писал свою резолюцию синей ручкой. Если согласен, ставил плюс. Когда ставил минус, объяснял почему, иногда это довольно пространное объяснение. Переписка на полях черными и синими чернилами сопровождает тысячи страниц «Красного колеса». По ним можно легко восстановить, сколько там было плюсов, что он поменял, что отверг.
Это что касается тщательного пересева и расстановки слов, но и более крупные решения иногда менялись после нашего с ним обсуждения.
— Можно привести пример?
— В основном изменения касались характеров, когда я видела их несколько иначе. Если мне удавалось объяснить, почему я так вижу, он со мной соглашался. С Лениным что-то подобное было, и с Богровым (киевский студент, смертельно ранивший Столыпина. — «Известия»). Психологически распутать его молодую, одновременно логичную и бесшабашную, неприятную, но незаурядную личность, повернувшую судьбу империи, было очень интересной задачей. Не будь его выстрела, судьба огромной страны могла пойти иначе. Очень вероятно, что Столыпин не допустил бы участия России в войне с Вильгельмом.
— Судя по «Красному колесу», из высших политических деятелей той эпохи только Столыпин вызывает восхищение автора?
— Почему? И Кривошеин. И Риттих. И Шингарев. К Николаю II у него меняется отношение. Он считал его замечательным семьянином, христианином на троне, но в этот момент нужен был сильный человек, а он таковым не был. Когда был при нем Столыпин, всё было гораздо надежнее, потому что Столыпин — великий государственный деятель, которым не каждая страна может похвастаться. В XX веке в России он был единственный такой.
— Россия ждет Столыпина XXI века?
— Любая страна ждет. Тем более Россия, жизнь которой очень трудна и сложна. Россия — большая, сильная и одновременно слабая. Ей нужно очень мудро пользоваться своей силой, потому что наша экономика не такая мощная, как хотелось бы
— Читатели 1960-х воспринимали «Один день Ивана Денисовича» как часть собственной судьбы. Сейчас такого нет. Далек ли день, когда произведения Солженицына станут только выдающейся литературой?
— Этот день, безусловно, приближается, в какой-то степени уже наступил. Как и во всякой стране, у нас есть разные беды, но ГУЛАГа массового точно нет и, казалось бы, «Иван Денисович» может отойти в историю, но этого не произойдет по двум причинам. Во-первых, это большая литература. Во-вторых, Солженицын в первую очередь не бесстрастный летописец, а выразитель человеческих реакций, поведения людей в экстремальной ситуации, будь то война, революция, смертельная болезнь или измена друга. Как человек реагирует на них — вот о чем он пишет.
У него с Толстым есть расхождение. Толстой считал, что всё идет, как идет: Кутузов у него тем и мудр, что дает истории течь самой по себе. Солженицын считает, что роль личности в истории огромна. От того, как личность себя поведет в острые моменты, многое зависит, и он это показывает. Показывает, как трагический Воротынцев (герой «Красного колеса». — «Известия»), который мужественен, умен, силен, в расцвете сил — а ничего не смог сделать. Почему-то в роковые дни России только прощелыги вылезли наверх, а действенных бойцов не оказалось.
— Он не пишет, почему именно прощелыги вылезают на свет божий в такие судьбоносные моменты.
— Прощелыги вылезают всегда. В любой бурный момент. Весной, когда половодье, что наверху плавает? Оно и плавает. Тут нет ничего исключительного для России. Вопрос в том, находятся ли государственные мужи, которые сумеют этот поток очистить, ввести в русло, организовать после турбулентных лет жизнь страны, чтобы она вошла в берега, а не разлилась безо всяких ограничений, как было у нас в феврале 1917-го или в 1990-е.
Телегеничный и театральный
— В юбилейный год писателя, без сомнения, начнется и уже началась волна инсценировок и экранизаций. Насколько адекватно читают его в смежных жанрах?
