Грядет 80-летие главного музыкального коллектива страны — Госоркестра, носящего имя Евгения Федоровича Светланова (1928–2002), который простоял за его пультом с 1965 по 2000 год. Можно долго рассказывать, что эти годы стали расцветом ГАСО, вспомнить хотя бы знаменитую «Антологию русской симфонической музыки», постоянные записи, гастроли, премьеры, открытия... Феномен Светланова в том, что его невозможно уложить ни в какие клише — ни жанровые, ни человеческие, ни временные. Мощен, силен, прост, прям (и упрям) — он брал любые рубежи, будь то Госоркестр или Большой театр; был незаурядным пианистом и еще более незаурядным композитором. Светланов был настолько естественен и самобытен, что это естество делает его невероятно современным и поныне. И дело не только в многочисленных записях, но и в самом, если угодно, светлановском типаже, излучающим брутальный оптимизм при безупречном врожденном чувстве вкуса, что позволяло идти на любые эксперименты и не проигрывать. Чем не пример на десять поколений вперед.
...Иных уж нет, и память стерта, а Светланов популярен в народе и в музыкантской среде — его именем названа улица в Москве, большой зал Дома музыки, Калининградская филармония, много музыкальных школ (за границей в том числе), престижный дирижерский конкурс, ну и, конечно, Госоркестр, возглавляемый сегодня Владимиром Юровским. Понятно, что самые точные и трезвые оценки творческих этапов мастера может дать только его вдова — Нина Светланова, с которой мы и пообщались.
«Муж сам не водил машину, зная, что это может плохо кончиться»
— Нина Александровна, ходили легенды о «трудном характере» маэстро, о его музыкальной требовательности...
— Характер у Евгения Федоровича, конечно, был очень сложный. Потому что все что только можно он отдавал творчеству. Вот такая зарисовка. Госоркестр, как вы знаете, часто выезжал за рубеж. Намечались гастроли в Японии. А приглашающая сторона — и это было общим местом — не хотела никаких новых произведений, предпочитая от русских «джентльменский набор» из Четвертой/Пятой симфоний Чайковского, «Картинок с выставки» Мусоргского и «Шахерезады» Римского-Корсакова. А больше и не надо было.
— А Светланова это раздражало?
— Он всегда дико бесился, когда приносили программу выступлений за рубежом (на родине-то его никто не сковывал!). И вот в один прекрасный день Евгений Федорович занимался здесь, в России, подготовкой Шестой симфонии Малера. Это был серьезнейший процесс, он обычно подолгу сидел за столом и от корки до корки просматривал партитуру, делая пометки. И только потом, абсолютно подготовленный, выходил к музыкантам. И репетировал сам — от начала и до конца, не перекладывая это на помощников (как сейчас принято). И вот прибегает ко мне директор оркестра (а я работала тут же, в ГАСО, занимаясь оргвопросами, потому что муж был погружен только в творчество): «Нина, у нас большая проблема. Пришел факс, японцы просят подтвердить репертуар — Пятую симфонию Чайковского. Мало того, требуют дать концерт еще и в какой-то престижной детской школе». Я попыталась пойти к Евгению Федоровичу, так он со мной даже разговаривать не стал: «Что? Опять Пятая Чайковского? Да еще и школа? Никуда я не поеду! Оставьте, у меня Шестая симфония Малера!».
— И что, гастроли сорвались?
— Думали-думали, что делать... в итоге я говорю директору: «Пиши-ка ты японцам, что мы согласны на Пятую. И на школу». Не отправь мы вовремя этот факс, никакой Японии, понятно, не было бы. Дальше мы притихли, а когда, спустя время, перед самой поездкой Светланову принесли утвержденный график, он побледнел: «Это что же такое? Опять Чайковский?!». Мы с директором на голубом глазу ему ответили: «Евгений Федорович, помилуйте, вы же сами все это утвердили! Так увлеклись Шестой Малера, что и не помните». Наврали с три короба, но ситуацию спасли. Причем вышло так, что именно концертом в их знаменитой школе, где учатся талантливые дети, Светланов остался очень доволен: «Какие они молодцы! Деньги выделяют, чтобы школа могла приглашать к себе знаменитостей; вот бы нам такую вещь».
