Жизнь – это, конечно, «перпетуум мобиле», поскольку процесс возрождения вечен, ничто никуда не исчезает и ничто не появляется ниоткуда, а лишь переходит из одного состояния в другое. Это школьная программа. И получается, что мы, убегая от смерти, бежим к жизни в какой-то ее иной форме? Вся наша Земля – такой стадион «Урожай», где старуха с косой стабильно собирает свою черную жатву. А весна, тем не менее, требует посева, а лето полива, а осень – новая битва за урожай.
Зима – время размышлений и покоя.
Странно, что эти мысли пришли весной, в пасхальные дни. Видимо потому, что «смертью смерть поправ». Спаситель открыл нам дверь в жизнь вечную, сняв вериги невежества и страха. Ведь страха самого по себе нет, а есть страх неведения. Пугает неизвестность. А чего мы боимся, если страшнее смерти ничего не будет? А пугает нас хождение по мукам, адовы круги и пресловутая геенна огненная. Действительно ужас. Это уже не вечная жизнь, а вечное страдание. И не страстная неделя с крестом в финале и воскресением. Подольше может выйти и без лишних обольщений. Как будто тут мы мало тут хлебнули, а нам – еще. Всяких упырей и извергов рода человеческого в расчет не беру, но не слишком ли велика расплата за плотские, скажем, утехи или излишества по части возлияний, чревоугодия и сребролюбия? Ну да, вожделели, алкали и слюной скотообразно исходили… Так ведь болезнь не вина. Собой не владели, мучились от собственного безволия и ничтожества. А кто нас укрепил, кто дал опору и вспомоществование? Кто сподвиг на веру, соблазны сокрушающую? Так за что спрашивать?
Эти колебания между риторическим и безответным тоже вечны.
Кладбища растут. Без войны растут. Или война переместилась внутрь каждого. Ведь ничто никуда не исчезает… Жизнь мы любим, но ею не дорожим. Как водой, воздухом, цветами, пеньем птиц и всем естественно данным. Особенно в молодости. Молодые в своем сознании бессмертны. В погоне за адреналином и грают в роковую рулетку. И ровнехонько угождают под тихую кладбищенскую сирень во цвете лет. Счастливые, ибо не доживут до немощи, хворей и разочарования во вчерашних фетишах. Уйти на взлете, а не угаснуть в склепе – это красиво. Смерть вообще любит романтизацию.
Вчера узнал, что умер мой знакомый. Ни с того, ни с сего. Не пил. Прежде был запойным, но давно завязал. Собирался жениться. Хотя от прежнего брака имел троих детей. Был поэтом, рожден в поэтической семье. Уральские гены. И чего-то вот прибрался. Не допевши свою песнь. Одновременно в Москве же умер другой поэт – в возрасте, но крепко пивший. Прямо на работе и с утра. Я помню, как однажды в гостинице «Украина» не смог перепить его со товарищи. Те были с Пензы. Я студент. Покойный уже в возрасте. Он спокойно уехал домой, удалился тихой, степенной, не шатающей походкой, а я еле добрался, хотя жил рядом. Даже не помню, как у меня это получилось. Это другая порода – редакционные пьяницы. Сейчас таких не производят. И здоровый образ жизни не причем. Так что у каждого свой срок, но пункт прибытия один – под сирень. Другой мой знакомый умер сразу после прибавки в пенсии. Запил от радости, а заодно от печали – недавно похоронил мать. И что стало решающим фактором – кто ж скажет. Врачи нашли цирроз печени. Хотя был он язвенником. А мы так славно ездили по грибы, и покойный был зело популярен у дам бальзаковского возраста.
Вокруг могилы моей матери на краю кладбища за год образовался филиал в четверть уже имеющегося некрополя. И в большинстве народ не старый. Это наводит на размышления особого порядка. Вот, кстати, порядком в деревне называют одну из сторон улицы. «Ты где живешь?». «На верхнем порядке». Когда моя деревня вымирала, ее единственная улица становилась похожей на щербатый старушечий рот. Где двух дворов не хватает, а где и пяти. Это, между прочим, даже на детское восприятие действует депрессивно. Потому и помню. Почему исход так гнетущ? Ведь ничто никуда не исчезает... Деревни нет – незаживающая рана. Родителей нет – фатальное сиротство. И будет ли обещанная встреча?
Одно лишь незыблемо: на стадионе «Урожай» матч состоится в любую погоду.
