Солдатушки, бравы ребятушки — исполняет «Домисолька»
Песенка эта мне в отрочестве-юности очень нравилась. Затейливо и забавно народ пел о солдатах, живущих какой-то незнакомой и любопытной жизнью. Интересной, но безмерно далёкой. Как жизнь каких-нибудь, старообрядцев или, там, народовольцев, или пиратов, или космонавтов. То есть пелось о некоей экзотике, никаким боком Володи Поволяева не касавшейся: становиться солдатом я ну совершенно не планировал.
Валялось у меня, правда, приписное свидетельство из военкомата, вызвали туда несколько раз на потешные медосмотры. Так мало что ли было у нас и другой формальной обязаловки?
Поступая на факультет среднетехнического образования, опасался другого — закрыть в будущем дорогу на дневное отделение вуза. Поскольку закон требовал отработать три года по распределению. Но было исключение для получивших красный диплом. Именно на эту лазейку я и рассчитывал.
Мама страстно хотела, — да что там хотела, похоже, это было просто целью жизни — «дать сыну высшее образование».
Я был только за.
Ещё в детстве делил общество не на рабочих и крестьян, как учили, а на начальников и подчинённых. И — уж простите несмышлёныша — вопреки заклинаниям воспитателей, будто у нас всякий труд почётен, мечтал, когда вырасту, по меньшей мере, избежать физической работы, а ещё лучше — выбиться в руководители.
Хотя толком не представлял, чем и как я хотел руководить… Но уже тогда понимал — для этого было бы неплохо окончить вуз.
С возрастом наивная детская мотивация, конечно, изменилась.
Не без влияния царившей моды на «физиков», обнаружив у себя задатки способностей к исследовательской деятельности, я — хоть и прекрасно представлял, что это не самая лёгкая судьба, — твёрдо решил связать жизнь с наукой.
Кстати, в нашей среде избегали слова «учёный» применительно к занявшимся наукой людям. Позже узнал — его не жаловал и нобелевский лауреат Лев Ландау. Говорил, что учёными бывают коты.
Распределение получил на закрытое предприятие (по всему, видимо, НИИ) в подмосковном Фрязине. Рад был несказанно — уеду туда в январе, получу разрешение (интересно, реальной ли была такая возможность?) поступить на дневное, хорошенько подготовлюсь и постараюсь сдать вступительные экзамены в какой-нибудь московский(!) институт или, чем чёрт не шутит, в университет.
Призыв в шестидесятые годы объявляли раз в год, после набора в вузы. Так что об армии я даже не помышлял.
Но военком помышлял, и помышлял весьма предметно.
Оказалось, хотя министерский приказ выходил в сентябре, призыв на практике вели с августа и чуть ли не по март.
И уже пятого января мы вместе с двумя однокурсниками, братьями-близнецами, кантовались на сборном пункте.
Ночью поезд помчался в Москву, но с Казанского вокзала мы отправились, понятное дело, не во Фрязино, а в Сокольники — к месту службы в учебной роте отдельного полка связи.
Братья Вячеслав и Николай крайние слева и справа, я второй слева, рядом Юра Авдеев – мой будущий научный руководитель, выпускник университета.
Рассказываю тем, кто не знает или забыл, почему это выпускник университета служит срочную солдатом.
Хрущёв — в армии его за это тихо ненавидели — в свойственной ему манере решать проблемы наскоком и одним махом — из самых благих побуждений провёл одномоментное масштабнейшее сокращение вооружённых сил.
О том, куда денутся попавшие под сокращение люди, никто толком не подумал.
Масса офицеров отчаянно придумывала, как жить дальше.
В такой обстановке продолжать готовить в общегражданских вузах офицеров запаса было очевидно нелепым занятием, повсеместно стали упразднять военные кафедры. А окончивших учёбу призывать на срочную службу.
Правда, не на три года наравне с остальными, а на два.
