В начале года произошло несколько событий, которые вновь сделали тему ювенальной юстиции одной из самых обсуждаемых. Прежде всего надо отметить появление первого документального фильма об этой проблеме — фильм режиссёра Светланы Свистуновой «На перепутье», доказывающий эффективность ювенальных технологий, — на примере двух российских регионов. Лента получилась очень человечной, спокойной и убедительной. Причём настолько, что не вызвала возражений даже у активных противников введения ювенальной юстиции.
А вот другое событие стало катализатором новой волны протестного движения. 1%u202Fфевраля 2011%u202Fгода пленум Верховного суда страны принял, можно сказать, революционное решение: утвердил рекомендации проведения процессов по делам несовершеннолетних преступников. Принципиально важным в них является требование изучать не только факт преступления, но и условия жизни подростка — какая у него семья, кто его воспитывал, как влияли на него родители, соседи, школа, обстоятельства...
Тем самым главный суд страны фактически признал наконец то, что давно пытались внушить обществу психологи, педагоги, деятели культуры: в преступлениях детей, как правило, виноваты взрослые (даже тем, что недодали ребёнку любви и заботы). Вот с них и надо спрашивать. Но кому захочется, чтобы с него спрашивали?! И наиболее радикально настроенные родители, поодиночке или объединившись, начали очередной виток борьбы против ювенальной юстиции.
Готовя этот материал, я просмотрела множество публикаций, расспросила не один десяток людей, выступающих против ювенальной юстиции. Меня интересовали не только аргументы оппонентов ювенальной юстиции — они известны, а то, каковы глубинные мотивы их неприятия этого новшества?
Быстрее других к осознанию того, что ребёнку, совершившему преступление, нужно дать возможность для исправления, пришли американцы во второй половине XIX века. Первый специальный детский суд появился в США в 1899%u202Fгоду. Через десять лет законы о детях и молодёжи, составляющие основу системы ювенальной юстиции, заработали в Великобритании и Франции.
Сегодня ювенальная юстиция существует во многих странах. Где-то она понимается и применяется в узком смысле — только как специализированная ветвь судебной системы, осуществляющая правосудие в отношении несовершеннолетних. Где-то — в широком, как совокупность государственных и негосударственных органов, учреждений и организаций, занимающихся исправлением и реабилитацией несовершеннолетних, профилактикой детской преступности, социальной защитой семьи и — внимание! — прав, свобод и законных интересов подростков. В большинстве стран мира ювенальная юстиция включает правосудие не только по уголовным, но и по гражданским, семейным делам.
Для России ювенальная юстиция тоже вовсе не новость. Некоторые специалисты склоняются к тому, что следовало бы не копировать механически какую-то из известных сегодня западных моделей: англо-американскую, континентальную или скандинавскую, а возродить элементы нашей, русской ювенальной уголовной юстиции, которая существовала в России до революции 1917%u202Fгода. Несомненно, было что-то рациональное и в практике работы комиссий по делам несовершеннолетних советского периода. В РСФСР, в соответствии с Уголовно-процессуальным кодексом 1960%u202Fгода, существовала специализация судей по рассмотрению дел о преступлениях несовершеннолетних.
В современной России действуют Уголовный и Уголовно-исполнительный кодексы образца 1997%u202Fгода, где для несовершеннолетних предусматриваются особенности уголовной ответственности и отбывания наказания. В 1999%u202Fгоду был принят Федеральный закон «Об основах системы профилактики безнадзорности и правонарушений несовершеннолетних», а в
О необходимости расширить понимание и применение ювенальных технологий в нашей стране до общепризнанных международных норм права в России заговорили на рубеже XX и XXI веков. В 2000%u202Fгоду пленум Верховного суда Российской Федерации принял первый документ, которым предписал судам не только строго соблюдать законодательство в делах о преступлениях несовершеннолетних, но и максимально обеспечивать защиту прав и интересов детей и подростков. Начался перевод существующей модели ювенальной юстиции из области уголовного судопроизводства в гражданско-правовую сферу.
Именно это, на мой взгляд, и породило у какой-то части нашего общества недовольство и возражения.
Впрочем, все возражения несогласных сводятся в конечном итоге всего лишь к двум аргументам. Во-первых, введение ювенальной юстиции, по их мнению, приведёт к тому, что начнётся массовое изъятие детей из семей по социальным показаниям, или, говоря языком оппонентов, «похищение детей от имени государства на основании недостаточной жилплощади или если зарплата родителей не позволяет им кормить детей каждый день фруктами и икрой».
— Из-за обилия тенденциозных материалов на тему «отъёма детей у родителей», — сказал на недавней пресс-конференции уполномоченный по правам ребёнка в Москве Евгений Бунимович, — у всех складывается впечатление, что становится всё хуже и хуже. На самом деле наоборот. В 2009%u202Fгоду в Москве родительских прав лишены на 600%u202Fчеловек меньше, чем в
Во Франции, опыт которой мы собираемся скопировать, в приютах и приёмных семьях, как утверждают оппоненты, находятся больше миллиона несовершеннолетних. Сотрудники социальных служб часто отнимают детей по анонимным телефонным звонкам. Поводом для изъятия ребёнка становятся уже не только пресловутый «недостаток ухода», но и такие шокирующие формулировки, как «слишком сильная любовь матери». «Вы хотите, чтобы то же самое происходило в России?!» — восклицают несогласные. Но при этом умалчивают, что во Франции детей из семьи изымают временно. Количество же тех, кого лишают родительских прав, — не больше 300%u202Fв год. Для сравнения: в России в 2009%u202Fгоду родительских прав были лишены 63 500%u202Fчеловек.
