Недавний опрос «Левада-центра» (признан иностранным агентом) о создании «Сталин-центра» вызвал оживленные дискуссии, что неудивительно. Ведь «за» «Сталин-центр» выступили 60% опрошенных, и только 31% «против». В то же время установку памятника Сталину одобряют меньше респондентов — 48%. Директор «Левада-центра» Денис Волков объяснил расхождение разными методиками опроса. В формулировке вопроса о «Сталин-центре» не было предусмотрено «подсказки «безразлично», респонденты были поставлены в более жесткую ситуацию и должны были определиться со своим отношением к музею».
Резюмируя итоги опроса, Волков пишет: «За последнее десятилетие в российском обществе произошла переоценка фигуры Иосифа Сталина. Преимущественно негативное или нейтральное отношение к его личности, характерные для «нулевых» годов, сменились на преимущественно одобрительное отношение. Указанная переоценка произошла, в первую очередь, за счет существенной смены настроений молодежи».
Разворот в общественном мнении произошел в 2010 году, и с тех пор кривая роста рейтинга Сталина неуклонно росла. Чем это можно объяснить?
В постсоветской России было несколько поворотных пунктов, событий, которые меняли настроения в обществе. Например, дефолт августа 1998 года дискредитировал либеральных реформаторов и сменился запросом на твердую руку и «дирижизм» в экономике. На этой волне сначала резко вырос политический капитал премьер-министра Евгения Примакова, а потом и преемника Бориса Ельцина Владимира Путина. Если идеалом либералов было слабое государство, выполняющее функции «ночного сторожа», то после дефолта 1998 года оформился общественный запрос на сильное государство, которое должно выполнять не только фискальные и полицейские функции, но также гарантировать социальную и экономическую стабильность.
В «нулевых» годах высокие цены на нефть позволяли сглаживать многие противоречия в обществе. Удавалось сохранять либеральный экономический курс и не увеличивать социальную нагрузку на бюджет за счет того, что реальные доходы населения росли.
Однако глобальный финансовый кризис 2008 года стал очередной поворотной точкой. Время легких денег ушло в прошлое. Но помимо материальной базы прежнего общественного консенсуса рухнули и его символические основы. Кризис потряс страны Запада до такой степени, что автор концепции о «конце истории» Френсис Фукуяма провозгласил «конец капитализма». Сравнения с Великой депрессией прошлого века были в то время общим местом. Образ западного рая потускнел и утратил свою привлекательность. Наметился консервативный разворот и поиск «особого пути» развития.
В начале 2010-х годов президентом России был Дмитрий Медведев, который много высказывался о необходимости «модернизации», а политологи писали увесистые доклады о том, как модернизировать Россию. Планировалось даже сделать Москву международным финансовым центром, что подразумевало более тесную интеграцию с Западом. Сегодня про этот проект никто не вспоминает.
Война с Грузией в 2008 году активировала в массовом сознании «имперский проект». А имперское величие подразумевает территориальную экспансию, усиление военной мощи, обращение к символам побед в прошлом. Поскольку за всю историю России наивысшего имперского могущества страна достигла при Сталине, то вполне естественно, что отношение к этой исторической фигуре начало меняться.
На представленном социологами графике рейтинга Сталина видно, что среди молодежи очередной всплеск происходит в 2015 году. В 2014 году была пройдена поворотная точка — присоединение Крыма к России. В возрастной группе 18–24 года изменения довольно существенные. Менее выражен «всплеск» в группе опрошенных в возрасте от 25 до 39 лет. Среди респондентов старше 55 лет также наметилась тенденция к усилению положительных оценок Сталина. А вот в возрастной группе от 40 до 54 лет произошло некоторое снижение рейтинга генералиссимуса.
Таким образом, присоединение Крыма усилило поддержку Сталина среди самой молодой и самой пожилой возрастных групп. И если мотивация пожилых объясняется ностальгией по временам «порядка» и расширения территориальных владений, то данные опроса по молодежи многих аналитиков повергли в замешательство.
Довольно любопытна расшифровка ответов по вопросу о строительстве «Сталин-центра». 35% заявили, что центр нужен для «сохранения истории». 22% опрошенных отозвались о Сталине как о великом человеке и «отце народа». 18% импонирует, что Сталин «поднял с колен» страну, «навел порядок». 15% заявили, что «с ним выиграли войну», и 8% считают, что Сталин «заслужил», чтобы такой центр был создан.
