Сегодня история о том, как Иосиф Сталин спасал свой режим в 1941 году.
Данила Трофимов, редактор 1001.ru
 |
|
Резолюция Сталина на послании наркома ГБ СССР Меркулова и телеграммы Сталина, свидетельствующие о дружеских отношениях СССР с гитлеровской Германией в конце 1939 года |
 |
Как Сталин за счет территориальных уступок спасал свой режим в июне 1941 года
Через несколько дней после начала войны, в июне 1941-го, посланник Болгарии в Москве Иван Стаменов был приглашен в ресторан «Арагви» неким Павлом Анатольевичем Павловым, который отрекомендовался секретарем самого Берии. То, что посланник услышал от влиятельного собеседника, поражало воображение. Оказывается, Сталин передает германскому правительству предложение о мире. Причем готов на огромные территориальные уступки.
В качестве «секретаря Берии» выступил высокопоставленный чекист, руководитель Особой группы НКВД Павел Судоплатов. А вопросы и предложения, изложенные Стаменову для передачи в Берлин, он получил от Берии. Их перечень и смысл не оставляет сомнений в авторстве. Совершенно узнаваемый сталинский стиль с двукратным повтором: «Что Германию устроило бы, на каких условиях Германия согласна прекратить войну, что нужно для прекращения войны».
Интересно другое. Сталину напрочь отказало чувство реальности. Он, как утопающий, цепляющийся за соломинку, полагал, что еще не поздно все остановить, превратить в ограниченный инцидент на границе, в своего рода наглядную демонстрацию немецкой силы для подкрепления территориальных требований. А ему — Сталину — теперь надо лишь убедить всех в необходимости нового Брестского мира. Да, позорного, но необходимого для спасения страны.
 |
| Выступавший в роли переговорщика с Гитлером (через посредника) чекист Павел Судоплатов |
Что заставило в 1953-м Судоплатова написать этот документ о своем участии в таком позорном деле? Ведь вполне возможно, он ускорил его арест как доверенного лица Берии. Для Судоплатова, осознававшего, сколь наказуема может быть эта акция, важно было отмежеваться и от Берии, и от этого чрезвычайно опасного дела. Уступка Гитлеру территории — «измена Родине» в чистом виде! Главное — не оказаться здесь крайним.
Задним числом Судоплатов придумал объяснение позорной сталинской инициативе. В своих мемуарах он хитрит, относя это событие к 25 июля (месяцем позже), и в корне меняет его смысл, дескать, это была всего лишь дезинформация с целью выиграть время для собирания сил.
В своих показаниях в прокуратуре 10 августа 1953-го Судоплатов был точнее. Он текстуально воспроизвел 4 пункта, продиктованных Берией, вспомнив и о грозном предупреждении наркома держать все в строжайшей тайне, иначе Судоплатов и его семья «будут уничтожены». Будучи арестованным, 21 августа 1953-го на первом же допросе Судоплатов пояснил, что со Стаменовым он встречался как с агентом, а вовсе «не вел переговоры как с послом», и вообще, если бы не был уверен, что это задание от советского правительства, — то не выполнял бы его.
Да и Берия вынужден был оправдываться. На допросе 11 августа 1953-го он рассказал, как его вызвал Сталин и спросил: «В Москве ли еще Стаменов?» Узнав, что в Москве, Сталин очень хотел через его связи в Берлине выяснить: «Чего добивается Гитлер, чего он хочет?»
После предъявления ему объяснительной записки Судоплатова Берия ответил, что первые два пункта правильны, а про остальные он «не помнит»6. Через два дня Берию вновь допросили об этом эпизоде, «обрадовав» тем, что теперь постановлением прокуратуры от 12 августа 1953-го ему добавлено обвинение в «измене Родине». Берия вновь стал упирать на то, что выполнял прямое задание Сталина, и теперь вспомнил и подтвердил и остальные пункты сталинского предложения Гитлеру, правда, уточнив, что речь шла не обо всей Украине и Прибалтике, а лишь об их части, и ничего не говорилось о Белоруссии, Буковине и Карельском перешейке. На следующий день, 14 августа 1953-го, Берия добавил: «Судоплатову я верил, не сомневался в нем, считал его смелым, находчивым, а также имел указание от И.В. Сталина не вводить новое лицо для связи со Стаменовым».