Услужливая пропаганда взахлёб расхваливала мудрое решение. Дескать, на несказанную высоту поднимется качество контингента. Наверное, полагали, будто это очень здо́рово, когда военную радиостанцию обслуживает один из её разработчиков?
Через некоторое время всё же спохватились, сократили срок службы до года. Так что мой армейский друг Юра уже в октябре, велев не поминать лихом, помахал нам рукой и вернулся работать ассистентом на кафедру электроники.
Хотел сфотографировать историческое здание Сапёрных (Ворошиловских) казарм, где нас разместили.
Приехал на улицу Матросская тишина. А там уже дочищали остатки незаконно снесённого сооружения:
Тщетными оказались яростные протесты общественников-энтузиастов. На месте казарм вскоре появится очередная высотка.
И вот заметьте: меняются московские градоначальники, все клянутся в любви к городу. Много делают полезного. Но вместе с тем неизбывно — то тут, то там — при попустительстве, а то и по их прямой вине рушат объекты архитектурного наследия.
Привыкнем, разумеется, к этой нелепо торчащей посреди уютной улочки бездарной громадине-башне. Куда денешься.
Но пока горько и досадно: в очередной раз чья-то ненасытная жадность пересилила закон, здравый смысл, уважение к исторической памяти.
Хорошо, хоть скверик напротив КПП сохранился. Посидел, повспоминал…
Например, как заканчивался учебный год в учебной роте.
Было что-то вроде выпускных экзаменов. У меня по всем предметам пятёрки. Кроме физической подготовки. Ни одного норматива выполнить не сумел.
Мой спортивный идиотизм был запределен, неописуем, абсолютен. Преодолеть его не могли ни кнут, ни пряник. Чтобы я «почувствовал», как делается подъём переворотом, меня переворачивали через перекладину всем отделением. Ничего я не почувствовал, злосчастный этот переворот так ни разу в жизни и не сделал.
Не удивительно, сержант, замкомвзвода, следуя «букве закона», написал в ведомости напротив моей фамилии неудовлетворительную оценку.
Справедливо. Я даже не огорчился.
Но старлей, командир взвода, поколебался и переправил двойку на тройку. А что было делать? Единственный неуд даже среди сплошных пятёрок превращал меня в демонстрацию низкой результативности его работы по боевой подготовке личного состава. Оно ему надо?
Дальше, ещё смешнее.
Вызывает командир роты, костерит меня, на чём свет стоит, обзывает сосиской и ещё чёрти как, проводит прямо-таки мастер-класс виртуознейшей матерщины.
Перетерпев, жду, чем закончится.
Майор «усталый, но довольный» сел, крякнул и исправил тройку на четвёрку.
Тем самым в роте появился ещё один сдавший поверку на отлично. (Единственная четвёрка по правилам была допустима).
Так я на практике убедился: «строгость российских законов смягчается необязательностью их исполнения». К тому же понял, что степень необязательности не произвольна, а зависит, порой, и от ранга смягчающего.
…На утреннем построении объявили, кто где продолжит службу. Меня — ушам не поверил — направили в Воронеж.
Там определили радиомастером в батальонную мастерскую — удача так удача! Невероятная.
Второй год службы. Радиомастер рядовой Поволяев (крайний справа) уже не «салага», но ещё не «старик»
Служба, правда, оставалась тягостным занятием, мёдом не казалась, но, что и говорить, ядрёной горчицей, как для большинства, уже не была.
Устав — а его авторы хорошо знали, что́ солдату предстоит переносить — запрещал жаловаться на «тяготы и лишения службы». Среди них в виду имелись, думаю, главные — ограничение свободы; подневольный, нелёгкий труд, к которому ни капельки душа не лежит; ну и дисциплина ради дисциплины: военного надо приучать повиноваться беспрекословно, иначе никаких сражений не выиграть.
У меня всё это было сглажено.
В увольнение отпускали еженедельно. Встречался с давними воронежскими друзьями и подругами. Дважды съездил в отпуск к маме в Лиски.
Работал в мастерской с интересом и удовольствием. В конце концов, и на гражданке вполне бы мог заниматься чем-то похожим.
