Выдающийся шведский славист, литературовед и писатель Бенгт Янгфельдт – друг, переводчик и издатель Бродского – представил в России свою новую монографию, посвященную Раулю Валленбергу – шведскому дипломату и герою, спасшему сотни жизней в годы Второй мировой войны и пропавшему в сталинской России. Предыдущая его книга, переведенная на русский язык, – «Язык есть Бог» – стала очень популярной в нашей стране. Профессор Стокгольмского университета Бенгт ЯНГФЕЛЬДТ побеседовал с корреспондентом «НИ» о героях своей жизни (в частности – об Иосифе Бродском, 75-летие которого отмечается в этом году), о своих книгах и немного о себе.
– Что Вы можете сказать о сегодняшней ситуации в России?
– Неожиданная, я бы так сказал. Ситуация странная для меня. Я воспринимаю Россию как европейскую страну. Я знаю, конечно, исторически, что в России всегда борются два начала – западное и восточное, но что сейчас…с одной стороны, Россия находится в 21-м веке, но при этом есть люди, эти самые «правые», которые словно из 10-го века. Византийское что-то такое происходит, «домострой»... Думаю, это неожиданно и для русских тоже. Такой поворот – встать спиной, так сказать, к западу. Так не может продолжаться долго, это понятно – это мой «железный» прогноз. Или отступят эти силы, или страна скатится в бездну. Это можете напечатать свободно. Потому что отказываться от западных ценностей, от западной экономики – просто глупо.
– Спасет русская культура?
– А вот в этом отношении я всегда оптимист. И всегда привожу слова Иосифа Бродского, которого хорошо знал много лет. И он когда-то давно еще сказал, что пока будет русский язык, будет обязательно и русская литература. Обязательно, неминуемо, с таким языком просто не может не быть большой литературы. Насчет другого – живописи, танцев – я не знаю, но насчет литературы точно. Русская литература всегда жила в разных условиях и всегда находилась в некоторой зависимости от государства, в отличие от других стран Европы. Здесь всегда кто-то решает твою судьбу – в смысле цензуры-не цензуры, дотаций- не дотаций. И настоящего рынка нет, потому что правила игры на культурном поприще здесь все-таки политические. И так будет, пока нет настоящей свободы.
– В других странах с культурой все обстоит благополучно?
– Мне кажется, спад культуры наблюдается во всех странах. Я думаю, что культура сейчас определяется несколько по-другому –как массовое явление. Это не обязательно негативное понятие для меня, но когда вы рецензируетесь в серьезных журналах и газетах и видите детективы на одном уровне с настоящей литературой – это же о чем-то говорит. Я так говорю, потому что шведские детективы очень популярны в мире. Что-то случилось и с нашей образовательной системой. В Швеции, во Франции – везде уровень другой, не такой, как двадцать лет назад. Когда я пишу свои книги, я должен подумать, какие слова употреблять, поймут ли. Раньше я всегда мог вкрапывать слова по-немецки или по-латыни даже, потому что это было частью образования моего поколения. Даже если ты не изучал латынь, то по крайней мере, ты знал какие-то фразы. А сейчас это уже невозможно. Старая образовательная система во всем мире была связана и с очень старыми традициями – Средневековья, в том числе, а к тому же была еще и естественная связь с античностью. Через латынь, например. А сейчас ее уже не преподают в наших университетах, не во всех, по крайней мере. И это очень печально.
– Вы прекратили издавать ваш журнал Artes...
– Это было издание трех шведских академий. А тут пришло интернетовское поколение, и журнал на дорогой бумаге стал не нужен капризным и переставшим выписывать серьезные журналы людям. У них не стало времени читать длинные эссе. Что-то случилось с вниманием, нужны более короткие вещи. Да и тираж у нас был такой маленький – 1000 экземпляров, и убыток каждый год – 100 тыс. долларов.
– Возвращаясь к Бродскому, 75-летие которого недавно отмечалось у нас довольно широко, в том числе и в Петербурге, где поэт, возможно, инкогнито побывал, когда уже был эмигрантом…
– Нет, не было этого. Он собирался, и я об этом тоже писал. Можно было приплыть на пароходе и без визы – жить на пароходе, быть в городе. Он собирался вместе с Барышниковым, но у них ничего не получилось, это было в 88-м году.
