Не так давно исполнилось 70 лет со дня смерти Веры Мухиной — выдающегося советского скульптора, прославившегося своими творениями на весь мир.
В архиве сохранились некоторые документы, имеющие отношение к последним просьбам замечательного мастера, изложенным в ее письме-завещании, адресованном кремлевским «верхам».
Веру Мухину сегодня помнят прежде всего как автора статуи «Рабочий и колхозница», которая украсила в 1937-м советский павильон на Всемирной выставке в Париже, а потом вернулась в Советский Союз и через год была установлена в Москве у ВДНХ. Спустя некоторое время эта скульптура стала эмблемой киностудии «Мосфильм».
В списке примечательных мухинских работ — легендарный, знакомый всем жителям СССР предмет, широко используемый в быту, — граненый стакан. Именно Вера Игнатьевна разработала его форму, ставшую классической.
Хотя сам стакан как таковой появился еще в эпоху Петра Великого, но его наши предки делали вручную. А Мухина осенью 1943 года изменила пропорции этого сосуда для питья, сузила его книзу, сделала гладкий верхний ободок и поработала с наружным оформлением граней. Получившийся в итоге стакан столь знакомого всем жителям страны вида имел отныне стандартный объем — 200 мл. Так что у нас был повод отметить 80-летний юбилей этого предмета, столь востребованного среди широких масс населения.
К слову сказать, позже все та же скульптор В.Мухина придумала еще и форму популярных в Советском Союзе пивных кружек.
Осенью 1953 года Вера Игнатьевна тяжело заболела. Предчувствуя свой скорый уход, она отправила прощальное письмо — по сути, завещание — одному из руководителей страны, Вячеславу Молотову (сейчас оно хранился в Российском государственном архиве новейшей истории).
Почему скульптор обратилась именно к Молотову? Дело в том, что прежде он не раз спасал ее от арестов. Известно, что весной 1937-го на Мухину в органы НКВД поступил донос. Веру Игнатьевну обвинили в саботаже и во вредительстве. «Бдительные» авторы этой бумаги утверждали, что якобы скульптура «Рабочий и колхозница» по воле автора имеет потайной антисоветский смысл: в складках сарафана колхозницы проглядывают черты лица «врага народа» Троцкого.
Проверкой доноса занялись два члена Политбюро: Воротников и Молотов. Они прибыли на завод, где изготавливали обе громадные скульптуры. Первый из этих высокопоставленных партийцев дал указание убрать мешки под глазами колхозницы. А Молотов разрешил оставить сарафан колхозницы в прежнем виде, не найдя там и намека на чей-либо портрет. Зато он предложил убрать развевающийся шарф, который она держит в руке. Впрочем, Мухина убедила Вячеслава Михайловича, что шарф нужен для равновесия всей скульптурной группы.
Кстати, сам Молотов письменных воспоминаний о встречах с Верой Игнатьевной не оставил. Только уже под конец жизни, во время одной из бесед с поэтом Феликсом Чуевым, он как-то вскользь упомянул, что был на выставке Мухиной, когда скульптор только еще работала над своей знаменитой композицией, и его удивило, что обе фигуры — и рабочий, и колхозница — были голыми. «Я, — признался Молотов Чуеву, — попросил их все-таки одеть».
В некоторых случаях, когда даже Молотов оказывался бессилен, Мухина вынуждена была обращаться к самому Сталину. В партийных архивах сохранилось ее письмо вождю, отправленное 12 мая 1946 года. Скульптор жаловалась, что она сделала проекты памятников Горькому, челюскинцам, обороне Севастополя, авиации, Чайковскому, а также три варианта скульптурных групп для Москворецкого моста и Фонтана национальностей. «Ни один из них поставлен не был, — писала Мухина Сталину, — не потому что они были забракованы, а просто потому, что не были просмотрены лицами, имеющими право утверждать их к постановке».
Эта жалоба попала к тогдашнему главному идеологу партии Андрею Жданову. Тот дал указание председателю Комитета по делам искусств Михаилу Храпченко и начальнику Агитпропа ЦК ВКП(б) Георгию Александрову: «Ознакомьтесь с письмом Мухиной. Она заслуживает всяческого внимания. Сообщите, как по-Вашему надо решить вопросы, поставленные т. Мухиной». Но Храпченко отправил Жданову весьма уклончивый ответ. Он сообщил, что инстанции из всех работ Мухиной приняли лишь монумент Горькому, другие же работы ей или не заказывались, или выполнены неудачно, а проект памятника Чайковскому предложил рассмотреть в ЦК.
Подчеркнем — Храпченко, несмотря ни на что, был не худшим управленцем. После него Комитет по делам искусств возглавил Поликарп Лебедев. Вот уж кто точно оказался воинствующим невеждой и очень долго гнобил Мухину.
Одно время вопросы культуры в правительстве курировал маршал Ворошилов. Но Мухина предпочитала, когда у нее возникали неприятности, все-таки искать поддержку у Молотова. Она считала этого высокопоставленного функционера самым разбирающимся в вопросах искусства человеком из всего правительства.
В своем предсмертном письме Мухина просила Вячеслава Михайловича: «Не забывайте изобразительное искусство, оно может дать народу не меньше, чем кино или литература. Не бойтесь рисковать в искусстве: без непрерывно, часто ошибочных поисков у нас не вырастет свое новое искусство».