Дисциплина в подразделении, где по штату всего-навсего начальник-сверхсрочник в звании старшины да мы, два радиомастера, была ничуть не строже, чем на любом советском предприятии.
Пообвыкся, прижился, уладился настолько, что на третьем году однажды почувствовал странное ощущение — удивительно, но мне тут хорошо, в глубине души мне не хочется перемен, их неотвратимость меня вроде даже пугает.
Это при том, что чуть ли ни все наши разговоры непременно касались заветного ДЕМБЕЛЯ.
За сто дней до приказа министра обороны об увольнении в запас отслуживших солдат (по традиции его публиковали 3 сентября) во всех воинских подразделениях ежедневно, — точнее, видимо, еженощно — после отбоя провозглашалась хулиганская речёвка. Один горлодёр торжественным голосом возвещал:
Двадцать пятому (или другому очередному согласно обратному отсчёту) дню до приказа ПИ…
и дружный хор радостно продолжал: «…СЕЦ!» (Ну, Вы понимаете, какое на самом деле звучало хоровое продолжение).
И ещё дважды: «ПИ»…
Впрочем, может быть, где-то и не было такого обычая — страна большая. Тем более, начальство, разумеется, его не приветствовало. В нашей части строго предупреждали о недопустимости, ответственности, бла-бла-бла. Но реально не препятствовали — привет «строгости законов»!
Ощущение, посетившее меня, не было мимолётным. Напротив, всё больше укреплялось, было приятным, напоминавшим лёгкое опьянение или удовольствие от тёплой ванны.
Через много лет, когда в стране появилось множество книг, статей в интернете, тренингов на тему личностного роста, познакомился с теорией, которая объясняла, что́, скорее всего, со мной происходило.
Наблюдатели заметили, привычные — пусть объективно и неблагоприятные — условия часто воспринимаются как вполне комфортные.
Обычное дело: человек небогат, бесцельно день за днём «убивает» время, не видит никаких перспектив на работе, чужд всякой духовности, давно лишь по инерции тянет семейную лямку… Беспросветное существование?
Но ему комфортно! Потому что привычно.
И чтобы изменить ситуацию, — оставляю в стороне причины и мотивы, по которым такое желание может возникнуть — человеку надо прикладывать усилия, стремиться выйти из «зоны комфорта».
У меня причина была внешней. Дембель-то приближался. Значит, — хочешь, не хочешь, — не лелеять комфортные ощущения надо, а решать — что потом.
По примеру друга-москвича, Виктора Шумейко, начал интенсивнейшим образом готовиться к вступительным экзаменам. Ещё не ясно, в какой вуз, но, безусловно, где готовили бы физиков.
Напрочь забыл, что такое свободное время. Прекратил читать беллетристику, не смотрел телевизор, почти не участвовал в приятельской болтовне по вечерам.
Слева рядовой Поволяев днём, справа — вечером и ночью
Достали серьёзнейшие пособия для поступающих в физтех, МИФИ, МГУ, лучшие учебники по физике и элементарной математике. Теория постепенно стала от зубов отскакивать. С задачами повышенной сложности получалось сложнее, простите за тавтологию. Но, в принципе, и с ними всё чаще удавалось справиться.
Виктору пришла в голову сумасшедшая идея — попросить у командования части разрешения сдать экзамены в университет ещё до увольнения в запас.
Пожали плечами, но неофициальное согласие дали. Естественно, никто не верил, будто у этих мечтателей есть вероятность поступить без блата, взятки, репетиторов, после большого перерыва в учёбе.
Тем временем мама привезла из Лисок (два часа езды на электричке) диплом о среднетехническом образовании, Виктору тоже как-то переправили из Москвы школьный аттестат.
По увольнительной записке сходили в приёмную комиссию, подали заявления и документы, получили «бегунки», в которых ставятся оценки, и с ещё большим остервенением накинулись на учебники и задачники.
Одно из зданий Воронежского государственного университета и памятник земляку Андрею Платонову перед ним.