– Переводить Бродского трудно?
– Я переводил с английского, это не так трудно. То есть трудно, но... Поэзию всегда сложно переводить. Бродский сам переводил на английский. Он же тоже выбирал, когда переводил, те или иные стихи, которые легче адаптировать. И было очень смешно, когда однажды я ему позвонил, а он сидел и думал, как перевести одну строку. Я говорю, что у меня та же проблема. «Ни пуха ни пера», например, как перевести на английский и на шведский? Но он же мог выбрать, он автор, а я не мог. Рифмовать – все говорят – так трудно. А я не считаю, что это так трудно. Это трудно по-русски, а рифмовать просто так – это может любой человек. Просто у нас на западе, не только в Швеции, не рифмуют уже 50-60 лет. Это значит, что есть очень много слов, свободных для рифмы, для свежей, хорошей рифмы – инженерных, астрономических, космических, интернетовских. Иосиф работал как раз такими контрастами. Структура русского языка значительно более благоприятная для рифм, благодаря свободному порядку слов. А мы не можем, у нас порядок слов совсем не свободный. Самые сложные вещи я не могу перевести – только короткие строки. Надо, чтобы было какое-то пространство для перестановки слов. Были стихи, которые я не мог перевести, это просто было бессмысленно, потому что там все было основано на звуке.
– Были ли вы друзьями с Бродским?
– Да, он был очень трогательным человеком в дружбе.
–Будут мемуары?
– Для русского читателя я обязательно придумаю что-нибудь. Разумеется, напишу про Лилю Брик, которая была «крестной» нашего с Еленой брака (Елена Янгфельдт-Якубович – жена Бенгта Янгфельдта, родом из России – «НИ»). То есть свидетельницей на свадьбе.
– Абсолютная легенда!
– Она действительно была абсолютно небанальным человеком. Все в ней было только интересное. Я с ней познакомился, когда мне было 23 года, а ей было 80. Носительница такой культуры, такой истории. А я занимался как раз Маяковским, писал диссертацию, и я мог спросить ее обо всем. Это было потрясающе, тем более, что меня не подпустили к музею Маяковского тогда. Это было лучше, чем музей Маяковского.
– Почему она все же покончила с собой?
– Она сломала шейку бедра, и... Она мне говорила, что «когда я не смогу ходить, я сделаю «пиф-паф»». Это факт.
– Книгу переведут на русский язык?
– Если будут переводить, то надо будет переписывать, потому что она обращена именно к шведскому читателю. Еще у меня выйдет в будущем году в России одна толстая книга, биография, в издательстве «Корпус». О замечательном шведском писателе Акселе Мунте, который построил столь же замечательный дом на острове Капри. Очень интересная судьба. Его собственная книга, которая вышла в 1929 году, называется «Повесть о Сан-Микеле» или «История о Сан-Микеле». Сан-Микель – это его собственноручно построенный дом. А вышла эта книга после падения советской власти, конечно.
– Вы занимаетесь русской литературой, и вдруг монография о Рауле Валленберге... Как вы пришли к этой теме?
– Это была идея одного моего знакомого. И я подумал: «А почему нет?» О Валленберге довольно много было написано, но это все только о его миссии в Будапеште, когда он спасал евреев, а также о том, как он пропал в Советском Союзе. Но он же жил до этого сначала 32 года в Стокгольме... Мне удалось получить доступ к семейным архивам семьи Валленбергов. Они у нас – как Ротшильды или Рокфеллеры, династия. У них замечательный семейный архив, в котором я нашел много интересного о Валленберге, хотя это и не касается драматического периода его жизни. Это его мирная жизнь в Стокгольме до того, как он уехал в Будапешт.
– А осталось ли до сих пор все же что-то тайное в архивах ФСБ?
– Они говорят, что уже обнародовали все. И я должен этому верить, я же не могу им сказать: «Вы врете». Они утверждают, что они ищут все время документы касательно Валленберга, но что очень многое было уничтожено. Очевидно, в сталинское время, да еще и в хрущевское время тоже какие-то чистки были. Мало что осталось... Например, нет даже протоколов допросов.
– Но на основании существующих материалов можно ли говорить с уверенностью о последнем периоде жизни Валленберга, о его трагической кончине?
