Соседка пилила вишню. Её рыхлое тело подстраивалось под пилу, как всадник под коня. Зубчики то и дело срывались с выгрызаемой полоски, отделяющей обреченную часть ствола, как голову от туловища. Голова бы хрипела и булькала кровью. Вишня не кровоточила: ягоды давно отпали и либо сгнили, либо стали наливкой, в общем, тоже сгнили, только с превращением, приятным на вкус.
Соседка приговорила вишню за листья, которые та беззаботно роняла, куда они сами падали. А падали они на соседкину территорию, потому что забор не останавливает свободу дерева.
Пила наглела. Я обхватила шею, словно в предчувствии трещины, и бросилась спасать. Или спасаться.
— Остановитесь! Так нельзя. Вы же обещали только часть веток над своим двором срезать.
— Что же я каждый год буду на лестнице корячиться с пилой? Они ведь станут расти.
И пилой: вжик-вжик. А у меня дыхание перехватывает.
— Вы не имеете права. Это наша вишня. Наш двор. Чужая собственность — понимаете? Вы покушаетесь на чужую… нашу… не ваше дерево. Стойте.
Она махнула пилой на мой лепет.
— Женщина! Я милицию вызову. Собаку выпущу. Она вам руку откусит. Бросьте пилу.
У меня истерика от беспомощности. Не толкать же её с лестницы. Не бросать же в нее камни. Не хлестать же спиленными ветками. Хотя именно этого хочется. Отпилить ей руки.
— Я сама милицию вызову. Вы не имели права сажать дерево так близко к моёму дому. Я ещё корни перепилю. Они же мне стены порушат. Штраф платите. Или рубите под корень. Сама срублю.
Когда она говорит, молчит пила. И я молю, чтобы она говорила. Криком, матом… Только не по вишне, по мне. Я перетерплю. Я не умею толкать с лестницы, забрасывать камнями, бить ветками. Разве что мысленно, сладострастно перепиливать её шею, обхватив руками свою. Потому что всё едино больно.
Ваша Алла Витальевна Перевалова
