Файман Израиль Иосифович (1918—1941). Старшина 102-го саперного полка 41-й стрелковой дивизии.
22 июня 1941 г.
Здравствуйте, дорогие мама, папа, Нина и Бася!
Я сейчас нахожусь в Киеве, куда нас собрали на сборы. Но сегодня — 22 июня 1941 года — мы получили известие, что наглые германские фашисты напали на нашу священную родину.
Дорогие родители, идя в Красную Армию, я мечтал только об одном — по первому зову нашей партии и нашего любимого Сталина с оружием в руках защищать нашу Родину, защищать вас, защищать весь советский народ. И вот теперь, когда фашисты втянули нашу страну в войну, когда вторая империалистическая война перешла на территорию нашего социалистического государства, я вместе со всей нашей Красной Армией пойду в первых ее рядах.
Возможно, что от меня некоторое время не будет писем, не волнуйтесь. Все будет в порядке.
* * *
Скульский Арон Моисеевич (1912—1941). Младший лейтенант.
23 июня 1941 г. Понедельник.
Здравствуйте, мои дорогие Эммунчик, Мишутка и мамуська!!!
Сейчас не секрет уже ни для кого, что сорвавшиеся с короткой цепи собаки во главе с таким породистым бульдогом, как Гитлер, нарушают труд мирных людей. Ему сейчас пощады не будет!
Мамочка, за меня не беспокойся. Вернусь, безусловно, целым и невредимым. Иначе быть не может.
* * *
Хашевский Абрам Михайлович (1921—1941). Сержант. Погиб в конце августа 1941 г. в боях за г. Днепропетровск.
29 июня 1941 г.
Дорогой папа!
Известие о войне встретил совершенно спокойно. Сразу же сжег все скопившиеся письма и уложил все необходимые вещи в вещевой мешок. Получил наган и противогаз. Скоро, очевидно, выедем на фронт. На предстоящую войну я, как и в прошлом году, смотрю совершенно спокойно. Убьют — ничего не поделаешь, нет — посмотрю много интересного. Правда, будет очень нелегко, и, наверно, на долгое время.
Напиши, каким образом отразилась война на всех вас. Не хочет ли случайно и Муличка на фронт? Как Мара, не собирается ли в армию? Продолжает ли учиться Ната или она идет работать в госпиталь? Вообще как чувствуется война в Москве?
За меня не беспокойся.
* * *
Минкин Александр Давыдович (1898—1942). Старший сержант, командир взвода связи 1-го отдельного батальона 256-й стрелковой бригады. Погиб 5 октября 1942 года под г. Малгобеком.
22 июня 1942 г.
Милый сыночек! Первую лесную открытку посылаю тебе. Не перестаю мечтать, чтоб скорей разбить фашистских гадин и снова быть нам всем вместе. Тебя, Линушку и Колю горячо целую.
Твой папа.
Пишу в лесу на колене.
* * *
Гершгорн Алексей (Алтер) Соломонович (1914—1985). Закончил Харьковский университет, защитил кандидатскую диссертацию. Ушел на фронт добровольцем. Участвовал в боях под Харьковом весной—летом 1942 г. и в Сталинградской битве, освобождении Украины. Начальник разведки бригады, замначальника штаба 5-й отдельной истребительной противотанковой артиллерийской бригады. Автор нескольких учебников по теории вероятности. Несмотря на запрет, вел дневник.
19 мая 1942 г.
Езда отвратительная, питание еще хуже. У бойцов большие надежды. Они говорят: «Едем на передовую, там нас начнут кормить по-человечески». Хотя я оказался значительно выносливее, чем ожидал, всё же много времени уходит на «размышление» о еде.
22 июня 1942 г.
Прошёл год войны, а я всё ещё живу; довольно странный факт.
Нужно всё же отдать справедливость нашей артиллерии. Никогда её огонь не был таким интенсивным, как в этот день. Одна наша батарея выпустила больше 300 снарядов. Если бы не артиллерия, то пехота ни в коем случае не удержалась бы на протяжении дня.
Увы! — решило исход боя не это.
Теперь, когда я пишу эти строки, мне страшно самому себе признаться, что противнику такой легкой ценой далась такая крупная победа. Но об этом после.
Под вечер 22 июня, когда действия авиации противника начали стихать, комбат приказал приготовиться к отходу. Известие угнетающе подействовало на всех. Как и следовало ожидать, в тракторах не было бензина и их нельзя было подать на батарею. К счастью, часа через два удалось достать бензин, и мы покинули основную позицию. Замечу мимоходом: в тяжёлые минуты единоначалие быстро стирается и уступает свое место демократии. Каждый старший начальник рад выслушать младшего. Положение, будто старший начальник управляет, является одной видимостью. По сути, действиями руководит какая-то стихийная сила, несомненно, исходящая от массы.
Несомненно, исход боя был в конечном итоге предрешён действиями немецкой авиации. Именно она, авиация, расстроила наши боевые порядки, заставила нашу артиллерию молчать и дала этим самым возможность своей пехоте наступать.
Если не считать, что состояние нашей авиации таково, что нельзя нам было дать самолётов, то непонятно, как это готовилось весеннее наступление? Как можно наступать без авиации? Учитывая то, что такое же положение имело место слева и справа от нас, т.е. на доброй половине всего Юго-Западного фронта, непонятно, во-вторых, почему не готовились к обороне? Почему немец, просидев в Волховском Яру 7 месяцев, превратил каждый домик в неприступную маленькую крепость, а мы, которые сменили полк, ушедший на другой участок фронта, не застали не только ни одной укреплённой точки, но даже ни одного смертного ровика. А ведь этот полк тоже стоял 7 месяцев. Где были «уставные» запасные позиции на случай отхода?