(Престижное слово «университет» ещё не раздавалось направо и налево. В Воронеже, как и в Москве, вуз с таким названием был единственным)
Экзамены делились на профилирующие и непрофилирующие. По результатам первых определялся проходной бал. Если он оказывался одинаковым, то учитывались результаты вторых.
Сочинение было непрофилирующим.
Но хотя бы тройку надо было получить.
Конечно, пройденный когда-то курс литературы за время службы был забыт безоговорочно. Готовиться ещё и к сочинению в условиях катастрофической нехватки времени — нереально. Весь расчёт был на так называемую свободную тему.
На консультации перед экзаменом преподнесли сюрприз. Объяснили — свободная тема не такая уж и свободная. Необходимо раскрывать её на примерах литературных произведений.
Оказалось, это вовсе и не плохо.
Тему объявили по нынешним временам, можно сказать, не вполне корректную, однако, для меня подходящую: «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их — наша задача».
Нынешние остряки так вывернули эту мичуринскую фразу:
Мы не можем ждать милостей от природы после того, что мы с ней сделали.
Но мне было не до экологических тонкостей. Старательно припомнил физиков-преобразователей у Д. Гранина в «Иду на грозу» и у М. Уилсона в «Брат мой, враг мой». Как полагалось, подчеркнул превосходство наших. Вышло вполне проходное сочиненьице, получившее отличную оценку. Оказалось, верно, что смелость города берёт!
Физику (устно) сдал на пять, математику (устно) также, письменную математику написал на четыре.
Осталась непрофилирующая химия.
С какого перепугу её включили в набор вступительных экзаменов на специальность, в программе обучения которой даже крохотюсенького курса химии не предусматривалось?!
Оказывается, один из пленумов ЦК КПСС был посвящён химизации народного хозяйства. (Проверил, в1963 году он состоялся). Не успел закончиться, как, наряду с дельными мерами по решению проблем, по обыкновению, началась назойливая трескотня — от публикаций в газетах до карнавальных костюмов «Химия».
Старательные чиновники тут же ввели экзамен по химии во всех технических вузах. Хорошо, хоть гуманитарные оставили в покое.
Интересно, если бы провели пленум по палеонтологии, экзамены по этому предмету тоже появились бы?
Новшество ввели оперативно, а вот отменить это пятое колесо телеги у неповоротливой управленческой машины руки дошли только через несколько лет после ухода (увода) на пенсию инициатора — Хрущёва. В 1968 году невесть зачем введённый экзамен абитуриенты, наконец, уже не сдавали.
Добраться до экзамена по химии, честно говоря, не надеялся. И надо же — вот он, последний барьер.
Перерыв между экзаменами — три дня. Как ошпаренный, бросился к пособию.
Дело осложнялось тем, что на факультете среднетехнического образования в программе не было органической химии, только неорганическая. Её надо было усвоить с нуля. Все дни и часть ночей напролёт без продыху вбивал в голову кучу новых сведений.
Отвечал, сознаюсь, без особого блеска. Думаю, где-то на троечку. Ее, в общем-то, за глаза хватило бы для поступления. Однако вышло ещё лучше. Экзамен принимала привлечённая для этой работы школьная учительница. Такая типичная добрая слегка усталая мамаша. Выслушав ответ солдатика (мы на экзамены, естественно, ходили в форме) и посмотрев мой экзаменационный лист, она только участливо спросила: «Как же Вам удалось так хорошо подготовиться?», — и поставила четвёрку.
У Виктора результаты были идентичными. Мы оказались в десятке лучших!
Поступление гарантировано? Как бы не так!
Вызвали в приёмную комиссию и объяснили, что зачислить в студенты готовы. Но только, если принесём письменное разрешение командования на посещение занятий.
Обвал!
Идти с такой просьбой к командиру части никто не хотел. Лишь освобождённый секретарь комсомольской организации части старший лейтенант Дмитрий Боровиков взялся.
И вот, иду мимо штаба, окна в кабинете командира открыты, там вижу Диму.