— Но, как я помню из вашей книги воспоминаний «Неожиданный Светланов», муж буквально зверел, когда японец вез его с маленькой скоростью. Он-то любил нестись быстрее ветра!
— Японцу было бесполезно говорить что-либо. Водителю дали приказ — вези вип-гостя медленно, что он и делал. Евгений Федорович бесился, потому что не мог этого выдержать. Он, кстати, сам поэтому никогда не садился за руль. Знал, что дело кончится плохо. Муж не смог бы с собой совладать, тормозить, замечать какие-то знаки и светофоры. Кстати, о гастролях. Иным нашим функционерам от культуры было все равно, куда посылать ГАСО. Лишь бы за него платили деньги. А Светланов был крайне избирателен, говоря, что Госоркестр должен играть только в достойных местах. И, напротив, когда мы выступали где-то в Сибири, друзья пытались унять маэстро, который сильно выкладывался на репетициях: «Да зачем? Это ж не столица, здесь публика неизбалованная». На что Светланов отвечал, что слушателя надо одинаково уважать в любой точке планеты.
«Мадам, публика до сих пор не ушла!»
— Вы не раз были с мужем в Великобритании, называя эту страну «музыкальной Меккой». Евгений Федорович хотел экспортировать в Москву одну добрую традицию: чтобы до появления дирижера к публике отдельно выходил концертмейстер, подчеркивая значимость этой персоны...
— К великому сожалению, в России это не прижилось. Светланов попытался. Но зрители, видя уже сидящий на сцене оркестр и неожиданно выбегающего скрипача, думали, что либо он, нехороший человек, опоздал, либо принимали концертмейстера за солиста и с недоумением вертели программки, такого там не находя.
— Однажды маэстро сказал — «за пультом можно все, лишь бы это было талантливо».
— Он имел в виду вот что: если дирижер позволяет себе свою интерпретацию, в чем-то отходя от композиторского замысла, то на это должны быть веские причины; а брать и просто «поражать публику новым прочтением» некрасиво.
— Ценители до сих пор помнят легендарный концерт Светланова с оркестром Берлинской филармонии — этакое совмещение двух титанов.
— Евгения Федоровича часто приглашали за пульт лучших немецких оркестров — в Гамбург, туда, сюда. Но он всегда отвечал отказом: пока не попаду в караяновский оркестр Берлинской филармонии, никуда не поеду, все! И вдруг звезды сложились так, что Светланова позвали. Маэстро нервничал, предстояло играть «Манфреда» Чайковского, которого практически не исполняли за границей, хотя репетиции прошли удачно... Что же творилось в концерте — не передать! Мы привыкли, что немецкий слушатель сдержан, ну вежливо тебе похлопает. А тут просто шквал аплодисментов, ор... Евгений Федорович вернулся в артистическую, где было полно народу, начал давать интервью, общаться с поклонниками, после чего сильно устал и шепнул мне: «Хватит, не могу больше, давай уже поедем в гостиницу». Мы закрыли в гримерку дверь, обессиленный Светланов стал переодеваться, и вдруг опять раздается стук, пришел директор оркестра: «Мадам, вы меня простите, но... публика не уходит! Не два, не три человека, а весь зал стоит! Просят, чтобы маэстро вышел еще раз». Муж срочно надел брюки и побежал на сцену. Его буквально забросали цветами: «Этот вечер останется в памяти на всю мою жизнь!».
— Однако ж больше его на Берлинскую филармонию не пригласили?
— Нет, знаете, приглашали, но то программа была неудачная, то с импресарио контакт не ладился, к тому же... чужой успех всегда кому-то портит нервы.
— А вот как раз Светланов не боялся конкуренции, зовя за пульт ГАСО лучших из лучших.
— Никогда не боялся, приглашая и Рождественского, и Темирканова. Большие таланты всегда идут на пользу оркестру.
— Кстати, в поездках маэстро ходил на кладбища — посещал могилы великих музыкантов...
— Не только на кладбища. Евгений Федорович, в отличие от очень многих коллег, практически не интересовался магазинами. А ведь вы должны понимать, в какой стране мы жили. Ничего ж на прилавках не было. И наши заслуженные и народные, оказываясь на Западе, в первую голову мчались за шмотками. Их можно понять. Но Светланов старался посмотреть то, чего никогда больше не увидит — мы посещали художественные выставки, различные музеи, ну и могилы великих, конечно: Рахманинова, Бернстайна etc. А магазины... муж не выносил публичных мест.
