Столетний юбилей Бориса Васильева заставил задуматься о цене, которую платят писатели за бессмертие имени

— Моя мама познакомилась с Васильевыми в пятидесятых годах. В 1973 году мама погибла: она ехала как раз к своим друзьям помогать делать ремонт в их только что купленном доме в Солнечногорске. В пути произошло непоправимое. А поскольку отец давно не участвовал в нашем воспитании, мы с братом остались одни. После случившегося Борис Львович и Зоря Альбертовна позвали нас к себе...

— Для них вы и Николай стали любимыми детьми, поэтому я смело могу спрашивать о семейных традициях. Как в доме Васильевых отмечали 9 мая? Это был исключительно праздник, момент оплакивания миллионов погибших соотечественников или первое и второе одновременно?

— Не могу сказать, что 9 мая отмечали с помпой, но в этот день чтили погибших и собирались, конечно же, за столом. Борис Львович радовался угощениям Зори Альбертовны и тому, что она позволяла поставить бутылочку и по рюмочке выпить. И, конечно же, говорил что-то, но какие-то очень простые слова.

— Ходил ли Борис Львович на военные парады — я не имею в виду современное шествие «Бессмертный полк», а на советские торжества в честь Победы.

— Нет, никаких парадов не было. Он ценил время и позволял себе отвлечься на трапезу, и то она не весь день продолжалась.

— Существует такой либеральный тренд — утверждать, что «настоящие ветераны» никогда о войне не вспоминали, что для них ВОВ — в силу своей трагичности — стала «фигурой умолчания».

— Бориса Львовича точно нельзя назвать подверженным психологическим штукам типа «я ни о чем не говорю». Он, конечно, ни о чем не умалчивал и очень спокойно рассказывал о Великой Отечественной, отвечал на все наши вопросы, о чем бы я и брат не спрашивали. Другое дело, что не навязывал свое мнение.

И нужно учитывать, что, когда я оказался в семье Васильевых, после войны прошло достаточно много времени, она не была делом живого вспоминания и обсуждения — мы жили нормальной жизнью, беседовали о том, что случилось на работе и что выросло в саду.

— И все-таки что сохранилось у вас в памяти из фронтовых рассказов?

— Мало что; все-таки с момента ухода Бориса Львовича прошло 11 лет, а сколько с 1973 года — страшно представить.

Все, что знаю, взято из мемуаров Васильева, скажем, из книги «Век необычайный».

— В фильме «В бой идут одни «старики» есть драматическая сцена, где наши бойцы дают себе обещание вернуться в места сражений после Победы. Совершал ли поездки по местам личной боевой славы Борис Львович?

— Нет, такого не было. Но однажды правительство Болгарии пригласило Васильева посетить страну; они все оплатили: и дорогу, и проживание… И мы — Борис Львович, Зоря Альбертовна и я — поехали, побывали в местах, священных для болгар: на горе Шипка, например, где русские воины сражались с турками за независимость болгарского государства.

Там Борис Львович получил дополнительный материал для написания семейной хроники рода Алексиных (представители этого знатного рода воевали с османами в Болгарии и Сербии, а потом участвовали в двух мировых войнах. — И.В.). И в первую очередь для романа «Были и небыли» и «Скобелев, или Есть только миг…».

Но главное — там он зарядился уверенностью в том, что эти книги нужны.

— Как вам и ему показалась братская Болгария?

— Очень дружелюбная, гостеприимная — «страна с душой нараспашку».

— Когда писатель приближается к смерти, он часто пересматривает внутренний список собственных произведений. Какую книгу Борис Львович считал важнейшей в последние годы?

— Каждая новая вещь поглощала его целиком, так что он считал главным происходящее с ним здесь и сейчас.

У меня журналисты часто спрашивают: «Как Борис Львович реагировал на то, что его книги или фильмы, созданные по его сценариям, в разные периоды заставляли класть на полку. Я отвечал: он спокойно откладывал и переключался на другое, его отношение таким было: «А, не хотите? Ну так мне есть чем заняться!».