– С уверенностью нельзя. Потому что довольно долго ходили слухи - в 50-е, 60-е, 70-е, даже 80-е годы - что он жив, что его видели. Я думаю, что это все, конечно, именно слухи, ибо никаких доказательств нет. Я думаю, что он все же был убит еще в сталинской России, ибо это сделать было быстрее, чем таскать человека по психиатрическим больницам и лагерям в течение 30-40 лет.
– Неожиданная, я бы так сказал. Ситуация странная для меня. Я воспринимаю Россию как европейскую страну. Я знаю, конечно, исторически, что в России всегда борются два начала – западное и восточное, но что сейчас…с одной стороны, Россия находится в 21-м веке, но при этом есть люди, эти самые «правые», которые словно из 10-го века. Византийское что-то такое происходит, «домострой»... Думаю, это неожиданно и для русских тоже. Такой поворот – встать спиной, так сказать, к западу. Так не может продолжаться долго, это понятно – это мой «железный» прогноз. Или отступят эти силы, или страна скатится в бездну. Это можете напечатать свободно. Потому что отказываться от западных ценностей, от западной экономики – просто глупо.
– Спасет русская культура?
– А вот в этом отношении я всегда оптимист. И всегда привожу слова Иосифа Бродского, которого хорошо знал много лет. И он когда-то давно еще сказал, что пока будет русский язык, будет обязательно и русская литература. Обязательно, неминуемо, с таким языком просто не может не быть большой литературы. Насчет другого – живописи, танцев – я не знаю, но насчет литературы точно. Русская литература всегда жила в разных условиях и всегда находилась в некоторой зависимости от государства, в отличие от других стран Европы. Здесь всегда кто-то решает твою судьбу – в смысле цензуры-не цензуры, дотаций- не дотаций. И настоящего рынка нет, потому что правила игры на культурном поприще здесь все-таки политические. И так будет, пока нет настоящей свободы.
– В других странах с культурой все обстоит благополучно?
– Мне кажется, спад культуры наблюдается во всех странах. Я думаю, что культура сейчас определяется несколько по-другому –как массовое явление. Это не обязательно негативное понятие для меня, но когда вы рецензируетесь в серьезных журналах и газетах и видите детективы на одном уровне с настоящей литературой – это же о чем-то говорит. Я так говорю, потому что шведские детективы очень популярны в мире. Что-то случилось и с нашей образовательной системой. В Швеции, во Франции – везде уровень другой, не такой, как двадцать лет назад. Когда я пишу свои книги, я должен подумать, какие слова употреблять, поймут ли. Раньше я всегда мог вкрапывать слова по-немецки или по-латыни даже, потому что это было частью образования моего поколения. Даже если ты не изучал латынь, то по крайней мере, ты знал какие-то фразы. А сейчас это уже невозможно. Старая образовательная система во всем мире была связана и с очень старыми традициями – Средневековья, в том числе, а к тому же была еще и естественная связь с античностью. Через латынь, например. А сейчас ее уже не преподают в наших университетах, не во всех, по крайней мере. И это очень печально.
– Вы прекратили издавать ваш журнал Artes...
– Это было издание трех шведских академий. А тут пришло интернетовское поколение, и журнал на дорогой бумаге стал не нужен капризным и переставшим выписывать серьезные журналы людям. У них не стало времени читать длинные эссе. Что-то случилось с вниманием, нужны более короткие вещи. Да и тираж у нас был такой маленький – 1000 экземпляров, и убыток каждый год – 100 тыс. долларов.
– Возвращаясь к Бродскому, 75-летие которого недавно отмечалось у нас довольно широко, в том числе и в Петербурге, где поэт, возможно, инкогнито побывал, когда уже был эмигрантом…
– Нет, не было этого. Он собирался, и я об этом тоже писал. Можно было приплыть на пароходе и без визы – жить на пароходе, быть в городе. Он собирался вместе с Барышниковым, но у них ничего не получилось, это было в 88-м году.
– Переводить Бродского трудно?