Вообще люди, честно и грамотно работающие с несовершеннолетними, всегда понимали и убеждали остальных, что лучшая защита прав детей — это сохранение семьи. Но — здоровой семьи.
Впрочем, не исключаю и обратного — циничного злоупотребления органами опеки своей властью, грубого произвола, совершаемого по глупости или по злому умыслу. Тому «мы тьму примеров сыщем». Поэтому, как мне кажется, следует сделать такой вывод: люди, выступающие на этом основании против ювенальной юстиции, выступают фактически не ПРОТИВ, а ЗА неё. Они выражают недовольство работой органов опеки и попечительства. А система ювенальной юстиции как раз и должна стать тем правовым механизмом, с помощью которого можно будет противостоять произволу чиновников.
Недостатки в работе органов опеки и попечительства являются следствием тех больших проблем, которые существуют в России в сфере взаимоотношений государства и семьи. Для решения этих проблем, по мнению специалистов, необходимо и совершенствование семейного законодательства, и совершенствование профилактики безнадзорности, и реформирование судопроизводства по тем делам, где затрагиваются интересы семьи и детей. Одним словом, нужна ювенальная юстиция.
Но как бы велики и сложны ни были проблемы в гражданско-правовой сфере России, они — лишь видимая часть айсберга. Главные наши беды скрыты в глубине — в глубине сознания. А его изменить принятием какого-либо очередного закона очень сложно.
Второй аргумент противников введения ювенальной юстиции много серьёзнее и сложнее предыдущего. Выражается он в следующем тезисе: дети начнут стучать на родителей и даже сажать их в тюрьму за то, что те шлёпнули их разок, дали подзатыльник или не купили конфет в супермаркете.
«У сына в школе на доске объявлений висит листовка с „телефоном доверия“ — для тех, кого дома обижают плохие мамы и папы» — с этого, как правило, начинается монолог тех, кто против ювенальной юстиции. После чего произносится декларация об отсутствии у детей права судить своих родителей и вообще каких-либо прав до достижения ими совершеннолетия. И завершающий аккорд: «Ювенальная юстиция — это артподготовка для главных ударов по институту семьи и брака».
Притом говорящие всё это совершенно искренне не понимают, что среди мам и пап действительно встречаются и негодные родители. Что у детей действительно есть права, в том числе — право не подвергаться жестокому обращению. И что понятие «жестокое обращение» включает не только очевидные формы физического и сексуального насилия, но и негативное психическое воздействие: неприятие и постоянную критику, угрозы, оскорбления, замечания, высказанные в форме, унижающей достоинство ребёнка, преднамеренную физическую или социальную изоляцию, ложь и невыполнение взрослыми своих обещаний.
Более того, даже отсутствие адекватной возрасту одежды (не говоря уже о необходимом для нормального развития питании, жилье, образовании, медицинской помощи), отсутствие заботы о ребёнке, в результате чего нарушается его эмоциональное состояние и появляется угроза его здоровью, трактуются в современном международном праве как пренебрежение нуждами ребёнка.
В Конвенции ООН о правах ребёнка говорится ещё и о таких — уж совершенно немыслимых для большинства современных обывателей — правах детей, как право на тайну переписки, защиту от вмешательства в личную жизнь, от посягательств на честь и репутацию.
Попытки внести всё вышеперечисленное и в наше, российское, право, в нашу повседневную жизнь воспринимаются противниками ювенальной юстиции как посягательство на самое святое — на их частную собственность, к коей они относят своих детей. Ведь дети — это последнее, чем они могут безраздельно распоряжаться, в чём могут реализовывать свои собственные несбывшиеся мечты, отыгрывать свои собственные детские психологические травмы. Такие взрослые тоскуют по «сильной руке», жёстком правителе, способном навести в стране казарменный порядок, — это следствие усвоенной ими в детстве привычки послушания перед лицом насилия, готовность подчиниться любой власти, напоминающей власть родителей.
— Для российского (постсоветского) человека характерна не столько индивидуальная, сколько групповая совесть, — объясняет данный феномен психотерапевт Владимир Киреев. — Это самая архаическая часть совести — некий общий для всех орган управления (как в стае птиц или косяке рыб). Групповая совесть указывает, что должен делать индивид, чтобы принадлежать к группе, и чего избегать, чтобы не исключили. Отдельный человек обязан считаться с требованиями группы, но группа может не учитывать интересы отдельного человека. Омбудсмен выступает в заботе об отдельном человеке, раздражая архаическую совесть в людях. Другими словами, личностно неразвитый человек удерживается в группе за счёт архаической совести. Личностно зрелый — с развитым пониманием добра и зла — ориентируется на мораль либо на мнение омбудсмена.
Так как же защитить юного человека? Как добиться осознания, что преступление ребёнка — это, как правило, реакция на преступление в отношении ребёнка? И как изменить в нашей стране пренебрежительное отношение к его мнению и его правам? То есть — что делать? Вводить ювенальную юстицию. И снимать фильмы, подобные картине Светланы Свистуновой «На перепутье». И принимать суровые законы, запрещающие жестокое обращение с детьми, — именно для того, чтобы прежние архаические представления не тиражировались в новых поколениях.
И делать всё это, несмотря на протесты. Учитывая же особенности нашей истории и «домостроевских» традиций, да и просто из человеколюбия, необходимо поступать в этой области, на мой взгляд, особо деликатно и бережно. Но при этом всё же настойчиво, последовательно и — терпеливо.
Вероника МААНДИ