И все печаталось и выходило на экран позже, зато Васильев ничего не редактировал и не разрушал изначального творческого импульса. Что многие писатели при СССР, к сожалению, делали из-за критики и цензуры.

— А каков ваш выбор, что считаете вершиной творчества Бориса Васильева?

— Со мной работает тот же механизм — то, что читаешь, тебя полностью захватывает. Когда я прочитал повесть «А зори здесь тихие...» — она тогда только-только вышла, — стало понятно, что это очень круто, выражаясь современным языком.

Потом настал черед романа «Не стреляйте белых лебедей». И тогда, и сейчас я воспринимал его как евангельскую притчу, воплощение веры Бориса Львовича. Он не был воцерковленным или даже просто религиозным человеком, но при этом каждое его произведение содержало идею добра и любви, а Бог и Любовь — это слова-синонимы.

Когда я взял в руки роман «Были и небыли», возникло ощущение, что читаю книгу писателя XIX века уровня Достоевского. Я был восхищен и впитывал главу за главой...

— Вы говорили о восхищении Борису Львовичу?

— Говорил, и он принял мои слова с благодарностью.

— Признайтесь, а читательские замечания делали?

— Бывало и такое. Членам семьи Борис Васильев показывал новые произведения в виде распечаток, а отдельные листки воспринимаешь совершенно по-другому. Книга кажется чем-то закрытым и готовым, и желание критиковать сразу отсекается.

А если имеешь дело с «черновичком», то вроде бы как можно сказать, что, на твой взгляд, получилось не очень. И когда я делал замечания, Борис Львович их тоже благодарно принимал. Не знаю, вносил ли он при этом правки, но выслушивал.

— Борис Васильев проводил семейные чтения новых произведений?

— Если вы имеете в виду светское мероприятие, когда автор читает что-то узкому кругу друзей, попивая остывший чаек, то такого не было. Борис Львович, как я уже упоминал, показывал рукописи книг нам и, видимо, кому-то еще.

Первым читателем и достаточно строгим редактором была Зоря Альбертовна — к ней Борис Васильев очень внимательно прислушивался, ее влияние было посильнее, чем мое.

— Петр, в столетний юбилей вы можете наконец-то раскрыть ваши планы по открытию музея Бориса Васильева в Солнечногорске, где оборвался его земной путь?

— После того как моих родных не стало (в 2013 году, когда ушли Борис Васильев, Зоря Альбертовна и брат Петра Николай. — И.В.), я лелеял эту идею и постепенно шел к ее воплощению, а за последние три года значительно продвинулся вперед.

В конце мая я объявил об открытии музея-усадьбы Бориса Васильева и принял первую группу посетителей, сформированную из участников Васильевских чтений.

— Музей оформлен юридически?

— Пока нет, зато на 90% готов принимать посетителей. Конечно, остается ряд проблем, которые мне решить не под силу — скажем, отремонтировать участок дороги, ведущей от главного шоссе к усадьбе. Здесь я уповаю на помощь местных и областных властей.

— Что вам как единственному хранителю наследия Васильева удалось сохранить из домашней обстановки, личных вещей?

— В доме сохранена вся мебель, гостиное и обеденное пространство. Прямо сейчас мы можем подняться по лестнице и попасть в кабинет Васильева, отреставрированный с сохранением внешнего облика. Такая же ситуация с его верхним, летним кабинетом. Вообще, я объединил два кабинета — московский и дачный, все, что было в них ценного, сейчас здесь: колоссальное количество книг (из московской, дачной и моей личной библиотеки), а также коллекции Васильева.

Борис Львович собирал миниатюрные книжки — вот они; курил, пока врачи ему не запретили, трубку — их было много разных, и все они сохранены. А еще очки, ремни — Борис Васильев, вы же знаете, любил офицерские кожаные ремни…

И есть огромное количество подарков, привезенных людьми отовсюду: из Китая, Индии, какие-то сувениры на тему лебедей, подсвечники, пресс-папье…

— А письменный стол? Кажется, это тот ключевой артефакт, вокруг которого вырастают стены личного музея каждого писателя?