После проведенной встречи со Стаменовым контролировалась шифровальная переписка посольства Болгарии с целью выяснить, передавались ли сталинские «мирные предложения». Об этом Берия докладывал Молотову. Объяснялся ли Молотов в 1953-м с членами Президиума ЦК КПСС по поводу этого события — неизвестно. И навечно замолчал инициатор возможной сделки с Гитлером — усопший диктатор.
Гитлер говорил со Сталиным
Откуда у Сталина взялась уверенность, что, получив отступного, Гитлер оставит его в покое? Накануне войны в потоке поступавших в Кремль разведдонесений было одно прелюбопытное сообщение от источника Лицеиста. Оно легло на стол Сталина 25 мая 1941-го: «Германский план войны с Советским Союзом разработан самым детальным образом. Максимальный срок войны 6 недель. За это время Германия овладела бы почти всей европейской частью СССР, но правительства в Свердловске не трогала бы. Если Сталину после этого удалось бы спасти социалистический строй в остальной части СССР, то Гитлер этому не мешал бы».
Этому источнику в Кремле вполне верили. Лишь после войны выяснилось, что обладавший обширными связями в верхушке рейха Лицеист (он же латышский корреспондент в Берлине Орестс Берлинкс) — агент-двойник, выполнявший прямые указания германского руководства. А ведь его сведения принимались Сталиным за чистую монету. И неудивительно, все его предсказания сбывались, например, о предстоящем захвате Югославии. Устами Лицеиста со Сталиным говорили Гитлер и Риббентроп, они напрямую посылали сигналы о том, что ждет СССР и его вождей.
История приобретения Лицеиста в качестве источника информации резидентом советской внешнеполитической разведки в Берлине Амаяком Кобуловым (псевдоним Захар) в полной мере открылась в 1947-м, когда на Лубянке допросили арестованного офицера германской разведки Зигфрида Мюллера. С 1940-го Мюллер служил в реферате «4-D» гестапо (слежка за иностранцами, аккредитованными в Берлине), а весной 1941-го он — референт русского сектора «Абверштелле-Берлин». Согласно его рассказу, в августе 1940-го заведующий отделением ТАСС в Берлине Иван Филиппов-Юдин11 сделал Берлинксу предложение сотрудничать с советской разведкой, но Берлинкс тут же явился с этим в гестапо. Там моментально оценили ситуацию, и штандартенфюрер СС Рудольф Ликус завербовал Берлинкса (в гестапо он получил псевдоним Петер), а затем использовал как канал дезинформации. Через несколько дней Филиппов связал Берлинкса с резидентом Кобуловым.
Кобулов был в восторге от нового приобретения. Ему казалось, что Берлинкс ценный и многообещающий источник, обладавший обширными связями в верхушке рейха. Агенту присвоили псевдоним Лицеист и платили ежемесячно от 300 до 500 рейхсмарок. Немалая сумма! По словам Мюллера, донесения Берлинкса докладывались Гитлеру и Риббентропу, а немецкая дезинформация, передаваемая через него Кобулову, просматривалась и утверждалась Гитлером.
Берлинкс вошел в доверие к Кобулову настолько, что — то ли хвастаясь, то ли в порыве откровенности — тот ему заявил, что его доклады он направляет лично Сталину и Молотову. Разумеется, все услышанное от резидента Кобулова Берлинкс тут же передавал штандартенфюреру СС Ликусу. Последнее сообщение Берлинкса о том, что Кобулов говорил, будто советское правительство не хочет войны с Германией, разозлило фюрера. На этом донесении Гитлер написал «лгун» и приказал Берлинкса арестовать. Однако его не арестовали, а как-то этот вопрос замяли и отправили в Швецию продолжать тайную службу.
А в Кремле доверяли Берлинксу полностью. Особенно понятными были для Сталина его сигналы о том, что военные приготовления вермахта на советской границе — всего лишь способ давления с целью добиться определенных уступок. И на сей счет скоро грядет германский ультиматум. Сталин его ждал. Ждал так, что терял терпение.