Хотя Вера Игнатьевна при жизни пять раз удостаивалась Сталинской премии, ей часто приходилось в коридорах власти сталкиваться с непониманием и даже отрицанием своих работ. Не поэтому ли она в упомянутом уже письме обратила внимание Молотова на засилье в ведомствах, отвечавших за культуру, ретроградов да и попросту невежд. «Почистите аппарат управления искусством, — многие его руководители вместо помощи художникам загоняют их до смерти; иногда берут и взятки».
Правда, скульптор при этом ни одной конкретной фамилии взяточников не назвала. Почему? Точно известно, что много лет Мухиной всячески мешал начальник главка изобразительных искусств в Комитете по делам искусств Петр Сысоев. Не его ли Вера Игнатьевна предлагала «почистить»?
Третья ее просьба, изложенная в письме Молотову, касалась многострадального памятника Петру Чайковскому. Мухина работала над ним с конца 1920-х. Сперва она выполнила бюст композитора для музея в подмосковном Клину. А в год Победы получила персональный заказ на создание памятника автору «Лебединого озера» для Москвы от Всесоюзного комитета по делам искусств.
Мухина хотела изобразить Петра Ильича, дирижирующего стоя. Но высокопоставленные чиновники дали скульптору понять, что целую площадь под памятник ей в столице никто не выделит. Надо было всю композицию вписать в маленький дворик перед консерваторией. И тогда Мухина решила усадить своего Чайковского в кресло перед пюпитром с раскрытой нотной тетрадью.
Худсовет Комитета по делам искусств одобрил работу скульптора лишь в феврале 1947-го. Но неожиданно с критикой этого монумента выступила группа композиторов. Шебалину, Асафьеву и их соратникам сомнительной показалась встроенная в композицию памятника фигура играющего на свирели пастушка. Под давлением этих «представителей музыкальных кругов» председатель комитета Храпченко дрогнул.
Чтобы спасти свою работу, Мухина отказалась от пастушка. Однако занявший место уволенного Храпченко Лебедев на всякий случай процесс установки памятника заблокировал.
Осенью 1953 года Мухина, зная, что ей осталось жить считаные дни, в письме Молотову попросила: «Поставьте моего Чайковского в Москве. Вы, может, помните, как на просмотре «Рабочего и колхозницы» мы с Вами спорили и Вы, наконец, мне поверили, поверили чутью художника. Я Вам ручаюсь, что эта моя работа достойна Москвы».
Кроме памятника Чайковскому, Веру Игнатьевну беспокоила судьба еще четырех скульптур, над которыми она работала: «Вода», «Земля», «Плодородие» и «Хлеб». Мухина хотела, чтобы эти изваяния парами установили на площадях каких-нибудь приволжских городов. Одновременно скульптор просила выделить необходимое количество бронзы, чтобы отлить из этого металла несколько законченных ею работ.
Последняя просьба Веры Игнатьевны касалась семьи ее сына Всеволода Мухина (он после окончания физического факультета МГУ остался в альма-матер). «Очень прошу Вас, — писала скульптор Молотову, — сделать так, чтобы она (квартира-мастерская. — В.О.) осталась за моими ребятами и чтобы она не стоила им непомерных средств, так как они у меня еще не до конца оперились».
Письмо к Молотову завершалось такими словами: «…в смерти, как и в жизни всегда Ваша В.Мухина». И дата: «26 сентября 1953 года».
Умерла эта талантливая женщина-ваятель десять дней спустя, поздно вечером 6 октября. Буквально через несколько часов сын отправил Молотову мамино завещание. В сопроводительной записке он написал: «Дорогой Вячеслав Михайлович. Моя мать, Вера Игнатьевна Мухина, скончалась сегодня в 22 ч. 30 м. Спешу исполнить ее последнюю просьбу».
Молотов 8 октября распорядился прощальное послание Мухиной разослать всем членам Президиума ЦК КПСС. «Предлагаю, — сообщил он коллегам по партийной верхушке, — поручить Секретариату ЦК рассмотреть записку В.Мухиной».
10 октября все материалы поступили к одному из секретарей ЦК — Михаилу Суслову. Он дал указание первому заместителю заведующего Отделом науки и культуры ЦК Федору Хрустову: «Внимательно разберитесь с вопросами, поставленными в письме В.И.Мухиной, и подготовьте предложение».
2 ноября 1953 года Секретариат ЦК одобрил проект соответствующего постановления Совета министров СССР. Было разрешено присвоить Ленинградскому высшему художественно-промышленному училищу имя В.И.Мухиной и установить в Москве на доме 5а по переулку Островского, где жила и работала скульптор, мемориальную доску (при этом за семьей сына Мухиной чиновники оставили не все помещения в этом здании, а лишь жилую часть мастерской). Министерство культуры получило указание внести предложение об установке мухинского памятника Чайковскому, а также об организации посмертной выставки скульптора.
Отметим интересный факт. Одобрения Секретариата ЦК оказалось недостаточно. На все упомянутые мероприятия требовалось еще получить согласие Президиума ЦК. А эта самая высшая партийная инстанция свое «добро» дала только 9 ноября 1953 года.
ВЯЧЕСЛАВ ОГРЫЗКО