— В кино его делали пока мало. На Западе были попытки с переменным успехом, а в России — только телевизионный сериал «В круге первом» Глеба Панфилова, который многим очень нравится. Там действительно прекрасные актеры. Теперь Глеб Панфилов снимает «Один день Ивана Денисовича», вероятно, в будущем году фильм выйдет.
Солженицын, на мой взгляд, не только телегеничный, но и театральный. Сейчас его много ставят по всей стране: Красноярск, Орск, Владимир, Петербург, Новокузнецк, Нижний Тагил. Ставят самые разные вещи, в том числе «Крохотки», «Абрикосовое варенье», «Теленок», чего еще никогда не ставили. И уж, конечно, «Матренин двор», «Один день Ивана Денисовича»...
В Москве идут два спектакля по «Красному колесу». Евгений Миронов в Театре Наций предпринял очень интересную попытку: взял отдельные линии, выплетающиеся из романа. При чтении подряд их, возможно, не выделить, но современное искусство имеет тенденцию направить сноп яркого света на какое-то явление или личность, чтобы сделать яснее какие-то ее проявления. В Театре Наций получился яркий гротеск.
— Такой подход не противоречит задуманному Солженицыным?
— Поставить «Красное Колесо», эту огромную эпопею, вообще нереально, значит, можно идти разными путями. Борис Морозов в Театре Российской армии попробовал выделить какие-то главные вещи, но они тоже, конечно, идут пунктиром. Когда эта работа только начиналась, мне казалось, что они самоубийцы, что очень трудно сделать не отдельные эпизоды, а передать «Красное колесо» в целом. Но неожиданно спектакль получился, идет с аншлагом.
Миронов пошел другим путем — остановил взгляд на одном человеке и эпизоде, но подробно и основательно. Он дает такого Ленина. Да, гротескного, но не приписывает ему того, чего не было бы в этом характере.
Писатель отходит в сторону
— На камерной сцене Большого театра режиссер Георгий Исаакян поставит оперу «Один день Ивана Денисовича» композитора Александра Чайковского. Дирижер-постановщик — ваш сын Игнат Солженицын. Оперный жанр и проза Солженицына — в чем здесь возникает химия?
— В том, что эта история коснулась огромного пласта людей в нашей стране. Не обязательно тех, у кого кто-то в семье прошел лагеря. В семье никто не сидел — у девочки с соседней парты сидел. Это общая генетическая память. Оказалось, что ее и на сцене можно спеть. Есть такие огромные трагедии, которые легче воспринять через музыку. Многие люди говорят, что «Архипелаг ГУЛАГ» трудно читать, но не винить же их за это. Всю глубину и трагедию того, что там написано, они могут пережить, сидя в опере. Я считаю, что это вполне допустимо и даже хорошо.
— Если есть опера, может быть и балет?
— Конечно! Я не специалист, но всю гамму человеческих чувств можно воплотить в балете, безусловно. И трагедию, и ужас можно передать движениями человеческого тела. Таких поползновений конкретно по поводу Солженицына я пока не встречала, но если они будут, я это пойму.
— Поддержите?
— Всё зависит от таланта того, кто это сделает. Любая инсценировка или фильм, даже иллюстрации к книге — это уже произведения нового автора. Солженицын там только соавтор, тот, кто дал импульс. Опера Александра Чайковского — его опера. Фильм Глеба Панфилова — уже его произведение. От Солженицына у них сюжет, общее чувство. Будет ли новый автор верен ему или внесет много своего, мы увидим.
— Какие рекомендации вы даете интерпретаторам?
— Никаких. Александр Исаевич «отпустил на свободу» Панфилова, когда тот начал делать свой фильм. Сказал: «Теперь это ваше поле». Глеб Анатольевич провел кастинг, нашел актеров и принес нам альбом их фотографий. Александр Исаевич одну за другой страницы переворачивал и всё больше поражался: «Это же Митя, какой он был в жизни...».