Таким образом, составляющие имперско-консервативного запроса следующие: великое прошлое, сильный лидер государства, наведение порядка в стране, суверенитет («поднял с колен»), военная мощь. Все эти компоненты на разные лады обыгрываются государственной пропагандой. Но почему рейтинг Сталина продолжает неуклонно расти?
Это может объясняться тем, что «имперский запрос» удовлетворяется в медийном пространстве, но не в реальной жизни. Противостояние с Западом оборачивается торможением экономики и падением доходов населения. Демонстративное потребление представителей правящего сословия в ситуации ухудшения материального положения большинства обостряет чувство социальной справедливости. Но запрос на социальную справедливость не удовлетворяется.
В ситуации растущей тревожности в настоящем образ будущего отсутствует, а в качестве опоры в прошлом ситуативно выбираются различные исторические периоды и правители страны — от князя Владимира до Иосифа Сталина. Стройной мифологии прошлого, как в Советском Союзе, в современной России нет. Поэтому и образ будущего не удается сконструировать. Разговоры о необходимости идеологии идут давно, но воз и ныне там. Сама идея развития, движения в сложившейся политической конструкции не предусмотрена.
«Имперскость» нынешней системы во многом носит имитационный характер. Власть откликается на доминирующий в обществе запрос, жонглируя символами прошлого, чтобы подпитывать свою легитимность. И даже ссора с Западом во многом связана с тем, что в качестве эталона для подражания образ Запада не вызывает энтузиазма. Пандемия коронавируса также добавила свою ложку дегтя. Соединенные Штаты, продолжающие претендовать на статус знаменосцев демократии, плохо справляются с новым вызовом, в то время как авторитарный Китай успешно борется с распространением коронавируса. В американской прессе успехи КНР в экономике и борьбе с пандемией вызывают недоуменный вопрос: «Значит, авторитаризм работает?» Это подрывает веру в фундаментальное превосходство западной модели капитализма.
На недавней большой пресс-конференции президент Белоруссии Александр Лукашенко обратился к корреспонденту телеканала CNN со словами: «Вы больше не гегемон! И вести себя как гегемон, не будучи им, очень опасно». В адрес представителя Китая такой комментарий Лукашенко вряд ли бы себе позволил, поскольку чувствует, куда ветер дует.
Для России период подражания Западу и попытки интегрироваться в западное сообщество остались в прошлом. Однако в отсутствие собственного проекта, того самого «особого» пути, не остается ничего другого, как подражать новому «эталону». Очевидно, что таковым на сегодняшний день является Китай. Замкнутость китайской политической системы, ведущая роль государства в инфраструктурных проектах при сохранении частного сектора в экономике выглядят для российского правящего класса привлекательней, чем западные демократии с их требованиями политической конкуренции и нотациями по поводу нарушений прав человека.
Однако китайский путь таит в себе и подводные камни для российской элиты. В Китае очень жесткий контроль за партийным и государственным аппаратом. Ответственность за невыполнение планов и коррупцию поддерживается на высоком уровне суровостью наказаний. Также китайская номенклатура цементируется и удерживается в жестких рамках идеологией. Политическая система Китая была во многом скопирована со сталинского СССР и сохранила советские черты. Не случаен тот факт, что курс на сближение с Китаем созвучен общественному запросу на «имперское величие», которое персонифицировано фигурой Сталина.
Однако российское правящее сословие привыкло к безответственности, отсутствию идеологических рамок и ограничений и вовсе не горит желанием впрягаться в борьбу за экономические прорывы, как это делали сталинские наркомы. «Китайский путь» обернется очередной имитацией. Разные ведомства соревнуются между собой, выдвигая проекты «великих строек» — один грандиозней другого. Но таких темпов роста, как в Китае, достичь не удастся, поскольку российская государственная машина не предназначена для работы в мобилизационном режиме. Через некоторое время наступит разочарование и в Китае как в образце для подражания. Весьма вероятно, что маятник общественных настроений снова качнется в сторону Запада, а элиты вспомнят о демократии.
АВТАНДИЛ ЦУЛАДЗЕ