Не случайно за неделю до начала войны в печально знаменитом сообщении ТАСС от 14 июня13 выражено прямо-таки недоумение по поводу отсутствия немецкого ультиматума и сожаление, что Германия «не предлагает какого-либо нового, более тесного соглашения». Этим сообщением Сталин пытался хоть как-то закамуфлировать концентрацию советских войск на границе и их наступательную конфигурацию. При этом явно намекал: а где ультиматум? Ведь ранее Гитлер всегда действовал по одной схеме — сначала требования, при последующем отказе — атака. По мысли Сталина, войну вполне можно было оттянуть, лавируя…
А если нет — то, дождавшись ультиматума, ударить самому, но не выглядеть при этом агрессором.
На сталинский зондаж (сообщение ТАСС от 14 июня) немцы не ответили и даже не сообщили о нем в своей прессе. Просто сделали вид, что не заметили. Степень раздражения и нервозности Сталина легко оценить по его знаменитой резолюции на сообщении наркома госбезопасности Всеволода Меркулова №2279/м от 17 июня 1941-го, в котором со ссылкой на источники в штабе германской авиации и министерстве хозяйства говорилось о том, что «все военные мероприятия по подготовке Германии к вооруженному выступлению против СССР полностью закончены, и удар можно ожидать в любое время»14. В сообщении говорилось, что и Венгрия примет участие в военных действиях на стороне Германии, а источник в министерстве хозяйства дал перечень функционеров рейха, назначенных начальниками военно-хозяйственных управлений «будущих округов» оккупированной территории СССР в Киеве, Москве и на Кавказе.
На этом сообщении Сталин ярким зеленым карандашом начертал: «Т-щу Меркулову. Может, послать ваш «источник» из штаба Герм. авиации к … матери. Это не источник, а дезинформатор. И. Ст.». Можно догадаться, что вызвало его гнев. Пункт второй сообщения был крайне неприятен и разозлил Сталина: «В кругах штаба авиации сообщение ТАСС от 6 июня воспринято весьма иронически. Подчеркивают, что это заявление никакого значения иметь не может». Не только перепутали дату столь важного для Сталина сообщения ТАСС, но и смеют иронизировать вдобавок. Над тем, что казалось вершиной его государственной мудрости и дипломатического искусства, над его последней надеждой… К слову, немецкие антифашисты Харро Шульце-Бойзен — обер-лейтенант люфтваффе (агентурный псевдоним Старшина) и Арвид Харнак — старший советник министерства экономики (агентурный псевдоним Корсиканец) поплатились жизнью за свою работу на советскую разведку. Оба были казнены в 1942-м.
Не мог знать Сталин содержания записи Геббельса в дневнике, сделанной 16 июня — за считанные дни до начала войны. Министр пропаганды зафиксировал услышанное им от Гитлера объяснение грядущей развязки: «На сей раз делаем все иначе — мы не полемизируем в прессе, замыкаемся в полном молчании, а в день «Х» просто наносим удар».
События развивались стремительно, и в Кремле нарастала паника. 21 июня Геббельс записывает в дневнике: «Вопрос относительно России обостряется с каждым часом. Молотов просился с визитом в Берлин, однако получил решительный отказ. Наивное предположение. Этим надо было заниматься полгода назад… В Финляндии мобилизация. Теперь-то Москва, должно быть, заметила, что грозит большевизму…».
Да, Гитлер схему поломал. Ультиматума не было. Ударил первым, и ударил мощно. Сказать, что Сталин растерялся, — ничего не сказать. Он был раздавлен и морально сломлен. Выступить в первый же день перед населением не смог, поручил Молотову. Отсюда и риторика обиженных — «вероломно напали». Итак, что делать? Уступить и сохранить свою власть хотя бы в части страны! Причем чем раньше уступить, тем ближе ехать. Может, и не придется в Свердловск, а, пожертвовав западными областями и Прибалтикой, удастся и в Москве усидеть.
Гитлер предлагал Сталину убраться за Урал, а Сталин был готов пожертвовать в основном своими территориальными приобретениями 1939–1940 годов. Как точно отмечает историк Сергей Случ: «Сталин не понимал сущности Гитлера-политика, признававшего только один аргумент — силу. И те конвульсии на международной арене, которые демонстрировал Кремль весной 1941 г., в полной мере отражали эту неадекватную оценку происходящего».