— Стол немного отремонтировали, потому что он дышал на ладан, но это на 100% тот самый стол. На столе — монитор компьютера, клавиатура, мышка…

— Это современные инструменты писательства, а где пишущие машинки?

— Одну машинку я подарил в музей Васильева в его родном Смоленске. А вторая, переносная машинка лежит в «запасниках», ей место я еще не нашел — подумал, будет странным, если она и компьютер будут стоять рядом.

— Где находятся в настоящий момент фронтовые медали и ордена Бориса Васильева?

— Их нет! Сохранились только наградные документы, сами ордена и медали украдены.

Я не знаю, как это произошло, видимо действовал очень профессиональный вор: залез куда надо, нашел что надо и похитил.

Хотя я думаю, что орденские книжки в каком-то смысле важнее. И остался военный билет.

— Времен ВОВ или более поздний?

— Послевоенный. Об окружении, в котором оказался Борис Львович, там сведений нет.

— А что касается писательского архива… какова его судьба?

— Весь архив Бориса Васильева находится в этом доме.

— Государственный архив литературы и искусства, отдельные филологи и филологические вузы обращаются к вам за рукописями Васильева?

— Как-то один архив обращался, причем не лично ко мне; но я в любом случае не ответил. Если отдам все, то сам потеряю доступ к этим сокровищам.

— Обнаружены ли вами в архиве неизданные, неизвестные читателям тексты?

— Найдено несколько художественных произведений, неоконченных, среди них повесть о Несторе Махно. Я планировал к 100-летию издать сборник незавершенных повестей, но отложил на потом. Слишком показались они мне неоптимистичными, показывать и обсуждать их сейчас было бы несвоевременно.

И остается огромный массив рукописей. Если повести Борис Львович успел оцифровать, то это нерасшифрованные тексты.

А к дневникам, которые Васильев вел с 60-х годов, я даже не подступался. Мне еще предстоит принять решение, обнародовать ли их или оставить музейными экспонатами.

— В чем причина ваших колебаний?

— Дневники слишком интимны, они создавались не для печати, там ряд семейных моментов. Нужно сильно фильтровать, делая все это достоянием публики.

— Представим, что выйдет — с учетом результата разбора архивных «завалов» — новое полное собрание сочинений Бориса Васильева. Сколько томов в нем может быть?

— Я могу прикинуть на глазок. Сегодня существует двенадцатитомник. В нем далеко не все. Думаю, шесть томов точно присоединить можно.

— Это будут тексты последних лет?

— Лет за шесть до ухода Борис Львович перестал работать, так что нет. В какой-то момент он просто не мог подняться к себе в кабинет — мешала сердечная аритмия, он проводил все время в комнатке на первом этаже. Но до этого — в начале 2000-х и в 90-е — успел создать историческую серию о русских князьях, роман «Глухомань», рассказы и публицистику…

В декабре 2023 года «Московский комсомолец» писал о разрушающемся памятнике в Солнечногорске. К юбилею монумент подновили и заменили постамент, но осадочек остался. В России есть полновесный, соответствующий масштабу личности памятник Васильеву?

— Есть памятник-бюст в Смоленске, рядом с библиотекой, где музейчик Васильева — туда как раз ушла пишущая машинка из московского кабинета. Установили мемориальную доску в Воронеже — на фасаде школы, где он учился. А в Москве на улице Часовой 5 б — на доме, где жил Васильев до переезда на дачу, в 2018-м открыли одновременно доску и памятник в виде углового барельефа, он там очень похож.

— Плюс «знаменитый» солнечногорский монумент…

— Не очень хотел об этом вспоминать, но то, что установлено возле библиотеки им. Васильева, — позорный предмет, а не памятник.

Я элементарно не принимаю того, какой там Борис Львович. Почему без очков, к которым все привыкли? Зачем ему «обрубили» руки от плеч — это что, скульптура мученика, пострадавшего за свои идеи?

И зачем, в конце концов, было изготавливать все это из такого недолговечного материала?

Иван Волосюк

Источник