Юрий Темирканов, художественный руководитель академического симфонического оркестра Санкт-Петербургской филармонии, а для меломанов — просто оркестра Темирканова, отмечает 80-летие. Накануне юбилея народный артист СССР поделился с «Известиями» профессиональными секретами и мыслями о роли музыки в жизни общества.
— О музыке непросто разговаривать. Она сопротивляется словам.
— Это правда.
— Но музыканты нуждаются в таком разговоре?
— Музыканты о музыке между собой довольно редко говорят. В лучшем случае они поделятся впечатлениями о новом солисте или новом дирижере, обсудят, как у него получился концерт, как он дирижировал. А вообще музыканты любят, когда о музыке очень просто говорят, не возвышенно. Да и зачем о ней говорить? Музыка начинается тогда, когда заканчиваются слова.
Единственное, что можно и стоит сказать: это одно из тех искусств, нет, единственное искусство, которое приподнимает человека над обыденностью. Музыка одухотворяет. Может быть, я наивен, но я верю, что человек, который побывал на хорошем концерте, не готов, по крайней мере, сразу не готов к какому-то дурному поступку. Наивно, конечно. Но почему-то мне так кажется.
— Вам приходится отстаивать интересы музыкального искусства на очень высоком уровне. Вести борьбу за финансирование, за гранты. Какие аргументы вы используете?
— Очень простые и очень важные. Дело в том, что общество, любое, если оно бездуховное, не имеет будущего. Никакого будущего, к сожалению. Это правда. Тот, к кому я обращался, кто всё решает — наш президент, он это понимает. К счастью. Я ни разу от него не ушел, чтобы он не решил такого рода вопрос.
— Однажды я видела, как у входа в Большой зал филармонии рабочие готовились ремонтировать трубу, один уже занес кувалду, но другой остановил его: «Тихо, маэстро Темирканов репетирует!» И ремонт продолжился в хрустальной тишине. Чувствуете себя обитателем Олимпа, окруженным благоговением?
— Я очень хорошо стою на земле, хорошо и твердо. Поверьте, я нормальный человек, адекватный. Всегда так было, и чем дальше, тем крепче я на ней стою. А что касается связи музыки и обыденной жизни, то связь эта есть — они имеют отношение друг к другу. Знаете, что сказал Жванецкий? «Душа очень медленно стареет, тело гораздо быстрее». Вот это примирить очень трудно. Так что граница, скорее, проходит здесь.
— Возможно ли объяснить, что главное в профессии дирижера? Формально это посредник между композитором и музыкантами?
— Это правда.
— С другой стороны, некоторых дирижеров считают магами, волшебниками.
— И это тоже правда.
— У вас есть свой взгляд и свой ответ?
— Как уловить суть? Очень трудно. Правильнее сказать, что дирижер — посредник не между музыкантами и композитором, а между музыкой и публикой. Дирижер должен публике рассказать, даже каким-то образом показать, о чем эта музыка, какая в ней атмосфера, какая в ней красота. Вот это его работа, скажем так.
— Какое качество дирижера вы считаете главным?
— Вот этого никто не знает.
— Но вы-то знаете...
— Смотрите, если дирижер, ведя оркестр, не отбивает такты, а старается донести смысл музыки, то музыканты становятся его сподвижниками.
— Нужно прежде всего завоевать музыкантов?
— Да! И ласками, и сказками заставить их участвовать в том, что ты задумал, в том, чего ты хочешь добиться.
— Молодые дирижеры много спорят о том, что важнее — жест или взгляд. Есть мнение, что знание и понимание партитуры можно транслировать телепатически. Существуют ли такие примеры?
— Есть множество очень-очень известных дирижеров, у которых мануальная техника не очень хорошая. А результат — даже я не могу объяснить, как он получается — удивительный. Вот что важно. Результат, а не как человек машет. Конечно, очень важно, чтобы музыкантам было удобно играть.
Нужно, чтобы музыканты могли играть. Не отстукивать доли такта, чтобы они не думали, куда им всунуть свою нотку. Музыке нужно давать дышать. Мой учитель великий Илья Мусин говорил: «Для чего нужен дирижер? Чтобы не мешать играть оркестру». Это шутка, но к ней нужно относиться серьезно.
— Каким должен быть музыкант, чтобы иметь право работать в вашем оркестре?
— Ну, по крайней мере, быть на том же профессиональном уровне, на котором находится наш оркестр. А он довольно высокий.
— Наше общество достойно такого оркестра?
— Оно бы его не имело, если бы не заслуживало. Я думаю, что в нашей стране у ведущих оркестров — очень хорошие условия. Их не заставляют играть, как на Западе, огромное количество концертов с малой подготовкой. Нужно обязательно сохранить эту традицию.