Кроме одного героя, всюду попадание оказалось в точку. Это было поразительно, тем более что Солженицын не описывал внешность героев подробно. Глеб все делал сам, без всяких советов с нашей стороны. Я думаю, такую свободу надо давать художнику. Он не должен быть копировщиком писателя. Пускай писатель отходит в сторону.
Рукописи соотечественников и программы кандидатов
— Начало собранию рукописей «Всероссийская мемуарная библиотека» было положено в 1975 году, когда Александр Исаевич опубликовал «Обращение к русским эмигрантам, старшим революции». На сайте Дома русского зарубежья отмечается, что рукописи продолжают поступать. Кто их авторы?
— Замечательно то, что собрание эмигрантских рукописей, которое мы привезли, вернувшись на родину, здесь пополнилось воспоминаниями и свидетельствами соотечественников, никогда ее не покидавших. Те рукописи, которые, несмотря на великий страх, не были уничтожены их хозяевами, хранились на чердаках и в подвалах, их передавали нам уже дети и внуки недоживших авторов. Некоторые из них мы опубликовали в нашей серии «Всероссийской мемуарной библиотеки».
А из зарубежья продолжают поступать не только воспоминания, но целые архивы, иногда ценнейшие, — их тоже передают внуки и правнуки эмигрантов первой волны. А нынешнее русское зарубежье состоит уже не только из потомков первой и второй волн, но из эмигрантов «свежих», начавших уезжать из СССР в 1970-е годы, да и покидающих Россию до сих пор.
В этих новых волнах есть прямо противоположные тенденции: одни стремятся стать неотличимыми от старожилов своих новых стран, что называется — «отрясти прах» покинутой земли; другие — испытывают мучительную ностальгию, теснятся друг к другу и стараются сохранить у своих детей русский язык.
— Цитата из работы Солженицына «Россия в обвале», 1998 год: «Русский человек сторонился власти и презирал ее как источник неизбежной нечистоты, соблазна и грехов. В противоречие тому жаждал сильных и праведных действий правителя, ждал чуда». Эта характеристика действует сейчас?
— Думаю, во многом действует. Централизованная власть для нас исторически оправданна — страна огромная, нужна властная вертикаль, которая спускается сверху вниз. Но навстречу ей снизу вверх непременно должна подниматься местная власть, которая призвана контролировать векторы власти центральной. Надо проверять, работают ли они на местах. То есть должно быть сильное местное самоуправление. Когда-то оно называлось в России земством, развилось и сделало очень многое на пути самоорганизации общества.
Но эта самоорганизация у нас до сих пор очень слабая, институты демократии только складываются, поэтому мы и полагаемся на управителя. Конечно, все хотят того, кто желает блага для нашей страны, кому можно доверять. Но этого недостаточно — такой огромной страной нельзя управить из одного центра, нужны люди на местах.
— Вы ходите на выборы?
— Сейчас — всегда. В Советском Союзе не ходила никогда. Выбирали из одного кандидата, это не выборы. Сейчас я принципиально хожу на все выборы — и московские, и всероссийские. Считаю, что каждый должен принимать в них участие, чтобы потом не говорить: «Нам навязали то, нам навязали се». Надо бороться за то, чтобы выборы становились всё более прозрачными, честными, чтобы выбирали мы из многих кандидатов. От каждого из нас это зависит. Не надо сидеть дома на диване, а потом говорить, что всё плохо, а мы, мол, ничего не можем. Выборами мы что-то менять можем.
— Изучаете программы кандидатов, сравниваете их?
— Безусловно. Я читаю программы всех партий, обязательно. Иногда это сплошные слезы — ну не за кого голосовать, но все равно голосую. За кого-то лучшего. Иногда смотришь: и этот вроде бы ничего, и этот, но вот с этой программой я не согласна. Другое дело, что у партий бывают и очень толковые программы, а в жизни ни те ни другие ничего из заявленного не исполнили…
Светлана Наборщикова