— Но все-таки однажды он купил себе желтый пиджак в супермаркете!
— Вы знаете эту историю? Дело в том, что Евгений Федорович очень спокойно относился к повседневной одежде. Если вы посмотрите на его фотографии разных лет...
— Синий тренировочный костюм!
— Верно. Он всегда носил одно и то же. И в магазин его было не затянуть, на все эти тряпки он внимания не обращал, шел, если ему — заядлому рыбаку — либо леску надо было купить, либо иные рыболовные принадлежности. И вот однажды в Токио мы отправились в большой супермаркет, чтобы посмотреть себе выдвижные спиннинги (я тоже рыбачка), каких в Союзе не было. Ну, покончили с этим, решили приобрести ему джинсы для репетиций. Вы понимаете, что при таких привычках покупка какой-то свежей вещи для гардероба Светланова оттягивалась до тех пор, пока внешний вид маэстро становился по любым меркам криминальным. И вдруг... вдруг он видит яркий желтый пиджак!
— На вешалке?
— Нет, на продавце! Это была их фирменная униформа в магазине. А у мужа была еще одна странная привычка. В быту он вообще мало что хотел. Но если неожиданно его обуревало какое-то желание — все, он не сдавался, пока не достигал результата. Однажды захотел какую-то рубашку: вот вынь и положь ему немедленно! И ладно бы носил — так нет же, получал, вешал в шкаф и забывал об этой шмотке навсегда. Иногда даже ни разу не надевал!
— Ну так что, получил он пиджак?
— Конечно. «Нина, я хочу такого же цвета!». С нашими японскими друзьями мы пошли к продавцу: «Мадам, но это наша форма, в продаже такой модели нет». Светланов и слышать ничего не хотел: «Но где-то же их шьют! Так пусть сошьют мне». Полдня мы провели в супермаркете в бесконечных переговорах. Наконец явился местный портной, обмерил Светланова и пообещал, что к концу наших гастролей заказ будет готов. В Москве муж его повесил и никогда в жизни не вспоминал, надев лишь раз на концерт «Шлягеры XX века».
«Какая Четвертая симфония?! У меня снукер!»
— Мы часто слышим от актеров, что после спектакля они не могут уснуть, проигрывая все действо в голове заново... А что делал после концерта Светланов?
— У него была одна-единственная задача: как можно быстрее приехать домой. Дело в том, что перед концертом, уже часа за два, он ничего не ел. Это ему мешало физиологически. А возвращался чуть ли не в полночь, естественно, хотел кушать. Но был примитивен в своих едальных возможностях: очень любил яичницу, мог колбасы кусок съесть. Обожал спорт, включал, если была возможность, телевизор и смотрел любимые виды — сумо (в Японии), снукер. Этот несчастный снукер вообще любил ужасно! И был случай, когда он старался закончить Четвертую симфонию Чайковского как можно быстрее, потому что по телевизору начинался снукер. Помню, как все критики (весьма удивленные скоростью) спрашивали о «новом удачном прочтении»...
— Как-то раз вы сказали, что у Светланова редко были моменты абсолютного единения с этим миром...
— Понимаете, мы никогда с ним не ездили, что называется, «на море», на курорты всякие. Муж этим не интересовался. А вот на рыбалку — с удовольствием, ведь и он страстный рыбак, и я настоящая рыбачка (а не как жены рыбаков часто говорят, что они рыбачки, но им на самом деле наплевать). К тому же он греб великолепно на лодке. Так что дуэт у нас был хороший. Грибы я любила, он — не очень, но все же и грибы собирали. Вообще у Евгения Федоровича была идея фикс — много ходить. Вечером (когда не было концерта, конечно), часов в 10–11, мы с ним обязательно бродили по его излюбленным маршрутам. Не только в Москве, везде — например в Сортавале (пока там жили) и в горы, и на озера.
— Есть разный тип художников — одни вечно всем недовольны, другие...
