Стремящиеся убедиться

Это маленькое стихотворение Владимира Набокова, собственно, тоже содержит всего Виктора Пелевина. Набоков оказал на Виктора Олеговича серьёзное влияние — в этом никакого секрета нет.

Сам Набоков никогда не давал чёткого определения своей метафизической доктрине; Вера Слоним, жена писателя, уже после его смерти отметила, что суть его творчества — в поисках потустороннего мира, намёков на него. Владимир Владимирович всю жизнь искал «знаков и примет», и находил их. «И всё же, хоть мало различаешь в темноте, блаженно верится, что смотришь туда, куда нужно».

При этом Набоков отрицал, так сказать, серийные, опробованные миллионами чужих душ фонарики, разгоняющие темноту, — то есть все мировые религии, эзотерику, да и философию; «общий путь плох именно потому, что он общий». Набокову просто была глубоко несимпатична мысль о том, что путь к спасению ему может указать другой какой-то дядя, с пафосом и с указующим перстом.

В самом деле, во фразе «Не сотвори себе кумира» кроется одна загвоздка: всегда можно уличить говорящего, что он подсознательно добавляет — «кроме себя» или указывает на какого-то одобренного им, единственного, кому следует поклоняться.

Одна из трагических фигур Пелевина, Василий Маралов, профессиональный советский философ на пенсии, всю жизнь посвятивший распространению штампованных благостных истинок, в которые сам не верил, вдруг с ужасом понимает, что его мирок как бы прохудился.

«…На самом деле существовало нечто другое, и тот момент, когда оно ворвалось к нему в душу, оно проделало в ней дыру, из которой весь Маралов вытек бы, как молоко из бракованного пакета, не заткни он брешь. Ухряб — это было, во-первых, звуковое, во-вторых — буквенное и в-третьих — смысловое сочетание, служившее для закрывания дыры. (Борт „Титаника“, пропоротый айсбергом, и всякая дрянь, затыкающая пробоину; в машинном отделении ухряб — это промасленная ветошь, в пассажирском — постельное белье, смокинги и платья, и так далее.)».

Это совершенно набоковский фрагмент. Сравните с рассказом Набокова «Ужас»:

«Когда я вышел на улицу, я внезапно увидел мир таким, каков он есть на самом деле. Ведь мы утешаем себя, что мир не может без нас существовать, что он существует, поскольку мы существуем, поскольку мы можем себе представить его. Смерть, бесконечность, планеты — все это страшно именно потому, что это вне нашего представления, И вот, в тот страшный день, когда, опустошенный бессонницей, я вышел на улицу, в случайном городе, и увидел дома, деревья, автомобили, людей, — душа моя внезапно отказалась воспринимать их как нечто привычное, человеческое. Моя связь с миром порвалась, я был сам по себе, и мир был сам по себе, — и в этом мире смысла не было. Я увидел его таким, каков он есть на самом деле: я глядел на дома, и они утратили для меня свой привычный смысл; все то, о чем мы можем думать, глядя на дом… архитектура… такой-то стиль… внутри комнаты такие-то… некрасивый дом… удобный дом… — все это скользнуло прочь, как сон, и остался только бессмысленный облик, — как получается бессмысленный звук, если долго повторять, вникая в него, одно и то же обыкновеннейшее слово».

Интересный парадокс: если в мире есть «нечто другое», отличное от нашей реальности, — то это вроде бы замечательно, даёт надежду на посмертное существование души, а с другой стороны — проявления потустороннего, разгадка мира или хотя бы иллюзия этой разгадки приводят нас в ужас. Так что же разглядывается там за горизонтом, — продолжения «хоть подобия личности за гробом» (Набоков, Ultima Thule) или, наоборот, точное осознание конечности бытия этой самой личности. Мир — декорации, мир — игра, но актёры привязаны к этим декорациям, они не могут уйти со сцены.

Или всё-таки могут?

«Самым распространённым культом в Тимбукту является секта «Стремящиеся Убедиться». Цель их духовной практики — путем усиленных размышлений и подвижничества осознать человеческую жизнь такой, какова она на самом деле. Некоторым из подвижников это удается; такие называются «убедившимися». Их легко узнать по постоянно издаваемому ими дикому крику. «Убедившегося» адепта немедленно доставляют на специальном автомобиле в особый монастырь-изолятор, называющийся «Гнездо Убедившихся». Там они и проводят остаток дней, прекращая кричать только на время приема пищи. При приближении смерти «убедившиеся» начинают кричать особенно громко и пронзительно, и тогда молодые адепты под руки выводят их на скотный двор умирать. Некоторым из присутствующих на этой церемонии тут же удается убедиться самим — и их водворяют в обитые пробкой помещения, где пройдет их дальнейшая жизнь. Таким присваивается титул «Убедившихся в Гнезде», дающий право на ношение зеленых бус. Рассказывают, что в ответ на замечание одного из гостей монастыря-изолятора о том, как это ужасно — умирать среди луж грязи и хрюкающих свиней, один из «убедившихся», перестав на минуту вопить, сказал: «Те, кто полагает, что легче умирать в кругу родных и близких, лежа на удобной постели, не имеют никакого понятия о том, что такое смерть».

Собственно, всё, что остаётся человеку, который каждой клеточкой, как говорится, осознал конечность своего бытия, — это и есть «дикий крик», и единственное, что от него избавляет, — повседневные заботы, они заполняют эту дыру.

«Жизнь всё время отвлекает наше внимание, и мы даже не успеваем понять, от чего именно», — так сказал Франц Кафка. И, может быть, хорошо, что отвлекает.

Или всё-таки здесь что-то другое? Герой Набокова Цинциннат Ц. пошёл — после казни — мимо рушащихся декораций жизни туда, где его ждали «люди, подобные ему».

Ваш Роман Олегович Иванов