Пройдёт ещё некоторое время, и на вопрос, в чем причина нашего поражения, к приведенному выше ответу добавится дополнение — «причина в измене, причина в предательстве». Однако никто не захочет назвать истинных причин, перед лицом которых измена отдельных лиц бледнеет, в силу которых земля наша так обильно поливается потом и кровью.
7 августа 1942 г.
Я сидел в летней кухне одного крестьянина и пил молоко. Вдруг вбежала крестьянка лет 45 и с плачем начала просить, чтобы «ради Христа дали раненым воды». Я быстро взял ведро воды и пошел с ней к остановившейся машине. Когда я встал на колесо, я увидел смерть в ее различных стадиях. На машине было семь человек. Один лежал на боку. Обе руки у него были сложены под головой, глаза были почти закрыты, виднелись только узкие полоски помутневших белков. Вся его фигура выражала какое-то христианское примирение. Казалось, он добровольно сдался смерти. Второй умирал у меня на глазах. Он лежал на спине, глаза у него были открыты, но ничего уже не выражали, зато руки он поднял кверху и все время перебирал пальцами. Два человека лежали лицом книзу. Спины у них были пробиты осколками. Остальные были ранены сравнительно легко. Когда я напоил последнего и слез с машины, я только увидел, как горько плакала крестьянка, взявшаяся добровольно сопровождать пострадавших. К ее слезам присоединились слезы хозяйки. Я вдруг почувствовал, как у меня сдавило горло, слезы начали выступать на глазах. Чтобы не выдать себя, я отвернулся и ушел.
22 августа 1942 г.
Снова едем на фронт. Переправившись через Волгу, мы едем на запад от Сталинграда. Ночью занимаем огневую позицию. Ни на станции, ни в одной из окружающих нас деревень нет жителей. Бойцы шныряют по хатам, наводя окончательный «порядок».
13 сентября 1942 г.
Ад. Никогда еще смерть не смотрела так прямо в глаза, как сегодня. С самого утра противник открыл бешеный артиллерийский и минометный огонь. Впереди нас, на расстоянии немногим большим километра, на бугру курсируют танки противника. Немецкие автоматчики значительно ближе, они уже спустились в село, которое в 300—400 м от нас. Второе орудие открыло огонь по стремящимся обойти нас танкам. Один танк горит, второй подбит, третий разворачивается и дает ответный огонь. Третий снаряд попадает прямо в окоп. Орудие выведено из строя. Три человека ранено. На мое орудие пикирует самолет. Бомба попадает в передок. Орудие вышло из строя.
(Разговоры по рации.) «Впереди пехоты нет, автоматчики подходят к батарее, осталось одно орудие. Что делать? Повторяю: впереди пехоты нет, автоматчики подходят к батарее, осталось одно орудие. Что делать? Что делать?»
— «Если можете — отходите! Если можете — отходите! Отбой!..»
Я бегу за машиной, расчет делает отбой. С большим трудом удается прицепить орудие к машине. Едем. Кругом рвутся снаряды, пули автоматчиков так и свистят над головой. Каждый только думает о том, как вырваться. Но вот мы проехали метров двадцать, и орудие отцепляется. Нас пять человек, и мы еле поднимаем лафет. Но вот наконец прицепили орудие, и мы снова едем. Еще бы минут 5—10, и мы будем спасены. Вот уже въезжаем на мост, остается проехать еще метров 600, и мы скроемся от глаз противника. И вдруг на самом мосту снова отцепляется орудие.
Словами невозможно описать душевное состояние. Снаряды ложатся сзади нас, впереди моста и в балку; над головой разворачивается девятка «музыкантов» и начинает пикировать на мост. Напрягая все свои силы, стараемся снова зацепить орудие. И только здесь мы замечаем, что ствол весь съехал на станины. В отчаянии я кричу шоферу, что застрелю его, если он будет смотреть на самолеты и плохо вести машину. Еще раз мы напрягаем остаток сил. Есть! Орудие прицеплено! Медленно мы съезжаем с моста, боясь, что и в третий раз нас постигнет несчастье. Вот уже мы выехали из зоны обстрела, еще немножечко, и мы скроемся от самолетов. Мы спасены!
Комбат идет к нам. Сейчас будет мировой скандал. Мы, оказывается, проехали то место, где нам следовало вновь занять оборону. Осторожно я стараюсь дать ему понять, что нам нечем занимать оборону. Он и сам это в душе сознает, но ведь «ни шагу назад!».
Ночью мы переехали на ту сторону Волги.
24 и 25 сентября 1942 г.
Для меня навсегда останется тайной, почему те, которые носят звезды и лампасы, не видят того, что очевидно каждому простому бойцу.
3 октября 1942 г.
Авиация беспощадно бомбит передний край северо-западнее Сталинграда. На нашей ОП сравнительно тихо.
Если бы не двухмоторные самолеты, бросающие бомбы с ходу, и батареи противника, беспокоящие нас время от времени, все было бы в порядке... Осколком от снаряда пробило мою полевую сумку. Пролети он сантиметров на 4—5 выше, он пробил бы меня. Поврежден мой дневник, ножницы и чайная ложка.
28 ноября 1942 г.
материал: Александр Минкин