На Западе, чтобы оркестр заработал, дают как можно больше выступлений, не имея достаточно времени для репетиций. С одной стороны, это хорошо: английские или американские оркестры очень-очень профессиональные, им не надо много репетиционного времени, чтобы всё освоить. Но, с другой стороны, это все-таки компромисс.
— Каким образом вы формируете свои программы?
— Это очень простая история. Я имею возможность, счастливую возможность, играть то, что хочу. Но с другой стороны, поскольку оркестр часто выезжает за рубеж, у нас, конечно же, просят русскую музыку. Нам приходится ее постоянно играть на концертах, поэтому у меня в течение года программы не очень разнообразные, к сожалению.
— Своего рода уступка маркетингу?
— Конечно. Западные импресарио и публика хотят услышать, как русский оркестр играет русскую и советскую музыку. Это естественно.
— Классическая музыка нуждается в квалифицированном маркетинговом сопровождении? Нужна ли борьба за популярность, полные филармонические залы?
— В общем, да. Мы не можем не думать об этом. Наша задача — привлекать публику. Но чтобы ее привлечь, мы должны дать качественный концерт.
— Не идти у нее на поводу? Не поддаваться капризам моды?
— Нет! Нет! Мы должны вести публику за собой. Это работа музыкантов.
— Традиции музыкального исполнительства остаются конкурентным преимуществом России в мировом культурном пространстве?
— Понимаете, дело в том, что в мире много хороших оркестров. На Запад не очень хорошие оркестры почти не приглашают. Или на Западе используют другой способ заработать: пригласить не очень хороший оркестр и заплатить ему очень-очень мало. И не очень хорошие оркестры идут на это, потому что иначе их не позовут. Здесь очень трудно сказать, что думают о нас там. По крайней мере, «Нью-Йорк Таймс» написала, что оркестр Петербургской филармонии входит в число пяти лучших коллективов мира.
— У вас бывали периоды или моменты разочарования в музыке?
— Вообще артист, который подумал, что достиг всего и разочарований быть не может, уже умер. Хороший артист не прощает себе никаких огрехов. И это счастье. Всегда есть куда идти.
— Я имею в виду разочарование в музыке, в ее значении, влиянии на людей.
— Нет, такого не бывало. В музыке разочароваться нельзя.
— Молодые композиторы влияют на будущее академической музыки?
— Я не знаю. Это только время определяет. Самый лучший судья. Я могу назвать нескольких наших современников, которых считаю очень хорошими композиторами. Родион Щедрин — замечательный гениальный парень. Парень, я сказал? Ему уже 80 с чем-то лет... Гия Канчели. Сергей Слонимский. Более молодых я практически не знаю.
— Сейчас невероятно высока активность азиатских стран в освоении европейской музыкальной культуры. У вас нет опасений, что китайское, японское, корейское нашествие что-то необратимо поменяет в ее принципах и способах существования?
— Никаких опасений. Азиатские страны действительно учатся европейской культуре, я бы даже сказал, научились европейской культуре. А все, кто учится, больше ценят наследие прошлого, классику. Больше, чем мы.
— Для вас имеет значение, перед какой публикой выступать?
— Конечно, есть разница в национальном характере, в менталитете. Но в конце концов, публика, строго говоря, везде одинакова. Если слушатели присутствуют на хорошем концерте, они, как это ни странно, не ошибаются. В целом, все вместе, не ошибаются. Каждый отдельно может ошибиться, но общий разум воспринимает всё правильно.
Вместе с тем скажу, что для оркестра важно иметь возможность выступать в разных залах и разных странах. Наверное, как раз из-за разности публики. Все-таки она есть, это правда.
— Вы часто выступаете с другими коллективами...
— Всегда приятнее с родным оркестром. Потому что мы друг друга хорошо знаем, и это всегда отражается на музыке, на исполнении. Музыка нуждается во взаимопонимании оркестра и дирижера. Когда атмосфера в оркестре хорошая, это тоже отражается на музыке — она лучше звучит.
— Фестиваль «Площадь Искусств», который пройдет в Петербурге с 14 по 26 декабря, посвящается вашему юбилею. Кто из его гостей вам особенно дорог?
— Все, кого я зову, — мои друзья, музыканты, которых я люблю и очень ценю. Случайных людей на нашем фестивале не бывает. И не надо говорить, что он посвящен какой-то дате. Это относительно и имеет мало отношения ко мне, это просто эпиграф.
— Что бы вы пожелали самому себе в канун юбилея?
— Чтобы скорее он прошел, этот юбилей. Потому что очень трудно сидеть и слушать, что тебе говорят. Иногда стыдно, иногда смущаешься. Я не очень люблю юбилеи. И не очень люблю интервью. Но мне этого не избежать.
Варвара Свинцова