Сердце ёкнуло — судьба же решается.
Вернулся в мастерскую, ждём, трепещем. Вероятность благоприятного исхода исчезающе мала.
Появился Дима. Рассказывает:
— Батя услышал, что́ я ему предлагаю. Сперва опешил. Стал интересоваться моим психическим здоровьем. Потом начал орать. Когда оторался, я обошёл стол вокруг и спрашиваю: «Ну что делать будем, товарищ полковник? Ребята такие экзамены выдержали!» — «Да я понимаю, — ответил. Но ты же знаешь, какие у нас люди!». Помолчали, и он, махнув рукой, дескать, будь что будет, таки подписал письмо. А сперва хотел отправить его в корзину.
По-настоящему поверилось в счастливый исход нашей авантюры, когда пришли в университет и прочли свои фамилии в приказе ректора о зачислении студентов на первый курс дневного отделения физического факультета по специальности радиофизика и электроника.
Окончив первый курс, Виктор решил перевестись в Москву. Первым делом, пошёл в знаменитый МИФИ. Кадровик повертел документы и сказал:
— Молодой человек, Вас, гражданина, проходившего действительную военную службу, приняли в вуз абсолютно незаконно. Если не хотите крупных неприятностей, никогда никому об этом не рассказывайте. А о переводе к нам вообще не может быть речи.
Так убедился, что сентенция о необязательности исполнения строгих российских законов, напрасно произносится лишь в укор национальному менталитету. Бывает, такой обычай на самом деле помогает разумно, по-человечески решить проблемы.
P.S. Колебался, стоит ли рассказывать. Однако дело давнее, расскажу.
Наш благодетель Дима одновременно с нами поступал на физфак ВГУ, только на вечернее отделение.
Он попросил меня пойти вместо него на письменный экзамен по математике. Решать задачи давно разучился и научиться снова не сумел. Отказать я не мог.
Приехали к нему домой, я переоделся в офицерскую форму, взял экзаменационный лист с фото и фамилией Боровикова и поехал в университет.
На входе в аудиторию предъявил экзаменационный лист, взял пронумерованную и проштампованную бумагу, сел на указанное место.
Примерно так выглядела и аудитория, где абитуриенты ВГУ выполняли письменное задание на вступительном экзамене
Нам открыли задачи. Начал решать. И вдруг слева послышался какой-то шум. Оглянувшись, увидел понуро собирающего свои манатки персонажа. У него на экзаменационном листе, проверку которых начали проводить, обнаружили переклеенную фотографию.
Проверяющие приближались. Сижу ни жив, ни мёртв — сейчас и меня с позором выгонят, неприятности могут быть у Димы. А уж, если меня раскроют как принятого в студенты первокурсника, то крышка.
Подходит инспектор, резко хватает лежащий передо мной экзаменационный лист, и, не сверяя изображение на фото с моей физиономией, быстро смотрит вдоль листа — не переклеено ли фото. Всё в порядке. Кладёт документ на стол и несётся дальше.
Уф, пронесло!
Не знаю, как Дмитрий сдавал устные экзамены, но в универ его приняли.
Толку не вышло. Завалил сессию и был отчислен после первого семестра.
Было жаль, что моё участие в его попытке, выйдя из зоны комфорта, подняться в жизни на новый уровень, оказалось, в конечном счете, бесполезным.
Но, что поделаешь? Приёмную комиссию обхитрить-то удалось. А вот наверстать отставание в базовой подготовке никак не вышло — навыков усваивать гигантский учебный материал не хватало; служба, маленький ребёнок в семье не оставляли достаточно времени на занятия.
Мало, выходит, решиться на радикальные перемены, важно ещё и силы свои реально оценить…
Не знаю, как сложилась судьба старшего лейтенанта Боровикова. Весной его перевели в другую часть, и он потерялся у меня из виду.
Я же всю жизнь с благодарностью вспоминаю его помощь в устройстве моей судьбы.
Владимир Поволяев