– Я переводил с английского, это не так трудно. То есть трудно, но... Поэзию всегда сложно переводить. Бродский сам переводил на английский. Он же тоже выбирал, когда переводил, те или иные стихи, которые легче адаптировать. И было очень смешно, когда однажды я ему позвонил, а он сидел и думал, как перевести одну строку. Я говорю, что у меня та же проблема. «Ни пуха ни пера», например, как перевести на английский и на шведский? Но он же мог выбрать, он автор, а я не мог. Рифмовать – все говорят – так трудно. А я не считаю, что это так трудно. Это трудно по-русски, а рифмовать просто так – это может любой человек. Просто у нас на западе, не только в Швеции, не рифмуют уже 50-60 лет. Это значит, что есть очень много слов, свободных для рифмы, для свежей, хорошей рифмы – инженерных, астрономических, космических, интернетовских. Иосиф работал как раз такими контрастами. Структура русского языка значительно более благоприятная для рифм, благодаря свободному порядку слов. А мы не можем, у нас порядок слов совсем не свободный. Самые сложные вещи я не могу перевести – только короткие строки. Надо, чтобы было какое-то пространство для перестановки слов. Были стихи, которые я не мог перевести, это просто было бессмысленно, потому что там все было основано на звуке.
– Были ли вы друзьями с Бродским?
– Да, он был очень трогательным человеком в дружбе.
–Будут мемуары?
– Для русского читателя я обязательно придумаю что-нибудь. Разумеется, напишу про Лилю Брик, которая была «крестной» нашего с Еленой брака (Елена Янгфельдт-Якубович – жена Бенгта Янгфельдта, родом из России – «НИ»). То есть свидетельницей на свадьбе.
– Абсолютная легенда!
– Она действительно была абсолютно небанальным человеком. Все в ней было только интересное. Я с ней познакомился, когда мне было 23 года, а ей было 80. Носительница такой культуры, такой истории. А я занимался как раз Маяковским, писал диссертацию, и я мог спросить ее обо всем. Это было потрясающе, тем более, что меня не подпустили к музею Маяковского тогда. Это было лучше, чем музей Маяковского.
– Почему она все же покончила с собой?
– Она сломала шейку бедра, и... Она мне говорила, что «когда я не смогу ходить, я сделаю «пиф-паф»». Это факт.
– Книгу переведут на русский язык?
– Если будут переводить, то надо будет переписывать, потому что она обращена именно к шведскому читателю. Еще у меня выйдет в будущем году в России одна толстая книга, биография, в издательстве «Корпус». О замечательном шведском писателе Акселе Мунте, который построил столь же замечательный дом на острове Капри. Очень интересная судьба. Его собственная книга, которая вышла в 1929 году, называется «Повесть о Сан-Микеле» или «История о Сан-Микеле». Сан-Микель – это его собственноручно построенный дом. А вышла эта книга после падения советской власти, конечно.
– Вы занимаетесь русской литературой, и вдруг монография о Рауле Валленберге... Как вы пришли к этой теме?
– Это была идея одного моего знакомого. И я подумал: «А почему нет?» О Валленберге довольно много было написано, но это все только о его миссии в Будапеште, когда он спасал евреев, а также о том, как он пропал в Советском Союзе. Но он же жил до этого сначала 32 года в Стокгольме... Мне удалось получить доступ к семейным архивам семьи Валленбергов. Они у нас – как Ротшильды или Рокфеллеры, династия. У них замечательный семейный архив, в котором я нашел много интересного о Валленберге, хотя это и не касается драматического периода его жизни. Это его мирная жизнь в Стокгольме до того, как он уехал в Будапешт.
– А осталось ли до сих пор все же что-то тайное в архивах ФСБ?
– Они говорят, что уже обнародовали все. И я должен этому верить, я же не могу им сказать: «Вы врете». Они утверждают, что они ищут все время документы касательно Валленберга, но что очень многое было уничтожено. Очевидно, в сталинское время, да еще и в хрущевское время тоже какие-то чистки были. Мало что осталось... Например, нет даже протоколов допросов.
– Но на основании существующих материалов можно ли говорить с уверенностью о последнем периоде жизни Валленберга, о его трагической кончине?
– С уверенностью нельзя. Потому что довольно долго ходили слухи - в 50-е, 60-е, 70-е, даже 80-е годы - что он жив, что его видели. Я думаю, что это все, конечно, именно слухи, ибо никаких доказательств нет. Я думаю, что он все же был убит еще в сталинской России, ибо это сделать было быстрее, чем таскать человека по психиатрическим больницам и лагерям в течение 30-40 лет.
Анна Сабельфельд
