Ольга. Медсестра. В девятнадцать лет попала под Сталинград. С правого берега Волги на левый отправляли раненых. Немцы рвались изо всех сил. Раненых грузили на пароходы и баржи и переплавляли через реку. Падали мины и снаряды, посудины переворачивались, тела пропадали в воде, а новые и новые суда двигались по реке смерти. Чтобы спасти тех, кому повезет. Но обстрел захватывал и другой берег, многие гибли, доплыв, уже в машинах, отъезжающих в госпиталь. Ольга за два часа выпотрошила весь мешок медикаментов, она ползала под огнем, перевязывая стонущих, а когда опустела сумка с бинтами, вскочила. Худенькая, с распустившимися светлыми волосами, она бегала и кричала: «А ну неси его, тащи! А ну!» Ее не слышали. Она нагнулась и схватила с земли чей-то пистолет. Теперь она вместе с криком наставляла пистолет. И солдаты, хоть и сами вооруженные, стали подчиняться, этот направленный пистолет был как рупор, усиливавший ее крик. Они подхватывали раненых — волокли к берегу, где продолжалась переправа. Один солдат растерянно стоял, глядя на дуло, и словно не слышал ее крика. «Помоги!» — кричала она, левой, свободной рукой показывая на лежащего. Раздался пронзительный, хорошо знакомый минный посвист, она упала, а когда поднялась, увидела: тот, кого она просила помочь, ворочается, стонет и не может встать, а прежний раненый убит. «Эй! А ну! Стоять!» — кричала она новым пробегавшим и плакала, и пистолет прыгал в руке.
Сергей в пятнадцать лет попал в партизанский отряд. Мать умерла, гостил у тетки в деревне, началась война. Дядя ушел на фронт, отец тоже, тетка спешно переехала в глубь страны. Хозяйство легло на юного человека. Пришли немцы, сняли теплую шапку, забрали старую лошадь и все повторяли: «Партизанен, партизанен». Он и стал партизаном вместе с приятелем. Почти каждую ночь отправлялся на задание: закладывал взрывчатку, делал поджоги. В то время в Орловской области русские пособники Гитлера образовали свою Локотьскую республику, и партизаны дарили им месть. В морозную ночь староста вышел из дымной и жаркой избы на крыльцо, пьяный и большой, в распахнутом тулупе, и вдруг вместе с порывом снежного ветра налетели сани, застрекотали выстрелы, он рухнул с крыльца, а сани скрылись вместе с ветром и снегом. В тех санях был Сережа, сжимавший горячий автомат. Через неделю отряд немцев двигался, прощупывая лес; впереди — ругаясь на своих языках, — то ли румыны, то ли венгры, а может, и те и другие. Сережа следил из укрытия, сооруженного в темени высокой ели, и боялся, что его обнаружат. Они начали беспорядочно стрелять во все стороны. С веток обрывался снег. Внезапно пуля срикошетила, и один из них упал. Они чуть не передрались, пихались, встав в круг над мертвым, затем, забрав с собой труп, ушли. Сережа слез с дерева и нагнулся к камню у корней. Он гладил этот камень, который вернул пулю прямо в лоб врагу. Ель красовалась насмешливо и гордо. Иногда лес бомбили с воздуха. Еще бросали листовки с призывом сдаться. Но приближались свои. Серега даже перегнал стадо коров через линию фронта. Правда, на следующий день коровы и так оказались бы советскими — наступление было стремительным.
Константин. Снайпер. В двадцать лет воевал под Москвой. Сначала без сапог, в ботинках с обмотками, но со снайперской винтовкой. Снял сапоги с убитого фрица. Танки шли оглушительно и неудержимо, как допотопные твари, и он испытал ужас, понимая, что со своей винтовкой бессилен. Услышал отчаянное: «ааа...», так кричали на переднем рубеже, и начались взрывы — вспышки, точно бы молнии били, так рвались гранаты. Танки ползли, не останавливаясь. Встал один, другой, и снова: «ааа...» Дым покрывал танки серыми и черными волнами, будто шерсть на них вздымалась. Под Москвой его первый раз и ранило — в ногу. Угодил в госпиталь (яркое воспоминание: мыли их полуголые румяные девушки в передниках — и хотелось жить). Подлеченного, отправили на карело-финский фронт. От огня скрывались за пнями: среди болот окопы не выкопаешь. Константин придумал «шуточку» — его товарищ из-за пня на палке показал каску, а он из-за другого пня застрелил обнаружившего себя вражьего снайпера. Там, в болотах, Костя был ранен в плечо. Третий раз ранили в феврале
Три человека. Они пришли с победой. Может быть, мельком видели друг друга среди ликования на Красной площади. И вот — соседи.
Трое вернулись с войны, чтобы все равно умереть. Смерть побеждает всех — даже победителей. Те, кто выжил, спустя какое-то время присоединяются к тем, кого война не пощадила. Есть странное чувство: пока воевавшие умирают, та война продолжается. Я так чувствую: в каком бы году они ни ушли, они сразу же возвращаются в то главное время их жизни — время войны. И еще. Уходя на тот свет, они как бы несут не дожившим до победы весть о ней — о победе.
Возможно, не все в истории каждого из них было именно так. Что-то было иначе. Но значит, так было у кого-то другого. Ведь воевавшие — это как бы одна семья, а если точнее, соседи, люди из одного дома.
Ольга вышла замуж за архитектора. Работала врачом. Она умерла в 1996 году от сердечного приступа в очереди за пенсией. Она была бабушкой моего друга.
Сергей умер недавно, в
Константин умер в
Теперь они соседи. Их товарищи лежат вместе — в братских могилах, в лесах и топях, а они — вернувшиеся — дожили разные жизни и тоже легли рядом.
Хожу по кладбищу. Гляжу на могилы, которые судьба разместила по соседству. К чему затейливость и загадочность судьбы? Кому нужны эти могилы? В лучшем случае ближайшей родне. Могилы эти, так же, как и еще оставшиеся ветераны, интересны немногим. Фанера праздничных шоу все громче, а грохот той войны все глуше. Мы вообще легко забываем героев и жертвы. Многим ли есть дело до прошедших Чечню — выживших и нет?
Я представляю, как погибшие в сороковые узнают о победе на том свете, переспрашивают, радуются, за годом год встречают новых гостей. Хорошо бы эта новость стала слышна тем, кто молод сейчас.
Сергей Шаргунов