Осталось неясным, передал ли Стаменов информацию по назначению. Берлин молчал. Гитлер верил в силу германских войск и в сталинских уступках не нуждался. Он полагал, что место Сталина все же не в Москве, а за Уралом. Кажется, в 1942-м, в узком кругу, на вопрос, кому доверить управление территорией СССР за линией Архангельск–Киров–Астрахань, куда немецкие войска не пойдут, фюрер высказался в том же духе: дескать, Сталину и доверим, он же знает, как управляться с этим народом.
«Когда кремлевскими стенами живой от жизни огражден…»
Минули годы. Генералиссимус Сталин овеян славой, и придворные историки пишут «правильную историю войны» — историю его побед. Но он помнит о том, что тайну его трусости и глубины падения в 1941-м знают три человека. Они знают то, чего лучше бы им не знать. Именно такое объяснение можно дать дальнейшим событиям, когда в 1950-м, вроде бы ни с того ни с сего, Сталин предложил министру госбезопасности Абакумову арестовать Судоплатова. Об этом рассказал и сам Берия, будучи под арестом (пунктуация оригинала):
«…в 1950 году в середине или в начале года Абакумов, будучи у меня в Совете Министров по другим вопросам, рассказал, что он имеет указание И.В. Сталина арестовать Судоплатова, Эйтингона и ряд других сотрудников. Абакумов не сказал мне за что их надо арестовать. Для меня было ясно, что арест Судоплатова означал его уничтожение. Поэтому я сказал Абакумову, чтобы он еще раз поговорил со Сталиным, тем более что причин ареста Судоплатова Абакумов не назвал. Я сказал Абакумову: «Я бы на твоем месте сохранил Судоплатова и не дал бы уничтожить».
Сталинский демарш обеспокоил Берию. Он понимал, что, может быть, несложно расправиться с Судоплатовым, но потом ведь настанет и его очередь. А кто следующий, Молотов? В последние годы жизни диктатора тень недоверия легла и на того и на другого. Берию он держал «в узде» с помощью «Мингрельского дела», а Молотова вытеснил из «узкого руководства», публично раскритиковав на октябрьском (1952) пленуме ЦК КПСС как «капитулянта», пасующего перед Западом. Наверное, в дальней перспективе Сталин уготовил всей этой троице плохой конец. Но 5 марта 1953-го внесло свои коррективы.
Из объяснительной записки Павла Судоплатова в Совет Министров СССР:
«7 августа 1953 г.
Докладываю о следующем известном мне факте.
Через несколько дней после вероломного нападения фашистской Германии на СССР, примерно числа 25–27 июня 1941 года, я был вызван в служебный кабинет бывшего тогда народного комиссара внутренних дел СССР Берия.
Берия сказал мне, что есть решение Советского правительства, согласно которому необходимо неофициальным путем выяснить, на каких условиях Германия согласится прекратить войну против СССР и приостановит наступление немецко-фашистских войск. Берия объяснил мне, что это решение Советского правительства имеет целью создать условия, позволяющие Советскому правительству сманеврировать и выиграть время для собирания сил. В этой связи Берия приказал мне встретиться с болгарским послом в СССР Стаменовым, который, по сведениям НКВД СССР, имел связи с немцами и был им хорошо известен <…>.
Берия приказал мне поставить в беседе со Стаменовым четыре вопроса. Вопросы эти Берия перечислял, глядя в свою записную книжку, и они сводились к следующему:
1. Почему Германия, нарушив пакт о ненападении, начала войну против СССР;
2. Что Германию устроило бы, на каких условиях Германия согласна прекратить войну, что нужно для прекращения войны;
3. Устроит ли немцев передача Германии таких советских земель, как Прибалтика, Украина, Бессарабия, Буковина, Карельский перешеек;
4. Если нет, то на какие территории Германия дополнительно претендует.
Берия приказал мне, чтобы разговор со Стаменовым я вел не от имени Советского правительства, а поставил эти вопросы в процессе беседы на тему о создавшейся военной и политической обстановке и выяснил также мнение Стаменова по существу этих четырех вопросов.
Берия сказал, что смысл моего разговора со Стаменовым заключается в том, чтобы Стаменов хорошо запомнил эти четыре вопроса. Берия при этом выразил уверенность, что Стаменов сам доведет эти вопросы до сведения Германии…»
(Российский государственный архив социально-политической истории. Ф. 17. Оп. 171. Д. 465. Л. 204–208; опубликовано в сборнике: 1941 год. М., 1998. Т. 2. С. 487–490.)
Никита Петров
