Я сижу за столом и держу в руке вилку с нанизанной на нее котлетой. Отец мне говорит о чем-то, что станет возможным, когда мне будет четыре года, а я с детским упорством пытаюсь его перехитрить и доказать, что мне уже четыре. Не опуская вилки, я показываю ему четыре пальца, загнув большой: вот, видишь? Мне кажется, это достаточно убедительно. Мне три, и это самое первое мое воспоминание. Воспоминание, стиснутое 1994 годом, сжатое до масштабов однокомнатной квартиры «коробки» по улице Космонавтов ПГТ Молодёжный Карагандинской области Республики Казахстан.
Чем старше я становилась, тем больше становилось воспоминаний. Я росла, моя тень захватывала все больше пространства и, подобно ей, воспоминания тоже прибавляли в весе и все четче отпечатывались в моем сознании. Они сменяли друг друга со скоростью джейранов. К «коробке» постепенно присоединились дома моих бабушек, детский сад, зернохранилище рядом с кладбищем недалеко от нашей «коробки», магазин «Гномик» с мороженым из настоящих фризеров, Рекс (однажды утром тетя не найдет его на цепи. В то время в нашем поселке часто крали собак. Ходили слухи, что людей на это толкал голод.
До сих пор не знаю, было ли это правдой, поселковой страшилкой или детский мозг исковеркал кем-то оброненную шутку). «Коробкой» у нас назывались двухэтажные жилые дома, отличающиеся от других многоквартирных домов своей компактностью (в них было всего два подъезда) и выбеленным на совесть, словно мелом измазанным фасадом. Известка пучилась от резко-континентального, сурового климата Центрального Казахстана, и, ковырни ее пальцем, падала на темно-серый цоколь дома сплошным тонким куском.
Взросление не всегда оборачивалось воспоминаниями. Оказалось, что запомнить все либо невозможно, либо требует сверхусилий, на которые и взрослый-то мозг не всегда способен, а детский и подавно не справится. Но среди огромного количества быстро сменяющихся событий статичными оставались надежные плечи трех батыров, на которых держится жизнь всего поселка.
«Борлинское месторождение каменного угля» — эти четыре слова только для газет и новостей по «Хабару». Местные говорят просто «Борлы». Но мой родной поселок, несмотря на то что с угольной жемчужиной Казахстана его соединяет пуповина расстоянием в 100 км, едва ли можно назвать шахтерским. «Борлы» — открытое месторождение; не забои и шахты, а огромная котловина. Если встать на ее краю, то сквозь пыльную черную взвесь можно разглядеть огромные экскаваторы и БелАЗы, похожие отсюда на маленькие головки булавок на фоне необъятного куска ткани. Степь хранила под слоем земли залежи ценного горючего камня и, как настоящая казахская хозяйка, проявляла щедрость и гостеприимность, ничего для нас не жалея. Земля давала — мы брали.
Хоть нам и не повезло с реками, воды в нашем поселке и округе было вдоволь. От смерти в засушливой степи поселок спас канал «Иртыш-Караганда» — единственная воплощенная в жизнь часть проекта «Поворот сибирских рек». Иртыш стал нашим водным донором, чтобы мы тут не высохли, не вымерли. Канал проходит через весь Центральный Казахстан, тянется по всей Карагандинской области. Молодежному досталось несколько насосных станций.
Между подчиненной стихией и местными сложилось взаимовыгодное (хоть и искусственно созданное) сотрудничество: люди и скот не умирают от жажды, огороды не сохнут в обмен на регулярно смазанные и очищенные от грязи турбины и насосы. И если одна часть людей в посёлке работала на «Борлах», то другая — в Дирекции. Работать в Дирекции означало работать и в самом здании Дирекции, и на насосных станциях. Сидеть за столом с бумагами, читать чертежи, мести пол, чинить гидросиловое оборудование, охранять склады — все значило работать в Дирекции.
Натурфилософы сказали бы, что Молодежный собрал «комбо» из четырех элементов. И если огонь маскировался под уголь, земля под степь, а вода — под канал, то воздухом над нашим поселком всегда был смог от котельных, жгущих добытый уголь.
Но разве ребенка интересуют градообразующие предприятия? Я и слов таких не знала. Пока одни люди работали на угле, а другие на воде, я мечтала только о том, чтобы никогда не ходить в детский сад, ненавидела дневной сон и была счастлива, когда старшая сестра забирала меня оттуда и по дороге домой вела есть мороженое в «Гномик». Мороженое подавали в стальных креманках, и если я набирала в рот чуть больше, чем могла проглотить за раз, холод сводил мне лоб так сильно, что я чувствовала, как прямо посередине на нем бьется венка. Даже сейчас, когда я вижу в зеркале эту вену, я мгновенно вспоминаю то мороженое, впитавшее в себя и угольную пыль, и капли воды, и запах типчака, и тот смог, которым мы все дышали. По сей день я не знаю мороженого вкуснее.