— Очень немногие концерты были оценены Светлановым на «пятерку». В принципе он почти всегда был недоволен. Качества не сбавлял никогда. «Если на мой концерт придет сермяжный человек из глубинки, который до этого ничего, кроме баяна, не слышал, а уйдя с концерта, захочет прийти еще раз — значит, моя жизнь прожита не зря». Вот его кредо. А однажды он посетил в Большом театре «Богему» в постановке Дзеффирелли и с Караяном за пультом. После чего сказал: «При всей моей любви к Пуччини, я никогда сам не встану за пульт этого произведения, потому что сделать так, как Караян и Дзеффирелли, я не смогу, а по-другому нет смысла». И это правда: муж больше за пульт «Богемы» не встал.
— Правда ли, что Светланов избегал правительственных тусовок, банкетов?
— Конечно, его и приглашать-то перестали потом, зная, что это бессмысленно. И за рубежом почти что не бывал в наших посольствах, сходясь только с редкими людьми (в Швеции, Голландии и в Америке). Зато эти «редкие» на всю жизнь остались настоящими друзьями. До сих пор отмечают светлановские даты, приходят на кладбище.
«Маэстро создал из оркестра феноменальный инструмент»
— Мало кто знает о Светланове-пианисте и Светланове-композиторе...
— Понимаете, он был убежден, что пианистическая практика исторически вымывается из памяти, потому что и техника совершенствуется и все прочее. А вот композиторское творчество для него было сверхважно, он носился с этим как с писаной торбой. Но вы же понимаете, как это трудно у нас — играть что-то, что выходит из традиционного репертуарного круга. Я стараюсь изо всех сил музыку Светланова пропагандировать. И я рада, что мне очень помогает в этих вопросах директор Фонда Спивакова Екатерина Ширман, она очень много полезного и нужного делает, я ей безмерно благодарна. Скажем, в Доме музыки я провожу абонемент — «Искусство Евгения Светланова. Видеоантология», ведь столько замечательных записей осталось, люди должны их видеть...
— При жизни Светланова его произведения пользовались успехом?
— Такая зарисовка. Приближался очередной юбилей, и в концерте во Франции должна была прозвучать замечательная светлановская симфония. Ну давать одну симфонию, понятно, было нельзя, кто бы из французов на это пришел; поэтому Евгений Федорович поставил в первое отделение на тот момент очень популярного пианиста Джона Лилла, победителя конкурса Чайковского 1970 года с каким-то фортепианным концертом. Прошли репетиции, все нормально. Но когда мы явились вечером в зал, наш импресарио во Франции Марина Бауэр в ужасе принесла мне программу: симфония Е.Ф. стояла в первом отделении, что по музыкальным законам немыслимо!
— Вы не знали, как Светланову сказать об этом?
— Мы боялись, что он сейчас хлопнет дверью, уйдет, и концерт во Франции будет сорван. Но здравый смысл возобладал, все-таки зал был распродан полностью — и Евгений Федорович в ярости вышел за пульт. Но вы даже не представляете, какой успех его ждал! Парижская публика, которая в иных случаях места причинного не оторвет от стула, стала орать, беситься, повскакивала с места, вызывала его аплодисментами несколько раз. После чего Светланов примирился с первым отделением...
— Он был очень щепетилен.
— Да не то слово. Всегда требовал дополнительных репетиций. Сначала «застольный период» — недели две разбиралась партитура, затем черновые репетиции... Столь же тщательно он работал, в свое время, и в Большом театре — полгода оттачивал и с солистами, и с хором; Большой всегда был для него родным местом — родители были солистами оперы, он там вырос, иногда даже участвуя ребенком в каких-то постановках... Раньше в Большом театре была традиция (ведь Светланов — на сей день единственный почетный дирижер ГАБТа) — один из спектаклей в начале сезона посвящать ему. Просто один из рядовых спектаклей. Ведь если не перекидывать мосточков между поколениями, то очень скоро все забывается. Но нынешний директор не считает нужным это делать.
— А вот музыканты — они Светланова боялись, уважали, оставлял ли он им места для импровизации?
— Понимаете, есть особенность советского музыкального образования: у нас всегда воспитывали солистов, а не ансамблистов или оркестрантов. В оркестр людей заносила, что называется, судьба. Так вот Евгений Федорович будил в каждом солиста: скрипач или виолончелист, сидя за любым пультом, чувствовал свою значимость. Поэтому Госоркестр при Светланове так сильно отличался от всех прочих коллективов, обладал собственным звуком, был настоящим единым инструментом, звучащим феноменально. И такого второго нет.
